***
Парик, по глубокому внутреннему убеждению Абажа, был одним из отвратительнейших человеческих изобретений — наравне с орудиями пыток и чёрными зеркалами. Но собственные его волосы совершенно не подходили для пажа: они были слишком коротки, жидки и вовсе не хотели завиваться. Приходилось прикрывать. Король, Нарит девятый, сейчас ужинал. Абаж прислуживал за столом (сын герцога Нараба по чистой случайности — ступеньки были мокрые — сломал ногу и не мог исполнять обязанности. И неважно, откуда на ступеньках взялась вода). Нарит, старик с почти бесцветными — не от старости, по природе — глазами и залысинами чуть ли не до макушки, постукивал желтоватым ногтем по серебряной вилке. Его сын Ротапрузу, уже начинающий седеть мужчина, пошедший в покойную королеву своей полнотой, пристально смотрел на отца. Внуки правителя, Ротаткид, Топсед и Цнирп, вопреки принятым нормам воспитания, всё ещё не были в постели — сидели рядом с дедом. В самую первую встречу привязанность короля к внукам показалась Абажу трогательной. Это и сейчас выглядело, как будто добрый старичок потакает желанию детей подольше не ложиться спать (до полуночи оставалось не больше двух часов), однако Абаж уже знал, что Их высочества — не более чем гарантия безопасности короля. — Топсед, дитя моё, — дребезжащим голосом обратился Нарит к одному из них, — не согласитесь ли вы отведать этой птицы? Ротапрузу скрежетнул зубами так, что слышно было даже Абажу, стоявшему подле королевского кресла. Именно из-за подобных проверок наследник всё ещё не отравил короля — убить собственных детей он не мог. Не было никаких сомнений, что у Ротапрузу готово немало планов свержения короля. И если даже ни один из них не достигнет успеха, то… король немолод. И наследник в любом случае Ротапрузу. Хотя если Нарит изменит порядок наследования, как это было сделано лет двадцать назад в Царстве Северного Ветра… Пожалуй, переворот был вероятнее. Ротапрузу был известен своим склочным характером и нетерпеливостью. Только как предугадать начало и правильно выбрать сторону? Абаж не знал. Он не мог даже понять, на чьей стороне он был бы, если бы от выбора не зависели его карьера и судьба. А уж предугадать, что выгоднее — быть вместе с Ротапрузу или против него — и подавно. На стороне старого короля была подавляющая часть древних родов, но мелкопоместные и безземельные дворяне всецело поддерживали наследника. Тот уже давно произносил громкие речи на тему «нового раздела земель». Абаж мысленно усмехнулся, внешне стараясь сохранить безразличие, присущее хорошему пажу. Что сказал бы Нушрок на его размышления? Наверняка принялся бы возмущаться «нечестностью» — дескать, надо быть с теми, кто прав, а с теми, кто неправ, не быть. Абаж вдруг почувствовал злость на друга. «Неужели нельзя понять, — подумал он, — что прав для людей всегда будет тот, кто сильнее?» Абаж попытался представить, что ответил бы на это Нушрок. Воображение тут же нарисовало его, нахмурившего брови и разглагольствующего о правде и общественном мнении. Абаж собрался было заспорить, но тут Цнирп уронил десертную ложку. Звон вырвал Абажа из собственных мыслей. Поднимая ложку и незаметно отдавая её другому пажу, который стоял у входа в зал, Абаж мысленно составлял следующее письмо Нушроку. Лучше было спорить с реальным человеком, чем с собственным воображением. «Может, он вообще со мной согласен, — рассуждал Абаж, — может, я просто не так хорошо знаю его».***
Было примерно пять часов утра. Нушрок сбежал на крышу одной из башен. Несмотря на то, что был только конец лета, было прохладно. Он опёрся о парапет и посмотрел на восток. Там земля топорщилась поднимающимися по мере приближения к замку горами, иссечёнными извилистой дорогой. На небе словно кто-то нарисовал широкую розовую полосу с размытым верхним краем. Было почти тихо, только снизу доносилось птичье щебетание. До восхода солнца оставалось около трети часа. Вопреки окружающему покою, мысли Нушрока были мрачны. «Это конец», — думал он. Чему именно, было не вполне понятно. Но это «что-то» определённо закончилось. Через три недели и четыре дня он вернётся в часть. Приблизительно через девять месяцев — чуть больше или меньше, возможно — получит счастливое для семьи известие. Когда-нибудь — может, скоро — вернётся к жене. Потом, через несколько (десятков?) лет, займёт место отца и полностью повторит его путь, а потом умрёт, оставив после себя разве что детей. Ничего великого в этом не было. Зато была до зубовного скрежета отвратительная определённость. Нушрок не сразу заметил, что ударил кулаком о каменное ограждение, содрав кожу с костяшек пальцев. Он предпочёл бы провести жизнь, изобретая и создавая новые механизмы, но не имел права перечить традиции, сложившейся в их семействе много поколений назад. И да, о Зеркала, он просто боялся это сделать. Нушрок откинул голову назад. А что было бы, если бы он вдруг заявился к родителям и объявил о своём намерении пойти наперекор традиции? Эта сцена как наяву встала перед ним: он заходит в комнату матушки (та, как всегда, очень бледна и сидит в кресле перед камином, а окна закрыты тяжёлыми шторами) и объявляет: «Я собираюсь посвятить жизнь изобретениям, а отнюдь не военной службе и поддержанию чести рода. Вы не можете остановить меня». Матушка в его воображении горько поджала губы и прикрыла глаза. Затем её сменил отец. «Ты, юноша, верно, полагаешь, что я позволю тебе позорить меня и наших предков? Верно полагаешь. Желаешь быть ремесленником — будь. Иди в город, ищи себе место в цеху, и можешь забыть о своей семье и её деньгах и славе, как о страшном сне. И учти, на твою могилу я даже плеваться не приду.» Нушрок уныло рассмеялся. В самом деле, отчего это он, у которого в предках были в основном военные, вздумал заниматься таким неподобающим делом? Как бы то ни было, он не был готов перестать принадлежать своему роду, уйти из замка и прежней жизни. Да и кто из нынешних знакомых стал бы общаться с ним, будь он простолюдином? Жена? Смешно. Он интересен её родителям лишь из-за положения в обществе, разумеется, им оно важно. Знакомые военные? Безусловно нет. Родись он ремесленником, он и не знал бы их. Абаж?.. Тоже. Что логично, впрочем. Как бы они встретились, если бы Нушрок жил не в замке с подземным ходом, а в какой-нибудь лачуге на окраине города, разделённой к тому же между четырьмя-пятью семьями? Да даже если бы увиделись — не заговорили бы. Нушрок раздражённо тряхнул головой. В последних письмах Абаж использовал исключительно обтекаемые формулировки, что указывало на то, что он снова во что-то ввязался (с каждым разом это «что-то» казалось Нушроку всё более неприятным). Но это наверняка не дело Нушрока. Восточную половину горизонта заливал рассвет. Солнце вышло почти наполовину. Минут через сорок его начнут искать.