Как тебя позвать, чтобы ты услышал? Как тебя догнать, ведь шаги все тише? Прежний мир застыл в крике молчаливом: Просто постарайся быть счастливым. Е.Минина «Постарайся быть счастливым»
Локи еще долго смотрел вслед неестественно прямой спине теперь уже бывшего ученика — и только когда четкие шаги окончательно затихли в глубине коридора, он позволил себе пошатнуться и тяжело опереться на стенку. Откат за такой внезапный разрыв накрыл резко и сильно, а под сердцем болезненно пульсировала лопнувшая струна как последнее напоминание о некогда существовавших узах — но бог знал, что однажды и она окончательно истончится, оставив после себя только отвратительную сосущую пустоту.Настанет день — а с ним придет решенье, Которое, увы, не мне менять. Ты не простишь мне — но надеюсь, верю, Что не простить сумеешь, а понять…
Впрочем, он не тешил себя бесплотной надеждой, с горечью осознавая, что чернокнижник поймет его решение очень и очень нескоро — не прежде чем жизнь приложит его настолько, что даже представлять не хотелось, — а она приложит, Локи и на этот счет не обманывался, слишком хорошо зная характер Стрэнджа. Только сейчас, глядя из этой безрадостной точки на начало их отношений, бог по-настоящему понимал, что они были обречены с самого начала. Это было его ошибкой — предложить наставничество вот так просто, не обговорив всего, с человеком, который понятия не имеет, что значит быть учеником. Они начали не с того — и именно поэтому все его попытки что-либо выправить были заведомо безнадежны. Если кость уже срослась неправильно, накладывать гипс бесполезно — остается только ломать ее и сращивать заново. И Локи сломал. Тонко, ювелирно, тщательно. Потому что иначе уже никак. Вот только неизвестно, по кому разрыв ударил сильнее. Несмотря на уверенность в том, что он поступил единственно верным способом, на душе было на редкость паршиво, а пальцы отвратительно подрагивали. Бог глубоко вдохнул и, рывком оттолкнувшись от стены, выпрямился, небрежным жестом пригладил волосы. Теперь во всех Девяти мирах было только одно место, где его всегда ждали и где он хотел бы сейчас оказаться. Дом.***
Локи возник на пороге его комнаты так тихо и незаметно, что Байи за медитацией едва не проглядел его появление. Он недовольно посмотрел на ученика, уже готовый разразиться очередной ворчливой тирадой, — и замер, так и не проронив ни слова. Локи, который всегда появлялся с размахом, по-хозяйски распахивая двери, звонко и насмешливо окликая старого учителя еще с другого конца дома, сейчас так неправильно неуверенно стоял в дверях, слегка сгорбившись, и смотрел на наставника так уязвимо и болезненно, с каким-то неясным надрывом, что у Байи просто язык не повернулся встретить его привычной издевкой. — Шифу, — тонкие губы сломались в кривой горькой усмешке, бог нервным жестом взлохматил волосы. Он не отводил взгляд, даже не пытался, и в его живых изумрудных глазах отшельник отчетливо прочитал то тяжелое решение, которое его ученику пришлось принять, — но от этого ему почему-то не становилось легче. Даос еще не знал, что произошло, и ни о чем не спрашивал — но он видел достаточно, чтобы уверенно и твердо встретить измученный взгляд, без слов обещая так нужное ему сейчас ощущение безопасности. Локи благодарно прикрыл глаза и, нетвердым шагом приблизившись к постели учителя, опустился на пол у его ног и устало откинулся на бортик. В комнате повисло молчание — тихое, умиротворенное. Байи еще несколько мгновений пристально вглядывался в черноволосую макушку, в скорбную складку, залегшую в уголках губ, — и ничего не сказал. Локи сейчас больше всего нуждался не в расспросах, а в уверенности и молчаливой поддержке — и Байи мог ему их дать: своим ощутимым присутствием, своей твердостью и непоколебимым спокойствием отшельника, давно отрешившегося от бурного течения жизни. Он отпустил свою ци — и она теплым коконом обволокла его ученика, укрывая как пледом, заключая в родные обьятия, как бы говоря: «Отпусти, не бойся. Ты дома, там, где собрана вся безопасность этого мира, где никто тебя не тронет. Отпусти». И Локи прорвало: не открывая глаз, не меняя позы, он говорил и говорил обо всем, что произошло между ним и Стрэнджем, о своих ошибках, о том нелегком решении, которое он должен был принять и о котором не может не сожалеть, даже понимая, что иначе было никак. А Байи слушал, из-под полуопущенных век разглядывая напряженную фигуру ученика, стиснувшие рукав пальцы, пульсирующую на виске жилку, и впервые за очень долгие годы не находил слов. Он мог бы многое высказать, за многое надавать по шапке и погнать за палкой — вот только Локи сейчас не это было нужно. Не подзатыльники и поучения, не мудрые советы — все это казалось пустым и лишним, неправильным: он ведь и сам все прекрасно понимает. Потом, когда бог успокоится и соберется с силами, когда не будет так уязвимо нуждаться в понимании и поддержке, когда перестанет смотреть на него безнадежно раненым зверем, они обязательно сядут и за чашкой чая все не раз проговорят и обсудят — потом, но не сейчас. И Байи просто сделал то, что позволял себе очень и очень редко, почти никогда, — протянул руку и непривычно мягко зарылся в густые растрепанные волосы, все также ничего не говоря. Локи сбился на полуслове, широко распахивая глаза, и замер почти испуганно — и тут же, будто вспомнив, что это учитель, самый родной для него человек, расслабился, потянулся за рукой, дальше откидываясь на край кровати. Уголки губ дернулись в слабой, но искренней улыбке.