Мера человечности

      —Мои поздравления, мамочка. У Вас, кажется, двойня.       —Что? —пробормотала Мэри почти беззвучно. —Нет... это какая-то ошибка.       —Ошибки быть не может, сами посмотрите, —доктор повернула экран УЗИ аппарата.       Два плода. Мэри сжала ладони в кулаки, пытаясь сдержать эмоции. Стопы и кончики пальцев похолодели — она была слишком юна для всего этого. Безудержно хотелось разрыдаться, то ли от страха, то ли от удручающей безысходности...       —Как вы могли не заметить этого раньше?! —повысила она голос. Женщина перед ней заметно помрачнела, ее пшеничные, жидкие брови сдвинулись к переносице.       —Вы пропустили несколько плановых обследований до этого, —начала та, —вполне возможно, второй плод находился за первым, из-за чего его не было видно. Правда, я уверена, вы были бы предупреждены о двойняшках раньше, если бы посещали все УЗИ.       Мэри пропустила два УЗИ из-за того, что ее внешний вид мог "слегка" напугать врачей в связи с ее беременностью. Натану плевать на то, что в ее организме прямо сейчас находится его гипотетический ребенок. Ему важна лишь выгода, которую он сможет извлечь из будущего сына — будь то продолжение семейного бизнеса или деньги за продажу ценного ребенка. Он не считал, будто имеет к созданию своего потомства какое-либо отношение, так что заботы о медицинской помощи и всем необходимом остались на Мэри.       Она не смогла найти достойный ответ, ей было плохо от осознания, что какая-то выскочка из больницы смогла задеть ее гордость.       Хэтворд сбавила свой бешеный шаг, когда вышла из давящего на нее помещения. Она ненавидела беременность во всех ее проявлениях — отеках, спазмах, тошноте. Она ненавидела тяжесть своего живота и тянущую боль в позвоночнике, она ненавидела отца своих детей и ненавидела свою жизнь.       Он хотел сына и только одного.       Мэри уже приходилось прерывать свою беременность, когда выяснилось, что должна была родиться девочка. Хотя в глубине души она просто надеялась, что останется бесплодной после этого. Было бы намного проще, если бы она износила свои детородные функции и оказалась вышвырнутой за порог, и плевать какой престиж бы потеряла на криминальной стороне мира. Быть замужем за Мясником — это само по себе проклятье.       —Стюарт, он не готов к двойне, —прорычала она в трубку своего мобильного, когда брат позвонил ей, чтобы узнать о состоянии дел. Вне стен ее дома они говорили почти ежеминутно, ведь внутри она оказывалась словно в клетке дикого зверя, без связи и доступа к внешнему миру. —Он же просто убьет меня, —ее голос сорвался в истеричной панике, но она сразу же, образумив себя, затушила ее. Вдох-выдох. Она боялась, она не хотела умирать. —Стюарт...       —Не паникуй, я помогу тебе. Я вытащу тебя. И мальчишек. Мэри, я найду способ, дай мне время, —беспорядочно затараторил голос на том конце провода.       —Ты говоришь это на протяжении нескольких лет, —начала она. —Родители не дадут тебе, это ударит по ним.       —Старый хрыч и мерзкая карга ничего нам не сделают, —Стюарт заговорил громче. —Прошу тебя, просто потерпи еще немного. Я бы уделил твоему освобождению все время мира, Мэри, ты же знаешь. Но я не могу. Ты должна подождать.       Она проглотила обиду за свою несправедливую судьбу. Отец и мать выдали ее замуж насильно, если бы не этот брак, они бы сломались — так они говорили.       —Мне пора, —бросила Хэтворд, прежде чем закончить звонок. Перед глазами выросла черная ауди с личной охраной. Все в точности до минуты. Мэри имела на разговор с братом не больше трех минут, ведь если задержится надолго, эти люди начнут бить тревогу. И нет, так Мясник выражает не свою обеспокоенность беременной женой, а свое недоверие к ней, которое с каждым днем, приближающим их к родам, лишь росло.       В тот момент она окончательно поняла, что ни брат, ни судьба не вытащат ее из этой гнили. Только она сама.       Говорить о новости Мэри не спешила. Когда речь идет о Натане Веснински нельзя ни о чем говорить наверняка — будет он зол сегодня или уставшим, захочет ли строить из себя человека или разобьет о ее голову чашку. Что бы то ни было, почти любой из исходов заканчивался насилием, в этом доме она научилась молчать и абстрагироваться от боли. Мясник мог убить ее. Когда она сказала об этом на улице прохожие даже не обращали на нее внимание — это казалось обычной супружеской размолвкой. Но убийство в одном контексте с Натаном никогда не могло быть в переносном значении.       Прошло немало времени, прежде чем ей удалось решиться.       Это было вечером седьмого числа месяца, когда день родов наступал на пятки. За окном январь на всех правах врывался в город — дороги устилал едва ощутимый покров снега, сухие ветви покрывал тонкий слой инея. Мэри поставила перед Натаном тарелку с горячим ужином и бокал дорогого белого вина. Их обеденный стол тянулся вдоль всей столовой, муж и жена сидели во главе по обе стороны друг напротив друга. Хэтворд почти не притронулась к еде, тихо перебирала вилкой кусок индейки, стараясь не разрезать тишину скрежетом зубчиков о тарелку. Мясник молча ел, даже не глядя на нее. Она отложила приборы, когда поняла, что руки слишком дрожат для того, чтобы не выдать ее. Одну из своих ладоней Мэри неосознанно положила на живот.       —Я беременна двойней, —четко проговорила она.       Мясник перестал жевать. Он все еще продолжал держать вилку с ножом в руках, отчего по виску Хэтворд скатилась капля холодного пота.       —Что ты сказала?       —Два мальчика. Я вынашиваю близнецов.       Натан поднялся со своего места. Приборы остались у брошенной тарелки с едой. Мэри не переставала буравить взглядом свою порцию, боясь поднять глаза выше, на него. Сердце бешено колотилось.       —Какого черта, Мэри? —по слогам прошептал Мясник ей на ухо, наклоняясь к самой щеке. Он встал за ее спиной, положив руки на спинку стула. Она могла чувствовать, как сильно он ее сжимает, несмотря на то, насколько правдоподобным было его напускное спокойствие и милосердие. —Почему ты не смогла справиться с элементарнейшей задачей, которую я тебе поручил?       —Врачи сказали, если бы я посещала все УЗИ, то была бы предупреждена. В те дни я...       —Может ты еще и прогнешься под своих сранных врачей, а?! —прорычал он, когда его руки переместились на плечи жены. Мэри задрожала, но продолжала сидеть ровно. —Я прекрасно знаю, почему ты не пошла тогда в больницу, безмозглая шлюха! Это я тебе запретил! Думаешь, я тупой?!       —Нет, —пробормотала она, молясь, чтобы его гнев поскорее утих.       Натан взял с тарелки ее вилку. У Хэтворд заслезились глаза, но она быстро сморгнула, стараясь избавиться от этого. Он поднес зубчики к ее горлу, от чего во рту начало пересыхать. Холод металла ощущался огнем на коже. Ее дрожащие губы искривились.       —Жалкая овечка, не способная даже на то, чтобы понять сколько детей в ее ебучем брюхе, —насмешливо оскалился Веснински.       Он резко вонзил вилку в столешницу отчего Мэри испуганно вздрогнула. Натан одной рукой обхватил ее голову и приблизил к своему лицу. Глаза опасно наполнились слезами.       —Думай как назвать второго сына, дорогая, —прошептал Мясник и оставил холодный поцелуй на ее мокром лбу.       Мэри прикрыла глаза и позволила липким слезам облегчения скатиться по щекам. Мясник оставил ее в комнате одну. Хэтворд аккуратно сползла со стула на пол. Крепко ухватившись руками за край столешницы, она сгорбилась настолько, чтобы смочь спрятать голову. Скатерть смялась в ее кулаках, ноготь на указательном пальце треснул. Хранившиеся глубоко в горле страх и отчаяние вырвались из нее утробным воем. Женщину затрясло. Она закрыла себе рот одной рукой, чтобы не быть слишком громкой. Боже, как она устала. Болезненный всхлип ошпарил тишину опустевшей столовой. Грудную клетку сжало тисками. Вторую руку она запустила в свой жидкий хвост. Боль опалила затылок. В ладони остался небольшой пшеничный клочок.       —Абрам, —прошептала она в глубины комнаты, так и оставшись неуслышанной.       Мэри родила 19 января глубокой ночью. Ошибки не было. Ровно в три часа на свет появился первый из двойни, 2500, позже на его маленькую ручку повесили бумажный браслетик с именем Натаниэль-Абрам. В четвертом часу родился второй, 2200. Женщина, обессилившая от родов, назвала "Абрам-Натаниэль" под хихиканья медбрата. Никого из ее семьи с ней не было. Хэтворды вычеркнули дочь не только из завещания. Натан не потрудился изобразить примерного мужа и отца, так что на вопрос "Миссис Морияма, где ваш супруг?" ей пришлось ответить почти что любезное "Он очень сожалеет, что пропускает рождение своих сыновей. Но его отец смертельно болен, так что он пока в отъезде. Приглядывает за ним". Ложь. Юный Мясник убил своего отца в 17.       Стюарт пришел к ней под окна на следующий день. Мэри вытащила двойняшек поочереди, давая ему поглядеть на каждого. Столько эмоций, сколько выдал ее обычно сдержанный брат, не нашла в себе даже она сама.       —Красавцы. Все в мать, —грустно хмыкнул он. Мэри знала, что он жалеет детей. И знала, что теперь боялся за нее вдвойне.       Она и сама боялась, ведь задача перед ней усложнилась. Все переменилось. Ей нужно было вытащить из этого ада своих сыновей.

***

      Абрам сидел на широкой лестнице перед их школой. Остальные ученики младших классов весело сновали туда-сюда, учтиво огибая его. В уши были воткнуты наушники, подключенные к старому плееру. Отец никогда не покупал им ничего, что могло отвлекать от их главных обязанностей, так что когда Веснински подобрал его на улице, впервые почувствовал себя немного счастливым. У него не было никаких вкусовых предпочтений, так что он просто слушал всю музыку, что была закачена в память его миниатюрного устройства.       Перед выходом из дома мама по несколько раз напоминает им смешиваться с толпой и не высовываться лишний раз, поэтому ни у кого из братьев Веснински нет друзей. Абрам сидел тут уже добрый час, пока ждал двойняшку с последнего урока математики. Сам он свинтил со своего, толком даже не запомнив какого конкретно.       —Абрам.       Он снял наушники и оглянулся за спину.       —Ты долго.       Брат ничего не ответил и спустился на ступень, где он сидел. Второй, недолго думая, убирает наушники с плеером глубоко в свой рюкзак и поднимается следом. Натаниэль поправляет свой галстук. На Абраме он нелепо висит.       Мальчишки подходят к воротам школы и сразу же встречаются взглядом с одним из людей их отца. Тот на другой стороне дороги, рядом с водительской дверцей громадного отполированного джипа. Широк в плечах, смольно-черная, вылизанная шевелюра, солнцезащитные очки на глазах.       —Хэй, Морияма! Слышал, ты обложался сегодня на математике! —выкрикнул какой-то задира из класса чуть постарше. Натаниэль взглянул на брата в молчаливой просьбе не обращать внимание и двинулся дальше, игнорируя нелестные комментарии в свою спину. —Наверняка его мамаша "стра-ашно" им гордится, —нараспев растягивает тот.       Абрам закатил глаза и отвернулся.       Братья Веснински посещали престижную школу для мальчиков в самом лучшем районе Детройта вплоть до 4-го класса. Потом, когда отклики воспитания начали взращивать зерна бунтарского подросткового максимализма, родители перевели сыновей на домашнее обучение с личными учителями математики, обществознания, химии, английского и французкого языков. Не больше не меньше — все, что нужно для будущего на криминальной стороне мира.       Спустя время Абрам обратился к матери с просьбой записать его в местную секцию по лакроссу. Он неплохо играл в школьной команде и, пожалуй, это было его единственной отдушиной от ненавистых уроков математики, в которой, к слову, он был не так паршив, как пытался казаться. В итоге, отхватив от Мэри пару оплеух, он добился своего. Теперь братья могли наконец-то выбраться из дома хотя бы на то время, в которое мать возила их на тренировки. В глазах отца это выглядело так, будто Мэри сопровождала их на дополнительные уроки в вечерней школе.       Самой большой проблемой всегда оказывался Рико. Он вставал своей невысокой фигурой поперек горла и приносил куда больше неприятностей, чем острые ножи Лолы. С чего-то он решил, точно Натаниэль и Абрам ему обязаны, и оттого отравлял своим нарциссизмом все вокруг. Власть над ним имел только Натан, кому он по праву пренадлежал, и Рико действительно с ним считался. Но Мяснику было слишком плевать, что с его детьми происходит вне зоны его контроля.       Истинный Морияма в их доме был сплошным воплощением садизма. Ему, впрочем, было неважно над кем измываться, братья сомневаются, что он вообще считает нужным снисхождать настолько, чтобы научиться их различать. Иногда он брал скальпеля Лолы для своих утех. Иногда ограничивался руками и ногами. Когда Веснински было всего по пять, Рико оставил на них свой первый шрам.       Абрам всегда, то ли из-за того, что оказался незапланированным, то ли из-за страсти к подстрекательству, отхватывал от отца и матери больше. Хотя, возможно, дело все в его отвратительном невезении и глупой жертвенности. Нат, по иронии судьбы чаще попадавший под жажду развлечений Рико и привыкший защищать собственную шкуру, никогда этого не понимал.       Даже тогда, когда отец прижег детскую кожу на плече Абрама раскаленным материнским утюгом.       —Молоко еще на губах не обсохло, чтобы мне перечить, шкет, —процедил Натан.       Натаниэль держался за футболку брата, прикрывающего его своей спиной. Он должен был взять себя в руки, должен был отпихнуть от себя Абрама и не испугаться гнева разъяренного отца. Но он боялся, боялся настолько, что готов был слезно клястья: в горле словно набита вата.       —Он не виноват, —тихо пробормотал близнец, трясясь от страха. —Он ничего не сделал.       Абрам боялся Мясника не меньше. Но почему он всегда находил в себе силы ему противостоять? Что им, мать их, двигало?       —Не торгуйся со мной, мелочь, —отец схватил младшего сына на шиворот. Абраму пришлось встать на носки, чтобы тот его попросту не задушил       Мэри молча наблюдала за всем из другой части комнаты. Ее глаза, обрисованные глубокими кругами, не выражали ни грамма сочуствия или сострадния, лишь хроническую усталость. Весь ее вид будто кричал: "Пожалуйста, пусть это закончится поскорее". Дрожащие, дряхлые руки неспешно перебирали белье в корзине, пока утюг разогревался. Она ничего не ответила на умоляющие взгляды своих сыновей. На то, как болезненное бессилие разрывало их на кусочки. Как всегда.       —Мы сидели тихо. Никто ничего не понял.       —Не пизди мне, сволочь, я знаю, что вы пытались наябидничать легавому, —глава семьи Веснински отшвырнул от себя мальчика и неслабо пнул его под ребра. Абрам разразился едким кашлем.       Натан насильно поднял его на ноги и поволок в сторону их матери.       —Нет! —наивно крикнул Натаниэль, когда было уже слишком поздно.       —Вытри нос, младший, —говорит в тот вечер Веснински Лола после того, как Мэри отправила сына тренироваться, несмотря на адски-тянувшую его на дно неудачи боль еще свежего ожога.       —Мгм...       У Абрама все никак не выходило сосредоточиться, несмотря на то, что нужно было, в принципе, это только ему. Лоле плевать, насколько сильно ее лезвия его покалечат, пока он может ходить и дышать, ее полномочия не превышены. Но мысли каждый раз заносили его в течение уже прошедших событий, дум о том, насколько болезненно ныло сердце за поле за пределами дома, и как мерзко терлась оголенная рана о ткань футболки. Он чувствовал себя слишком измотанным и хрупким для того, чтобы держать нож в дрожащих руках ровно или уклоняться от метких ударов своего "тренера".       —В чем провинился? —спрашивает девушка, кивая в сторону его плеча, словно ей было до этого какое-то дело.       —Ни в чем.       —За просто так не влетает, —пожимает она плечами, и Абрам не может удержать свой ненавистный взгляд, спешащий к ней. —Сопли по лицу не размазывай. Вставай.       Он и сам не заметил, как оказался на земле.       Стоило ему подняться, Лола отложила ножи. Она встала перед ним, скрестив руки на груди и задрав свой острый подбородок к темному небу над их головами.       —Когда мелкой была, жила в старом районе. Пацаны никогда не воспринимали меня, как себе равную, а зря. Один раз их главарь пробил мне ладонь каким-то штырем. Больновато было. И знаешь, что я сделала?       —Переехала? —тихо бормочет Абрам       —Да, —беззаботно хмыкает она. —Их. На грузовике.       Отчего то младшему Веснински захотелось улыбнуться. Еще никогда слова Лолы не вызывали в нем чувства, сродне чему-то приятному. Но на душе после ее внимания все равно заметно потеплело.       —А теперь повторю еще раз: слюни — с пола, ножи — в руки.       Тренировки с Лолой были обязательной частью рутины Веснински. Их обучали всему — от умения уворачиваться от молниеностных метательных клинков, до искусства пыток. Что-то вроде семейного дела. Помимо этого раз в неделю отец оставлял их на одного из своих химиков. Он посвящал их в тонкостям создания "Красного льда", чистого и подлинного.       Одной из излюбленных практик Мясника была наглядная демонстрация. Мальчишек никогда не брали вдвом, оттого выносить это было чуть ли не втрое сложнее.       В свой первый раз Абрам заплакал и получил удар рукоятью охотничьего ножа прямо меж глаз.       Урок был усвоен достаточно быстро. Во второй раз слез не было, но за попытку отвернуться от ужасающего зрелища перед собой он поплатился семью секундами без кислорода.       Этот дом был местом, где Конституция Америки лишается власти. Если ты не хочешь быть придушеным собственным отцом — подстраивайся. Сглатывай рвоту и слезы, если есть чем дорожить. Так что в третий раз Абрам стойко выдержал все. И то, как жертву привели на место казни. Как Натан тупыми лезвиями срезал с вопящего человека кожу. Как крошил кости незаточенным топором. Как голыми руками выдавил глазницы и вырвал язык, когда мужчина стал чересчур болтливым. И то, как отец вытирал о его футболку орудия пыток, в то время как сам он стоял не шевелясь.       В тот вечер Абрам не вынимал из ушей наушники. Для него, тогда десятилетнего, оставаться в реальном мире было слишком болезненно. Слезы обжигали веки, стоило лишь закрыть глаза. Он разодрал кожу у ногтя большого пальца до крови. От ее вида тянуло вырвать. И несмотря на то, что он выбросил испорченную футболку сразу после того, как вернулся в свою комнату, запах человеческих жидкостей, плоти и криков еще долго оставался в носу. Единственные воспоминания, что не приносили боль — это поле. Ломота в коленях, усталость во всем теле, тяжесть клюшки в руке. Они спасали его тогда, когда он еле держал голову над водой.       Натаниэль выдернул из его уха наушник.       —Отвянь, —выругался Абрам.       —Прекрати.       —Я сказал, вали отсюда! —Веснински оставил на щеке брата ощутимую пощечину.       К Натаниэлю он никогда не питал любви. Он не выбирал, защищать ли его ему или нет, это казалось Абраму обязанностью, которую он получил еще при рождении. Или впитал с молоком матери и ее наставлениями. Он не мог объяснить и свою неприязнь к нему. Естественно, они были двойняшками, и в их положении должны были цепляться друг за друга, но что-то постоянно не сходилось. Абрам не знает, когда началась их тихая, холодная война или, может, она была между ними с самого начала.       Но что он помнит отчетливо, так это то, после чего Натаниэль перестал видеть в нем брата. Абрам стал ему врагом.       —Я подслушил разговор отца и Рико, —тихо бормочет Нат, когда они оба были заняты домашней работой по французкому. —Папа завтра покажет мне подвал.       У младшего Веснински волосы на руках встали дыбом.       А у старшего все еще не зажили последствия его проведенных с Рико ночей.       Поэтому в перерыве между таймами на тренировке Абрам купил контактные линзы на деньги, сворованные у названного брата, и запер Натаниэля в шкафу, засунув в пространство под дугами ручек швабру. Он знал, что двойняшка никогда не позволит взять удар за себя, поэтому не стал медлить, даже тогда, когда Нат вопил из глубин шифанера, что обо всем расскажет отцу. Когда тирада прекртилась, младший Веснински уже был на пол пути к подвалу Мясника. Это был тот самый раз, когда он не смог сдержать слез. Но состояние старшего брата было слишком хрупко, чтобы Абрам смог позволить отцу добить его.       Тот день был последним, когда они вели себя более менее дружелюбно.       Через два после Натаниэль попадает в травпункт.       А когда возвращается уже из больницы больше не мог называть двойняшку своей семьей.       Абрам не помнит, за что брат обозлился на него. Да, они никогда не жили душа в душу, но на памяти Веснински нет ни одного дня, когда их совместное нахождение в одном помещении доводило до кровопролития. А оно неминуемо наступало, стоило только дать Нату повод. Ничего серьезного, Натаниэль не был сильнее брата настолько, чтобы заметно его покалечить. Конечно, занимайся он лакроссом с такой же страстью, что и Абрам, непременно бы стал для него значимым противником, но до тех пор, пока он выбирал учебу, не представлял двойняшке особой опасности. Ярче ударов ослепляла сама его жажда насилия — Натаниэль с каждым днем становился похожим на Мясника все больше, и оттого у Абрама кровь стыла в жилах.       Поэтому, когда близнец вырвал у него наушник, он выпятил шипы.       Нат, под влиянием страха перед Натаном, вырос его чертовой копией. А самое страшное, что Абрам не помнит, что сделало его таким. Что такого произошло, что он навсегда потерял своего двойняшку в дебрях их больной семейки?       Когда младшему Веснински было 11, мама собрала вещи и приказала сделать ему то же самое.       "Я никогда не буду таким же, как мой отец" — уверял он себя, стоя перед зеркалом своей ванны последний раз, "Я никогда не стану Натаниэлем".       Свой 12 день рождения он встречал за сотни миль от Детройта. За сотни миль от своего брата, от своего прошлого, где от него маленького осталось лишь материнское "Абрам", когда они были наедине, и рубцовые шрамы на коже от отцовских ножей.       В Кентукки, спустя около двух лет после побега, он уже свободно откликался на Скотта.       На территории Иллинойса, в 15, он представлялся Алексом.       Спустя четыре, во Флориде, когда они притворялись немецкими туристами, он без труда влился в среду, где его называют Стефаном, а его мать "Фрау Нойманн".       Когда ему было 17, на Калифорнийских берегах Тихого океана, его сердце впервые разбилось на настолько мелкие крупицы, что казалось, будто он уже никогда не сможет быть человеком со здоровым сердцебиением. Тогда он в принципе не думал, что сможет дальше дышать. Он закопал Криса в песках, которому даже не успел придумать фамилию. Слишком больно было произносить это имя и знать, что когда-то в этих буквах он слышал материнский голос.       В 18 он сделал себе поддельные документы с именем "Нил Джостен", и с тех пор ни разу не откликнулся ни на одно из своих прошлых фальшивых имен.