***
— Кавех, — парень со светлыми волосами, небольшая часть которых была выкрашена в бирюзовый, взлохмаченными от, видимо, бега по лестнице, протянул руку в дружелюбном жесте знакомства. — Аль-Хайтам, владелец сия, — он, пожав руку юноше, очертил в воздухе круг, указывая на окружение, — обители искусства. — Наслышан. Вам интересен какой-то конкретный мой проект или какие-то мои услуги? Я занимаюсь живописью, но у меня образование архитектора, и, — его прервали, протянув руку в успокаивающе-останавливающем жесте, мягко указывая на то, что не стоит сейчас распаляться. — Нет-нет, я уверен, вы талантливый архитектор, но меня интересует немного другой вид услуг. Видите ли, — аль-Хайтам опустил глаза в поисках какого-то конкретного документа среди кипы бумаг, лежавших на рабочем столе, — обычно конкретный художник выставляется у нас лишь один или два раза, за редким исключением. Мы делаем их работы популярными, они находят аудиторию и пускаются в свободное, независимое плавание. Они обеспечивают нам заработок сейчас, путём продажи их картин с наших аукционов, а также свободных посетителей галерей, а мы им — в дальнейшем, с помощью набранной публики. Тем самым, никто из нас не остаётся в минусе. Но ваши работы… Другие, Кавех. И мы бы очень хотели иметь уникальное право выставлять ваши дальнейшие свободные работы у нас. За процент с продаж, конечно, — он дружелюбно улыбнулся и протянул Кавеху бумагу с условиями договора. — Не беспокойтесь, здесь нет мелкого шрифта или чего-то ещё, но вы, безусловно, можете посоветоваться с вашим юристом и дать нам ответ позже. — Спасибо, — парень опустил глаза, заинтересованно вчитываясь в протянутый документ, быстро пробегая взглядом от строчки к строчке. — Вы предлагаете пятьдесят пять процентов мне и сорок пять вам с аукционов, а также пятнадцать процентов с посещений в день выставки моей работы? Я всё правильно прочёл? — Да, именно так, — аль-Хайтама поразила скорость восприятия информации Кавехом, ведь процентные соотношения были указаны в самом конце, а он определённо не пропустил ни строчки. — А от меня требуется выставлять здесь любую свободную работу… Но в договоре не сказано, сколько работ и за какой период времени я должен выставить. — Именно так. Мы не можем заставлять вас писать работы под угрозой лишения заработка — это неэтично по отношению к творческому человеку, тем более — такому как вы. Поэтому вы можете выставлять сколько угодно ваших работ или какое-то время не выставлять вообще. Это достаточно выгодное предложение, не так ли? — он вновь улыбнулся, глядя в недоверчиво смотрящие на него из-за чёлки рубиновые глаза. — Звучит слишком заманчиво, я чувствую подвох, — Кавех сложил бумагу пополам и положил её в небольшую сумку. — Я действительно должен обсудить всё со своим юристом по авторскому праву. — Без проблем. Мы можем назначить вторую встречу, на которую вы придёте с юристом и мы обсудим все возможные форс-мажоры и иные правки в договор. — Согласен. Как насчёт… следующего четверга? — художник посмотрел на свой планер в телефоне, где четверг был отмечен выходным, но грех не согласиться на встречу по такому интересующему его предложению. — У меня есть промежуток с двенадцати часов дня до трёх, — аль-Хайтам был приверженцем старого стиля, потому у него планер лежал на столе под небольшой стеклянной панелью. — Договорились. А теперь, прошу меня извинить, я должен идти. До встречи, было приятно иметь с вами дело, — он чуть привстал со стула, протягивая руку для рукопожатия. — До свидания, — он пожал ему руку, отметив крепкую хватку, и вновь приветливо улыбнулся. Кавех вышел в освещённый ещё уловимым вечерним светом коридор и перевел взгляд на террасу за панорамными окнами. Под открытым темнеющим небом пространство за стеклом казалось заброшенным без посетителей, хотя не теряло своего шарма — выдержанное в строгих, но приятных глазу тонах оформление и мебель, соответствующая общему стилю обстановки вызывали восхищение. Он открыл стеклянную дверь и вышел на свежий воздух, от чего его тело обдало приятной прохладой, и сел на установленную среди живой зелени, свисающей с перекладин на уровне высокой крыши, скамейку, с которой обстановка становилась визуально ещё приятнее: нежно-оранжевый свет уходящего солнца красиво играл на воде в фонтане, стоявшем прямо по центру террасы. Кавех погрузился в собственные мысли, вскинув голову к небу и наблюдая за проплывающими облаками. На террасе никого не было, хотя обычно здесь достаточно ищущих вдохновения творцов — возможно, роль сыграл день недели — пятница, когда все, и деятели искусства не исключение, расходятся по домам, проводя время с семьёй, барам, проводя время с друзьями, или квартирам своих возлюбленных. И только Кавеху идти было некуда. Мысли о собственном одиночестве одолевали его уже которую неделю, и это находило отражение в его работах. Последнее время вся его «писанина» — как он называл свои самые неудачные работы — совсем не блистала ни талантом, ни трудом, ни чувствами. Её отказывались выставлять, говоря: «это не подходит для нашего искушённого зрителя», и в итоге он просто продавал картины на ближайшем рынке за бесценок, как простой предмет интерьера, заполняющий пустую стену в гостиной или закрывающий дыру в стене в спальне. Это было оскорблением его внутреннего гения, но ничего он с этим поделать не мог. Мать уехала в другую страну несколько месяцев назад. Ей предложили там работу. В целом, Кавех рад за неё, но он не может отделаться от чувства предательства. После смерти отца, с момента которой прошло уже больше года, он все силы положил на то, чтобы мать вновь встала на ноги и жила нормальной жизнью, и предложенная работа казалась ключом к этой жизни, но что-то в голове Кавеха мешало ему полноценно радоваться за родного человека. Около двух месяцев назад один из проектов Кавеха с треском провалился — не по его вине, но кто его спрашивает? Теперь его долг превышает месячный доход в несколько раз. Нанятый юрист, конечно, пытается хоть чем-то помочь Кавеху, но вряд ли он в корне изменит ситуацию. И, как кульминация жизненного разочарования, его, ныне уже бывшая, девушка, узнав о неудаче Кавеха и долгах, молча собрала свои вещи и ушла, бросив в проходе: — Он всегда был лучше. Кто этот «он» Кавеху узнать было не дано. Но позже ему объяснили, как каждые вторые «гастроли» Нилу превращались в предлог для поиска мужчины — на ночь, на две или на месяц с небольшими перерывами. «Я не могу ответить, у меня генпрог» «Я не буду выставлять фотографию с тобой, режиссер не должен знать, что я в отношениях с человеком из творческих кругов» «Хватит ревновать меня, это всего лишь спонсор театра и я буквально должна флиртовать с ним, чтобы мы получили больше денег» И он, как последний дурак, верил. Всему, что она говорит. Любил её, вернее, хотел верить, что любит. Теперь душу поглощала острая пустота, сжирающая любое чувство, любую эмоцию. Предложенный аль-Хайтамом контракт должен был хоть немного помочь ему. У него ещё оставались непроданные и невыставленные работы — вдохновение раньше позволяло ему писать днями и ночами, создавая всё новые шедевры. Потому у него была фора в пару месяцев, чтобы встать на ноги. Сейчас нужно было разобраться с долгами, потом вернуть себя в привычное русло — пусть без матери, отца и Нилу, но вернуть. И вновь писать, творить и создавать — не только ради денег, в первую очередь — ради себя самого. Горячие слёзы сожаления стекали по вискам, он всё смотрел в уже почти тёмное небо. Кавех посмотрел на часы — двадцать минут до закрытия здания. Он просидел на этой скамейке почти полтора часа, пялясь в небо и предаваясь рассуждениям о нелёгкой судьбе. Взяв сумку и поднявшись со своего места, он спустился на первый этаж, к выходу. — Эй, Кавех! — его окликнули, когда дверь уже открывалась, выпуская на улицу. — А? — архитектор обернулся через плечо и прищурил глаза, в полутьме разглядывая смутно знакомый силуэт, — о, кого я вижу! Вернулся в мир творчества? Думал, офисная работа тебя совсем затянула. — Да, знаешь, творю потихоньку… Вот, заканчиваю первую работу после долгих лет простоя. — Достойно уважения. Что вдохновило? — А, да… Попал под сокращение, посвятил время себе, вернулся в творческое русло. Обрел гармонию с собой и связь с космосом, — говорящий добродушно засмеялся, — а ты чего забыл тут так поздно? — Залип на небо, пока перетирал сам с собой за кашу манную, за жизнь туманную, понимаешь ли. А тут и закрытие. Пошли, кстати, уже, — Кавех начал движение к двери. — Да-да, конечно, — его собеседник пошёл с ним рядом, — ты свободен сейчас? — вдруг он спросил архитектора. — Ну… — он погрузился в размышление, которые и не могли быть долгими, — вроде того. А что? — Я планировал зависнуть в баре, не хочешь составить компанию? Обсудим последнюю выставку постнет-арта. — Звучит неплохо. Тем более, что мне есть, что сказать по поводу этой выставки!***
— А я тебе говорю, что постнет — это чушь! Когда они поняли, что искусство в интернете монетизировать невозможно и перестали клепать одинаковые работы в сети — они просто начали это делать на холстах, а не в пеинте! — сидя у барной стойки, Кавех пьяно размахивал руками, эксцентрично описывая своё отношение к современному искусству. — Да ты не понимаешь! Постнет — новое веяние искусства, оно дополняет реальный мир нотками мира виртуального! Переносит нас в киберпространство! — Ага, и наделяет бессмертием, — он усмехнулся и опрокинул в себя виски, — не неси чепухи, — морщась от крепости напитка, он продолжил, — постнет умрёт так же, как умер нет-арт, потому что он их с традишкой внебрачный ребёнок. — Доля правды в твоих словах есть. Однако, не думаю, что всё совсем уж плохо. Справедливости ради, не нам судить. — Твоя правда, — Кавех просит бармена повторить и осушает очередной за вечер стакан. Они сидели в каком-то совсем безлюдном уголке захудалого бара, где даже в пятницу вечером посетителей можно было перечесть по пальцам одной руки. Это если иметь в виду первый этаж, но на втором происходило веселье. Такое, что штукатурка периодически сыпалась на головы Кавеха и его компаньона от ударов кроватей о стены и пол второго этажа. Благо, стоны заглушались громкой музыкой, иначе уши архитектора завернулись бы в морской узел. Прошло несколько минут в тишине, разрушаемой только оглушительными басами из стоящих рядом колонок, когда собеседник Кавеха решил разбавить атмосферу: — Там, наверху, не всё так плохо, как я могу прочитать по твоему взгляду, Кавех! Мы можем присоединиться, и это не так дорого, если тебя это волнует, — предложил сомнительного рода авантюру старый знакомый. Но мозг Кавеха повело от процента спирта в его крови, выпитого на голодный желудок — и он согласился.***
Они поднялись на второй этаж, где света было меньше, а музыка была более приглушённой. Его спутник сразу скрылся в глубине узкого прокуренного коридора, где возле множества дверей стояли люди в не самом приличном виде. Кавеху сразу вспомнились первые годы обучения в университете — тусовки, алкоголь и похмелье на утро. От воспоминаний стало тоскливо, но погрузиться в печаль ему не дала девушка, нежно подхватившая его под руку и посмотревшая ему прямо в глаза. Она рваным движением притянула его к себе и пригласила в «свою» комнату. В Кавехе взыграло иррациональное желание отомстить. Отомстить Нилу, переспав с первой попавшейся девушкой. Пусть за его деньги, пусть Нилу об этом даже не узнает, но он просто должен отпустить её. Говорят, это помогает. «Пиздят, » — думает Кавех, втянутый в мокрый, омерзительный поцелуй. Но поддаётся. Он чувствует на языке что-то горьковатое. Не отплёвывается. Интересно. Сердце бьётся быстрее. И девушка перед ним уже не кажется ему представительницей социального дна. И тело её уже совсем не грязное. Чувство сладкой эйфории разливалось по телу, словно освобождая Кавеха от всех навалившихся проблем. Словно не было никогда ни долгов, ни разбитого сердца, ни творческого кризиса. Так хорошо… Перед глазами плыли яркие цветные пятна и почему-то от всего вокруг становилось безумно смешно. И жизнь уже не казалась Кавеху испытанием, как это было полчаса назад. Чёткое ощущение «всё заебись» стучало в висках и отдавалось теплом где-то в районе сердца, которое, вырываясь из груди, рвалось на части от количества эмоций. Сознание туманилось, глаза застлало пеленой удовольствия. Он уже ничего не понимал. Не понимал, что вот-вот наступит крах всему, что он строил долгие годы. Не понимал, что только что оборвал последнюю нить, связывавшую его с жизнью нормального, здорового человека. Что он никогда больше не вернётся назад.***
Он выходит из бара опустошённый. Удовольствие, длившееся буквально пару часов, оставило Кавеха без сил, без эмоций, но с новым желанием — повторить это ощущение. Вновь почувствовать мотивацию, полюбить жизнь, себя и всё вокруг. Ему нужно вновь поймать этот кайф. Любой ценой.