Культы Каира

      Мир Марии Хэймитч рассыпался на части. Она привыкла, что всё в нём отмерено, взвешено и до некоторой степени даже упорядочено. Хорошее образование. Приятный мужчина рядом. Связи. Большой красивый дом. Она должна быть счастлива! Должна была быть, если точнее. Разумеется, счастье было в основном только видимостью, приятной и невесомой, словно воздушный замок в облаках. Мария убедила себя и всех окружающих в том, что отлично себя чувствует. Она в это верила. Единственной проблемой в раю была эта проклятая невозможность наконец-то уже обзавестись потомством. Но и её Мария могла себе объяснить — пей лекарство, и чудо произойдёт! Ещё одна таблетка, ещё один глоточек, и всё наладится. Муж её так любил, он не мог врать!       Тонкая скорлупка лжи треснула в тот момент, когда Бастор в очередной раз оставил ей стройный ряд склянок и уехал невесть куда. Ну, казалось бы, для успешного зачатия в том числе нужен муж?       Трещина ширилась, превращалась в ужасный уродливый шрам, и вот наконец скорлупа Марии разлетелась на кусочки. Бастор — урод и лжец. В теле герцогини плещется невесть что, её дар подавлен снадобьями, а брак оказался фикцией. Восхитительно! Чудесно! И всё ради человека, который, вероятно, бросил жену ради обещаний иных богов. Нужно было закончить всё это гораздо раньше.       Не пришлось бы теперь хныкать на обломках своей молодости. Неизвестность пугает. Сможет ли она вернуть всё, что утратила? Найдут ли они этого ублюдка, и сможет ли Мария найти в себе силы посмотреть ему в глаза? У неё в запасе есть всего несколько дней, чтобы ответить хотя бы самой себе на эти вопросы. Едва ли у неё получится, учитывая что подруги решили, что от их бесконечного галдежа что-то изменится. Что станет лучше. Что, если они окружат её плотным коконом любви и заботы, то она как по мановению волшебной палочки станет прежней, будет хохотать и веселиться. Проблема заключалась в том, что Мария не видела в этом ровным счётом никакого смысла. Можно было экономить силы на то, чтобы при встрече с мужем дать ему отпор. Можно было пытаться собрать себя заново, но на всё это нужно было время, спокойствие и тишина.       Чего, разумеется, от девочек не дождёшься.       — Может быть, споём? — будто бы слыша её мысли, вдруг заявила Кассандра.       — Нашу любимую, про пьяного ирландского матроса?       — А бывают трезвые ирландские матросы?       — Фу, какая ты грубая. Давай спросим у Марии!       — Мария! — сразу три голоса — Кассандра, Терренс и Джейн, окликнули леди Хэймитч. Восхитительно, теперь мы в музыкальном номере варьете. Вместо того, чтобы поддаваться на эту дешёвую провокацию, Мария ударила пятками по бокам верблюда и понеслась вперёд, к мелькающему впереди затылку Аббаса. Сзади доносились возмущённые вопли друзей, но не только. Секунд через тридцать с ней поравнялся сгусток нотаций, более известный как отец Люциан. И без того поганое настроение Марии стало ещё хуже. Вот уж кто совершенно точно не должен её воспитывать. Ей не хотелось, чтобы этот человек видел её разбитой и грустной — леди Хэймитч была готова поспорить, что аббат получает от этого некое извращённое моральное удовлетворение.       — О, если вы прискакали читать мне нотации, скачите обратно, — буркнула Мария, не глядя на этого противного человека. Тот в ответ чем-то больно ткнул её в бок.       — Возьмите зонт.       Девушка опустила глаза и обнаружила, что этот неприятный человек и в самом деле тычет в неё сложенным солнечным зонтом. Чудесно. Они все дружно решили, что она собирается заняться саморазрушением и умереть от теплового удара. Как можно быть такими раздражающими и лишёнными сострадания?       Взгляд Марии вернулся вперёд, ровнёхонько между ушами верблюда. Если на него не реагировать, то он наверняка уедет. Уедет ведь, правда?       Вместо того, чтобы отправиться обратно и мрачно молчать весь путь до привала, он снова ткнул её в бок.       — Возьмите зонт.       О Боги иные, если предательство её не убило, то этот человек — обязательно. Мария начинала жалеть, что не осталась с подругами. В их-то головах время от времени всё же рождалась искра сострадания. Или они уставали и меняли пластинку. Люциан же был неумолим и, судя по всему, даже не думал разворачиваться. Раздражение придало Марии сил.       — Да что вы меня тыкаете! Идите дальше ругайтесь с Тео, далась я вам!       — Женщина! Возьмите зонт, я не горю желанием тащить обратно ваше тело с тепловым ударом.       Интересно, он специально такой невыносимый или исключительно от природы? Кто его воспитывал? Его в детстве били? Иначе как объяснить то, что он говорит такие слова с такой неприятной скучающей интонацией и таким постным лицом? Может, он как Джейн, только иная мерзость забрала у него кусок сознания, отвечающий за понимание чужих эмоций?       — Только чтобы вы отстали, — Мария дёрнула зонт к себе, перехватив поводья одной рукой, — а теперь разворачивайтесь.       Вполне ожидаемо, что этот человек даже не шелохнулся. Нет, конечно, его продолжало мерно покачивать на верблюжьей спине, но ожидаемого эффекта колкости миссис Хэймитч на него не возымели.       — Вы можете оставить меня одну? Я хотела бы привести мысли в порядок.       — Полагаю, с вашими мыслями всё в порядке. Насколько я могу судить, в данный момент вы планируете убийство.       Мария вдруг ощутила острое желание слезть с верблюда, зачерпнуть щедрую горсть песка и швырнуть прямо в лицо многоуважаемому аббату. Конечно, в обычной жизни леди-послу не приходилось прибегать к насилию — всегда хватало острого языка, надменно изогнутой брови и связей супруга, но сейчас, посреди раскалённых барханов, взбесившихся друзей и неразберихи в собственных чувствах, как будто бы ничего другого и не оставалось. Но она леди. Да. Леди не прыгают как злые макаки, леди действуют иначе. И в основном на нервы, на чём миссис Хэймитч и специализировалась.       — Ваше? Отнюдь, я не собираюсь тратить на это своё время.       — Если вам нужно выговориться…       — Чёрт вас подери, с чего вы вдруг решили, что я захочу обсуждать это с вами?! — о, она наконец вспылила. Как смеет он пытаться залезть ей в душу, когда всё, что он делает — это выводит из равновесия? В нём, не смотря ни на что, было так много самомнения и стойкой уверенности, что Марии почти делалось дурно — сама она тонула в страданиях и неопределённости.       Именно этим-то Люциан её и раздражал. Спокойствием, расслабленными широкими плечами, безэмоциональным лицом — надёжный как скала, к которой при иных обстоятельствах ей бы хотелось прижаться и зарыдать. Но ситуация сложилась именно таким мерзким образом — её предал мужчина, и бросаться лить слёзы к другому представителю сильного пола было бы по меньшей мере глупо. К тому же, Люциан определённо считает её капризной взбалмошной особой, а Марии совершенно недосуг сейчас что-либо ему доказывать.       — Мне не нужно вытирать слёзы, и уж тем более я не хочу, чтобы этим неблагодарным делом занимались вы, отец Люциан. Поэтому отстаньте от меня наконец и дайте решить, какую именно часть мозга я сгною Бастору первой, когда моя магия ко мне вернётся!       — Всё сказали?       — Практически.       — Он вас недостоин, и вы зря тратите силы на жалость к себе. Вас любят люди там, позади, так что прекращайте корчить из себя безутешную эринию и вернитесь в реальный мир.       Да он издевается! Теперь это совершенно ясно — отец Люциан решил оскорблениями и упрёками довести её до слёз, чтобы насладиться произведённым эффектом. Как его вообще взяли в христианские монахи, если он и своим видом толкает к нарушению заповедей, и ведёт себя так, словно его выплюнула наружу сама преисподняя?       Что он вообще понимает? Почему позволяет себе так себя вести с женщиной, у которой пошёл прахом привычный комфортный мир? Да чёрт бы с этим — он не имеет никакого права вмешиваться. Он опасен. Он в существенной степени чудовище — так почему Мария вообще продолжает его слушать?       Уж не потому ли, что ей хотелось спрятать голову у него на груди и рыдать, пока он обнимает её и гладит по волосам? Это неправильно. Не сейчас, пока она ещё связана с Бастором и не вполне понимает, как без опаски смотреть в будущее. Сначала нужно вернуть себе своё тело и свою жизнь, а потом уже пускать в неё кого-то, кто может снова причинить боль. Сейчас Мария чувствует себя слишком хрупкой и уязвимой — подуй, и она рассыплется, словно пушистая головка одуванчика.       Вместо того, чтобы продолжать набившую оскомину перепалку, Мария снова ударила верблюда по бокам и понеслась вперёд, догоняя красную феску Аббаса. На этот раз опасный во всех смыслах аббат за ней не последовал.       И слава всем богам — потому что, очевидно, только они и удержали леди Хэймитч от новой череды ошибок.