***
— Они уехали, всё хорошо. Только почему-то не Виктор за рулем, — Лиза в комнату заходит, и с лица её наконец улыбка искусственная слезает окончательно, и Влад наконец видит насколько она на самом деле устала за сегодняшний день. За пару часов она прибавила в возрасте лет десять. Правда он, по ощущениям, сделал то же самое. — Димон сам? Он же терпеть не может водить, — она ему чашку с ромашкой протягивает, и это приходится очень кстати: его бедные нервы нуждаются в поддержке. Лиза рядом садится неосторожно, шипит, спину потирая, и Влад смешок утомлённый не сдерживает, к себе её притягивая, — косячная ты моя, всю жопу себе отобьёшь, её же и так нет. — Это у тебя её нет, одни кости, — она огрызается вяло, под боком у него устраиваясь, и зевает так, что челюсть щелкает, — не сам, там сын Виктора был, не помню, как зовут. — Кирилл. — Да, точно, — она из кружки своей прихлёбывает звучно и снова зевает, едва ромашку не проливая. Влад её толкает легко-легко, готовый посуду поймать, если что, а она только сильнее на него заваливается, ноги к себе подтягивая. — Иди в комнате поспи, если хочешь. На полу реально холодно, простынешь и затечёт всё за ночь. — Ничего я не простыну. — Серьёзно, вставай, красавица. Нам завтра весь день батрачить. — Она ворчит недовольно, залпом ромашку свою допивая, и в бок локтём Влада пихает, поднимается лениво, потягиваясь, и снова зевая, да так сладко, что Череватый сам не сдерживается, пасть едва не рвёт, и Лиза смеётся мягко, щелбан ему отвешивая шутливый: — Ворона залетит. Что у нас за планы на завтра? Я не помню. — Легавого хотели же позвать: он деньги никак не заберёт, да и про проверки от его сородичей поговорить было бы неплохо. — Он тоже с пола поднимается, и спина его восторженно хрустит от возможности принять нормальное положение, чашки пустые берёт со стола и на кухню тащится лениво. Будь его воля, он бы вообще не убирался никогда, клининга два раза в неделю вполне достаточно, чтобы квартира не превращалась в свалку, но Лиза шипит круче любой гадюки, когда завалы посуды и вещей видит. Вот они, минусы работы дома, Влад уже думает обратно в клуб перебраться и копию ключей у беты забрать, чтобы наконец дышать полной грудью и засирать пространство в своё удовольствие. Череватый чайник электрический включает, нуждаясь в литрах кофе внутривенно, чтобы не заснуть здесь и сейчас, как лошадь. Интересно, они правда спят стоя? Это же неудобно, наверное, и ноги устают, как у них копыта после такого на ходу не подворачиваются вообще. Хотя, им же обмотку иногда делают, значит подворачиваются. Забавненько. — Череватый, не спать, — Лиза его по спине хлопает, а он только зевает протяжно. День сегодня был тяжёлым, вот они пасть и рвут без остановки, сон после нервных потрясений — лучшее лекарство. Влад устал, как собака, хотя ничего действительно сложного и не делал: вагоны не разгружал, перестрелки не устраивал, но голова с каждой минутой всё тяжелее становится, и мысли в ней ленивые-ленивые, бессмысленные, но весёлые. — Давай конюшню купим, а? Хочу проверить, правда ли лошади стоя спят, бедняги. — Он гранулы растворимые в кружку засыпает вместе с сахаром и кипятком, всё заливает до краев. Хихикает тихонечко непонятно чему, а Лиза глаза закатывает и вздыхает удручённо. Влад её прекрасно понимает, он сам себя терпеть не может, представляет, каково ей приходится, но жалеть, конечно, не будет. Пусть страдает, а то ему в одиночестве грустно будет. — Давай лучше тебе мозги купим, вдруг поможет. — Да ну тебя, — он её пихает недовольно и с кружкой большой на стол усаживается, довольно кофе черное прихлёбывает: в нём сахара больше, чем кипятка, и бурда растворимая, самая дешёвая, что есть, но Влад другую не пьёт, ему наплевать на обработку и качество зёрен, лишь бы горчило сильно, до сведенных зубов, — позвони полковнику, попроси завтра за деньгами в клуб к нам заехать, там и поболтаем. — Подполковнику. По времени? — Да срать, пусть, как сможет, приезжает, я там с самого утра засяду, — Лиза только кивает, по столу растягиваясь, и глаза прикрывает устало, — иди спать, хватит тут маяться, чучело. — Мне домой надо, — она стонет недовольно, но встать даже не пытается. Влад её по голове гладит утешающе и к телефону тянется: — Поднимай, жопу, красавица. Я тебе такси вызову. — Не хочу, — Лиза гласные тянет гнусаво, и выражение лица у неё при этом такое страдальческое, такое печальное, она поднимается тяжело, горбится и чихает звонко-звонко, да так, что сама пугается. Влад на неё смотрит и не может понять: смеяться ему хочется или матом ругаться. Выбирает он что-то среднее. — Я, блядь, говорил, что простынешь, дура. — Вызывай своё такси, я пока подполковнику позвоню, — она носом шмыгает, и Влад уже знает, что на работу она завтра не выйдет: как пить дать с простудой недели на две сляжет. У неё иммунитет хуже, чем у Лёвы, а ему три и его сопротивляемость к вирусам заканчивается там же, где начинается. Это удручает, потому что работать придётся самому. Большинство повседневных задач разгребает Лиза, Влад обычно только в интересные авантюры вписывается, да обязательные встречи с партнёрами посещает, и то, только потому, что те Лизу всерьёз не воспринимают из-за пола. Он бы им всем объяснил, что она одна сотни альф стоит, но тогда у них не останется никого, кроме Димы, который уже сотни раз всё это слышал, и их доходы упадут. А Лиза ненавидит возиться с бюджетом. Собственно, поэтому у него денег больше, чем он за всю жизнь потратить сможет — чтобы их не приходилось считать. Лиза из соседней комнаты вновь чихает звучно, и Влад не может сдержать скорбного вздоха: он ненавидит рутинную работу. С другой стороны, может быть, братишка в погонах скрасит его серые будни. Если согласится приехать завтра, конечно. Их первая встреча была крайне сжатой и не информативной, но подполковник показался крайне спокойным и уравновешенным: бесить таких — одно удовольствие, Матвеев например в такие моменты старую бабку напоминает: глаза к небу возводит, отворачивается и бурчит что-то оскорбительно-нравоучительное, забавный до усрачки. Главное, проверить отсутствие табельного в быстром доступе, пуля в лоб в планы на ближайшее будущее не входит. Пока. — Он подъедет завтра к семи. — Чудесные новости, — Влад улыбается недобро и со стола скатывается аккуратно. В последний раз, когда Череватый с него спрыгнул, он потянул связки, ему не понравилось, — машина через двадцать минут приедет, собирайся, бацила. — Иди к черту, — и чихает снова, едва не подскакивая, а Влад смеётся в голос, за живот хватаясь. Лиза сейчас на злого хомяка похожа: такая же мелкая, щекастая и недовольная, у неё глаза покраснели, и нос уже наверняка заложило, она гнусавит, забавно гласные проглатывая, и абсолютно точно завтра будет умирать где-нибудь с температурой под сорок. Главное, чтобы не в его кабинете в клубе. — Только с тобой под ручку, красавица, — она улыбается и носом шмыгает душевно, и Влад не может не улыбнуться в ответ. В контексте сегодняшнего дня он понимает, как хорошо, что Лиза у него есть, что она рядом, помогает и умирать вроде не собирается. — Ты же сказала бы мне, заболей чем-то хуёвым и неизлечимым, да? — улыбка её тускнеет, печальной становится, она к нему подходит, обнимает крепко-крепко, и он обнимает её в ответ. — Нет. Я бы просто закрыла тебя от шальной пули и ушла бы героем. — Хуево. — Ага.***
Ехать на срочный вызов конечно же пришлось: в одном из жилых комплексов нашли два трупа — чиновник местного разлива и его чудесная несовершеннолетняя любовница, ну что за прелесть. На первый взгляд, обычная бытовуха, ничего интересного: жена застукала красавца-мужа, ударила девочку по голове статуэткой со стола, а нерадивого мужика задушила, эксперты и отпечатки наверняка найдут, и записи с камер. Зачем сюда отправили его, следователя по особо важным, непонятно. Хотя, нет, понятно — это же шишка из местной мэрии, тут нужны «серьезные и ответственные представители бравых полицейских столицы», которые смогут заблаговременно сокрыть бесчестность представителя власти и выставить его жену перед общественностью истинным злом. Ничего нового. — Записи взяли, на этаже камеры сломаны уже неделю, но в лифте работают. Женщина, внешне похожая на его жену, поднималась четыре часа назад и спустилась обратно в том же лифте через двенадцать минут. — Хорошо, вы тут всё осмотрели? — усталый кивок в подтверждение поднимает настроение, можно паковать чемоданы и возвращаться на рабочее место, — чудно, тела пусть забирают. Мы сворачиваемся. — Так точно. — Стажёра даже немного жаль: бедный парень приехал на вызов первым и вряд ли он видел трупы до этого. Блевать за те два часа, что Илья за ним наблюдает, тот бегал раза три, а это останки ещё не воняют. Впрочем, он сам виноват в этом, не стоило идти в полицию с таким слабым желудком. Илья оказывается прав абсолютно во всём, и это даже удручает, предсказуемость портит всё удовольствие, получаемое от раскрытого дела в личной копилке. Убийцей действительно оказывается жена: сорокалетняя бета, что души не чаяла в своём альфе-ловеласе, тот уже отмечался у журналистов, как завидный изменник, но малолетняя омега в супружеской постели стала последней каплей для бедной женщины. Она рыдает взахлеб, но чистосердечное пишет без помощи адвоката или сотрудников следственного комитета, и все её жалеют, дежурный даже успокоить пытается, говорит, что срок скостят и за чистосердечное, и за состояние аффекта, но Илья знает, что это не так. Вот она, главная несправедливость — бету будут судить по всей строгости закона, а омеге или альфе за такое преступление выпишут меньше половины срока и выпустят по УДО. Потому что это не муж — ужасный изменник, это жена — невзрачная бета, мешающая раскрыться его природе во всю мощь. Честно говоря, Илье не жалко её ни на йоту: только настоящая дура полезет к альфе и будет верить в его верность, бетам в таких парах ничего не светит, они слишком обычные для возвышенных чувств. Собственное несовершенство всегда кажется особенно ярким, когда он сталкивается с такими случаями: словно весь мир доказывает его несостоятельность, его дефект. Правда, Ларионов уже смирился с тем, что любовь — не для него, сколько бы ни пытался, ничего путного из этого не выходило ни разу, одни проблемы на его бедные нервы. К своим тридцати четырем у него уже два развода, больной ребенок и жена-шантажистка, которая брак не расторгает, хотя вполне счастливо поживает в Ларионовской квартире с его же начальником последние полгода. Он правда не понимает, как так получается: он всегда внимателен к своим партнёрам, всегда пытается быть лучше, чем вообще может, из кожи вон лезет, чтобы человек рядом с ним счастлив был, но почему-то никто надолго не задерживается никогда. Аня продержалась рядом с ним рекордные десять лет, она ему прелестную дочку родила, и Илья думал, что это действительно навсегда, что это настоящая любовь и без всякой навязанной природой совместимости, о которой он мечтал в детстве. Она ему нежность дарила и поддержку, всё то, чего так не хватает недолюбленному ребенку из детского дома, что внутри сидит, и Илья её боготворил, он и к Надежде Эдуардовне вернулся только ради Ани: денег после рождения Кати хватало только на самое необходимое, а девочек своих хотелось радовать. Для них хотелось только самого лучшего, и Ларионов собственной головой рисковал, но преступников нерадивых для Шевченко вытаскивал и по служебной лестнице вверх медленно полз. Он до сих пор не понимает, когда все пошло наперекосяк, честно. Просто в какой-то момент Аня раздражительной стала, вечно недовольной и злой: критиковала его зарплату, критиковала квартиру, внешность, жаловалась, что он внимания не уделяет, хотя он порой с работы сбегал, лишь бы пару часов ей уделить. А потом маленькая, но уже очень умная Катенька рассказала папе, что к маме ходит странный лысоватый дядя, и начался форменный кошмар, потому что если избегать жену было не так уж и сложно, то игнорировать самодовольную рожу Кислицына, что над душой каждый рабочий день стоял, было просто невозможно. В один прекрасный день он решил, как взрослый человек поговорить с женой и решить всё без истерик и скандалов. Каково же было его удивление, когда, вместо согласия на спокойный развод и совместную опеку, он получил отказ. — Успокойся, Илья, это не нужно ни мне, ни тебе, — она была нисколько не удивлена, сидела так же, как и до его прихода, чай пила, словно происходящее её совершенно не волновало, — развод просто бесполезная трата времени, мы можем жить отдельно и не расторгая брака, ведь так? — И зачем? — Просто так? — она на него, как на идиота смотрит, улыбаясь легко и брови хмуря, словно и вправду не понимает, — меня всё устраивало до того, как ты узнал. Сейчас ничего не изменилось. Я люблю Андрея, но он, почему-то, зарабатывает в разы меньше тебя. Меня не особо волнуют твои тёмные делишки и всё такое, но меня волнует мой бюджет, и с тобой я могу позволить себе то, что хочу. — А ты не думаешь, что я не хочу содержать кого-то, кто меня предал? — Аня губы дует, глаза в задумчивости отводя. Её громкие слова в свой адрес совсем не напрягли, наоборот, она казалось получала удовольствие от происходящего. — Тогда придётся захотеть, — она улыбается, а глаза её блестят хищно и совсем недобро, — либо всё остаётся так, как есть, либо ты подаёшь на развод, а я подаю на единоличную опеку. И тогда Катю ты увидишь только на моих счастливых фотографиях в соцсетях. И тогда он не придумал ничего лучше, чем согласиться. Лучше бы застрелился, ей богу. Илье пришлось съехать с квартиры, на которую он копил с шестнадцати, в прогнившую однушку, выделенную государством ему на совершеннолетие, а после того, как дом определили под снос, шататься по съёмным квартирам на окраинах, потому что на большее его скромного жалования, любезно оставленного женой, не хватало. Она получала его зарплату на общий лицевой счёт и оставляла там крошечные суммы, чтобы Илья просто не умер с голоду. Намного позже он додумался просить у Надежды Эдуардовны предупреждать его клиентов о двойной оплате: залоге на карту и оставшейся сумме наличными. Катя, казалось, всё прекрасно понимала. Когда Ларионов уезжал с вещами, она плакала и просила её с собой взять, говорила, какая мама плохая, как её не любит, и у Ильи сердце кровью обливалось, потому что девочка права была — любящая мать собственного ребенка как способ пополнения кошелька использовать не стала бы. Он помнит, как долго дочку обнимал, успокаивал и убеждал, что будет её часто-часто видеть, к себе брать, что никогда её не бросит и любить меньше не станет. В прочем, Ларионов ей не врал, виделись они и вправду часто: в больницу с Катей его жена не ходила, даже если у нее был выходной, она с ней в стационар не ложилась, не покупала лекарств, всё, что она делала — жаловалась на слабое здоровье дочери и винила Илью в гнилых генах, хотя астматиков в его семье не было, в отличие от её собственной. Он живет так последние четыре года, и это отвратительно. Его замечательная жена взрастила все те комплексы, что он упорно прорабатывал всю свою жизнь: и чувство собственной никчёмности, ненужности и бесполезности, и ощущение собственной уродливости, и понимание, что он не для любви создан, а для издевательств со стороны окружающих — всё это заиграло новыми красками и превратило его жизнь в ад. А теперь Аня запрещает ему видеться с ребёнком и готова подвергнуть её здоровье опасности, просто потому что захотела побольше денег на счету. — Подполковник, идите домой, смена уже закончилась, — стажёр рядом словно из-под земли вырастает, и Илья от испуга едва со стула не падает. Нет, надо будет поторопить рабочих с ремонтом, он хочет обратно в свой безлюдный кабинет со спасительно сигнализирующей о чужом присутствии дверью. На стол опускается чашка кофе из автомата, и Ларионов едва сдерживает желание скривиться в отвращении: человек же для него старался — и неважно, что бурдой из бумажного стаканчика можно дыру в сам ад выжечь. — Бумаги ещё не закончились, — он голову чешет, глаза устало прикрывая: за последний час он ни одного документа не заполнил, — иди домой, я всё закрою, когда закончу. — Вы уверены? — Илья кивает и рукой в сторону выхода машет, к столу склоняясь, вооружается ручкой и пытается вчитаться в протокол осмотра недельной давности. — Тогда доброй ночи. К десяти часам он заканчивает с ознакомлением и подписанием ровно четверти от всей кипы бумаг и успевает смириться с ночёвкой в участке, не в первый раз в конце концов. Он встаёт, чтобы немного размяться, когда его телефон раздается неприятной трелью входящего звонка, номер не определяется, но Илья прекрасно узнаёт последние цифры и, прижимая смартфон к уху, он уже знает, чей голос услышит: — Здравствуйте, подполковник, — голос девичий лишен привычного веселья и звонкости, он уставший и какой-то тихий, глухой. — Доброй ночи, Лиза. Что-то случилось? — Нет, ничего такого. Мы бы хотели отблагодарить Вас за помощь и отдать оставшуюся сумму. Вы обещали приехать за ней сами, но так и не появились, — она носом шмыгает громко и сразу извиняется за это, продолжая, — удобно будет подъехать к клубу завтра? Я пришлю адрес. — Да, конечно, я заканчиваю в пять, думаю, что к семи смогу быть на месте. — Замечательно, я скажу Владу. До встречи, Илья Владимирович. — Доброй ночи, Лиза. Да, этот четверг абсолютно точно худший день за весь этот год, но, возможно, завтра всё станет хоть немного лучше, он получит приличную сумму денег и, может быть, сможет увидеть дочь. Но всё это лишь завтра, а пока — завалы макулатуры и очередная бессонная ночь.