Всё хожу собираю. Будто не просыпаюсь. Будто не засыпаю.
Утренние ритуалы по сбору были достаточно стандартными: скрыть опухшие от слёз глаза, замаскировать мешки от стресса, надеть лучшую маску, чмокнуть Люковку в тёмную макушку, на сообщение Стаса: «Антон дома ночевал?» ответить утвердительно, чувствуя лишь лёгкий укол стыда и боли. Иногда Ире казалось забавным такое нежелание видеть очевидное – Стас активно настаивал на галлюцинациях, на бреде фанатов, уверенный, что вот его-то друзья точно самые натуральные натуралы, а все остальные идиоты, раз не видят этого. Дима и Серёжа молчали. Молчали и все остальные, так почему Ира не должна молчать?***
Бывает странное ощущение единства с человеком, когда вы знакомы буквально мгновение, а внутри все сжимается (бабочки, птицы, чертовы пираньи), а бывает такая тьма непроглядная, что дышать тяжело. С такими людьми тяжело просто рядом быть, дышать одним воздухом, смотреть в одну стороны, просто знать – человек стоит совсем-совсем близко, руку протяни. И это не фигуральная фраза про дыхание, это факт, это буквально: я задыхаюсь. – Я дома, – я задыхаюсь, – Ир? – пожалуйста. А в ответ тишина, и это лучшее стечение обстоятельств, потому что дышать сразу легче, сразу хорошо, сразу улыбка на губах. Там, в машине, Арсений сидит на нервяках, с мыслью, что он человек отвратительный. Антон знает наверняка, что когда-то давно Арс и Ира даже общались неплохо: понравилась идея сблизиться с лучшим другом возлюбленного? Идея великолепная, ведь так, мышонок? И она ведь была бы права, заметь в своё время она хоть что-нибудь: касание, взгляд, глупый намёк. У них съемок сегодня нет, а в офис ехать надо всё равно (не всем, не им обоим, но эту мысль тоже Антон пытается от себя отогнать). Спустился к машине уже переодевшимся Антон, с рюкзаком на плече и привычными черными очками на глазах. Глупые слухи: «Антон Шастун наркоман! Шок! Сенсация!» остались слухами, на которые даже обращать внимание глупо, а очки – ну это очки, атрибут образа, этакий завершающий элемент. – Её не было дома, – в ответ на молчаливый вопрос Арсения. По умолчанию едут на вокзал, потому что каждый из них знает – это необходимо, как бы Арсений не хотел остаться, как бы не старался провести больше времени с Шастуном, как бы не утверждал, что он муж хороший, жену любит, не долбится с коллегой. Врать себе Арсений любит, любит врать и всем вокруг. Не врите, дети, никому, будете несчастны (правду тоже говорить не стоит - несчастны будут все вокруг). И это настоящая битва, сражение, бойня, в ходе которой победитель только один – тот, кто ничего изначально не знал и по итогу ничего и не узнал. В машине музыка приглушенно играет, навивая приятную тянущую грусть. Он ведь мальчик взрослый, любит такого же взрослого мальчика, а в голове продолжает: «отпусти его». У кого в голове – гадайте сами, может у обоих набатом и бьётся эта правильная мысль. – Мне не жаль, Арс, ты же знаешь, – не поворачивая головы, мягко кидает Антон. – Я люблю тебя.Случай будет летальным. Я устал по тебе скучать.
– Не надо, Шаст. – Не перебивай, – вновь качает головой, прекрасно зная своего партнёра, его реакции, его нелюбовь к подобным выпадам эмоций. – Я полюбил тебя давно, ты ведь всегда был особенным. Помнишь нашу первую встречу? – тихое хмыканье звучит с пассажирского. – Ты тогда так морщился, вздергивая свой кнопкой нос. А потом все ходил вокруг, защищая, оберегая. Ты тогда сильно помог мне – воронежскому пацану, который не понимал разницу между надеть и одеть. – Умолчим о том, что ты до сих пор путаешь?.. – А-аарс, дурила, – смеётся, потому что не может не смеяться (ну это же Арс, это же очевидный исход диалога). И вот так тяжелые серьезные разговоры и заканчиваются, потому что Арсению тяжело и сложно, а Антон.. просто Антон, готовый на всё и всегда, готовый и в снег, и в зной, и в дождик проливной. Скажи слово, помани пальчиком, пообещай счастливое будущее – и Антон будет ждать, верить, надеяться, зная, что счастливого будущего и не будет, потому что там – жизнь: семья, брак, работа, закон, ответственность, здесь – чувства. Прощание – расставание – разлука. Получается грустно, терпко, болезненно. Оба не готовы отпускать, но это формальность, это их глупое никому не сдавшееся желание, на которое в мире большом всем наплевать (а они люди мировые, в этом оба уверены). Телефон разрывается – Ира, Стас? Серёжа звонить не любит, Поз после вчерашнего не позвонит. Но тайна звонка остаётся на потом, потому что сейчас им остались последние минуты перед разлукой. Сидеть вот так вот в тахо, сжимать его холодные тонкие пальцы с одним кольцом на безымянном (купленное в его, Антона, честь, не в честь глупой жёнушки, которая повелась на байку про развод: «Алён, так ведь лучше будет, вас искать не будут»), думать о нём, смотреть – смотреть – видеть, как он смотрит в никуда, а на лице печаль увековечена. – В мире полном искусства я бы смотрел на тебя. – Это цитата из паблика? – на бледном худом лице улыбка все же расцветает. Наклонившись, целует Антоновы костяшки, далее – аккуратный поцелуй в запястье, как ёж щетиной колючей трётся о тыльную сторону ладони, зная, что поймут и примут, как бы иголки свои не выпускал. А иголок много: обида – игла, перебил – игла, косо посмотрел – спи, Шастун, на диване. Невыносимый характер пришлось научиться терпеть, а потом любить, потому что менять нельзя, поменяешь – потеряешь, это пришлось быстро усвоить. Касание губ опьяняет сильнее, чем самое крепкое вино – тянет ближе, углубляя столь желанную ласку, насладиться которой вдоволь не удается никак из-за ощущения потери: вот сейчас не поцелуешь, а дома его зацелует жена или он зацелует жену (засосы он видел прекрасно даже под тонной тоналки, просто зная – они там есть). – Шаст – Шаст – Шаст.., – шепчет в поцелуй, упираясь ладонями в грудь, – мне пора.Я улечу уже завтра в шесть. Ты навсегда здесь.
***
В квартиру Арсений заходит тихо, на часах – вечер, Кьяра спать должна сном счастливого ребенка, а Алёна в идеале тоже должна дремать, не встречать его, пахнущего чужим одеколоном, но она делает это. Улыбается так, как умеет только она – нежно, трепетно, от чего сердце щемит беспробудно – «я не стою и локона твоих волос». – Привет, - касается губами щеки, – устал в дороге? Все с Серёжей обсудили? – Да как получилось, ему одиноко, нет такой красавицы-жены, – натянуто до предела. – Я устал. В душ и спать, ладно? Ужинать не буду. Сбежать в ванную комнату – легче и проще, потому что поток холодной воды отрезвляет, помогая прийти в себя. Пару часов в сапсане не хватило для того, чтобы отпустить прошедшие вечер-ночь-день (Антона), а так хотелось верить в эту ложь очевидную, ему ведь и пары лет ещё пока не хватило. Арсений уверен: ему нужно набраться немного сил и терпения, и вот тогда он его окончательно оттолкнет, тогда он сможет без него спокойно спать, есть, жить. Он ведь ему не нужен, это просто прихоть глупого старого сердца, которое наконец дорвалось до ценного чувства – любовь, а сердце вновь ругают, говоря: «нельзя», а оно глупое рвётся к сердцу чужому на случку. И пока в душевой кабинке драма сердца и мозга, на балконе – драма жизни, зажатый ладонью рот, чтобы всхлипы не было слышно, в руках – телефон с открытой перепиской. Вы бывали на порно-сайтах? Даже там не так красиво, не так чувственно, как здесь: Арсений стонет, прогибается, утыкается лбом в собственный локоть, пока его спину покрывает поцелуями Шастун, движения бедер – понятно, характерно, смотреть «туда» не хочется, потому что и без того все предельно ясно. Кто и зачем отправил видео Алёна не знает, но подпись гласит: «открой глаза».Но мы же не останемся друзьями. Я проклинаю то, что между нами. Выключай.