Начало луны

      — Знаешь, если я вернусь в мир сейчас, — раздаётся скучающий голос с лёгкой хрипотцой, — мне даже не придётся ничего делать. Мир и так погряз в хаосе и грехах.       Таньтай Цзинь старается этот голос не слушать и медитировать дальше, чтобы переродиться и вернуться к своей Сусу. Но тяжело не слушать того, с кем ты по иронии судьбы или давно почивших богов заточен уже многие тысячелетия в чешуе дракона.       По началу он был один в этом пространстве покоя, медитировал и совершенствовал свою душу, но затем к нему присоединился голос, который когда-то он слышал на границе между жизнью и смертью. Он списывал всё на воспоминания его прошлой жизни, ведь обладатель этого голоса был неразрывно с ним связан в каждой из трех его воплощений: бога, человека, и дьявола. Но голос всё не уходил, иногда произносил долгие монологи, иногда пытался вызвать на диалог, а после пришли прикосновения: лёгкие, ненавязчивые, полные нежности. И когда он, Таньтай Цзинь, некогда император и некогда дьявольский бог, открыл глаза — увидел его. Свой самый главный страх. Бог-дьявол, тот самый, что сражался с Мин Е, улыбался ему своей лукаво-довольной усмешкой.       — Ты не вернёшься, — отвечает Цзинь, всё же открыв глаза. Он знает, что совершает ошибку. Посмотреть на дьявольского бога — равносильно принятию яда. Но ничего поделать с собой не может.       — Вернусь, — парирует дьявольский бог и отворачивается, заводит руки за спину так же, как это делает сам Таньтай Цзинь, — как только вернёшься ты — вернусь и я. Ведь ты — это я. Так было и так будет.       — Это не так, — возражает Цзинь, смотря на точеный силуэт. Фигура бога-дьявола источает изящество и хрупкость, чего никогда не было у самого Цзиня. Цзинь был скорее худощав из-за вечного недоедания, и даже бытие императором этого не изменило.       — Это так, Таньтай Цзинь. — голос Дьявола, льющийся нежно, словно шёлк, сквозит насмешкой. — Мы с тобой две половинки одной души. Именно поэтому кости зла оказались в тебе. Именно поэтому мой глаз и моё сердце принимали тебя. Жить без цельной души тебе будет тяжело.       Таньтай Цзинь не хочет это принимать. Тот, кому он так противился всей душой, кого ненавидел так долго, зло в самом чистом виде — не мог быть частью него.       — В этом твоя проблема, Таньтай Цзинь, — шёпот Дьявола заполняет его собой, — Ты ненавидишь не меня — ты ненавидишь себя. Именно поэтому мы с тобой здесь так долго, а могли бы вернуться и взять то, что принадлежит нам по праву. Ты не принимаешь себя.       — Заткнись, — Цзинь жмурится и стискивает зубы. Бог-дьявол, до этого молчавший об их связи, появляющийся редко, сейчас озвучивал мысли терзающие его.       — Ты знаешь это, Цзинь, — прикосновение нежных пальцев словно прожигает щёку насквозь, Цзиню даже мерещится запах горелой плоти, — ты не глуп и думал об этом. Я — та самая недостающая часть, которая не позволяет тебе переродиться. Прими меня, впусти меня, и я даже пощажу Сусу.       — Сусу богиня, она тебя победила, — слабо хрипит Цзинь и слышит в ответ тот самый смех, который слышал в день, когда принял решение стать Дьяволом и отдать жизнь за то, что любила и чем дорожила Сусу – его прекрасная богиня, что так любила весь мир и всех людей в мире. Прикосновение чужих тёплых пальцев исчезает, но взамен приходит внутренняя пустота.       — Но я здесь, — голос Дьявола заполняет пространство, — и сколько бы меня не убивали, меня не смогут уничтожить.       Таньтай Цзинь открывает глаза и смотрит перед собой, ловит взгляд чужих глаз и привычно теряется на долгое мгновение. Глаза Дьявола словно глаза хищного зверя, гипнотизируют и пожирают, в них таится жестокость несравнимая ни с чем. Цзинь забывается который раз за прошедшие века и скользит взглядом по лицу Дьявола. Этот Дьявол совершенно не похож на него самого. Черты лица нежнее, губы полные и алые, даже ресницы длиннее. Самое настоящее пленительное зло.       — Я — есть зло, Цзинь, ты прав, — после общих мгновений молчания произносит Дьявольский бог, — но вспомни как я родился. Я был рождён людьми и их пороками. Я — есть их возмездие, кара. Мы — их кара. И пока в мире есть хоть толика греха – ни Сусу, ни новые боги этого мира меня не уничтожат. Цзинь молчит, только смотрит внимательно, нервно облизывает тонкие губы и прикрывает глаза. Шепот Дьявола разносится у самого уха, ощущается горячим дыханием и заставляет волоски на теле встать дыбом.       — Ну же, мой мальчик, подумай сам, — обвивает тонкими, изящными руками его плечи, — раз боги — свет этого мира, а я — тень. Когда ярче всего сияет свет?       Цзинь не хочет, но разлепляет слипшиеся губы и отвечает:       — Когда есть тень.       — Когда люди старались быть благодетельными и совершенствоваться?       — Когда был ты. «Сусу, прости», — одобрительный смешок звучит прямо в ухо, вызывая внутреннюю сладкую дрожь.       — Верно, моя драгоценная половина, когда правили мы, когда боги и бессмертные сражались ради всего светлого. — Дьявол продолжает шептать на ухо, губами прижимается к виску Цзиня, задевает ухо и целует за ним: — Тень и свет не могут друг без друга, моя душа, без одного теряется ценность другого. Должна быть гармония. Поэтому родился я, поэтому родились боги. Мы уравновешивали друг друга.       — Так ли я ужасен, Цзинь?