What if I'm wrong, what if I've lied
What if I've dragged you here
to my own dark night
Wolf Larsen
Молоко окрашивает чай в хрупкий сливочный цвет. Арсений делает глоток и от удовольствия даже прикрывает глаза: такой чай получается только у Татьяночки. Возможно, секрет в посуде. Чашка из тонкого императорского фарфора, возвращаясь на блюдце, стучит по-чистому звонко, позволяя вот уже в который раз разглядывать одетую в клетчатую попону чалую лошадь, нарисованную на стенке. Рядом шумно прихлебывает чай и сама Татьяночка, которая прослышала про поездку и теперь, не переводя дыхания и даже не нуждаясь в ответах, перечисляет, что нужно привезти из Парижа. Арсений согласно кивает, улыбается, но совершенно ее не слушает, отвлекаясь то на нарисованную на фарфоре лошадь, то на сливочный вкус черного чая, то на Антона, который вот уже четверть часа терзает свой кожаный браслет, делая вид, что сломалась застежка. — …Каким делам летишь-то? Арсений переводит взгляд на Татьяночку и, быстро додумав вопрос, отвечает: — Просто навестить город. Ответ Татьяночку устраивает. Она благодушно кивает, доливает им обоим чаю и возвращается к перечислению покупок, позволяя тут же от разговора опять отвлечься. Проходит не меньше получаса, прежде чем чай заканчивается и Татьяночка всплескивает руками, сетует на время и начинает суетливо собираться. Сразу после ее ухода в гримерке наконец-то становится устало и тихо, как обычно и бывает после спектаклей, но приятную тишину почти сразу прерывает Ира: — Я никогда не была в Париже, — говорит она. — Хорошо там? — Кому-то нравится, кому-то нет, — отвечает Арсений, чувствуя на себе смешливый взгляд Антона. — Смотря чего ждешь. Ира хмыкает, подчеркнуто неспешно проходит между ними и уже у двери оборачивается. — Вдвоем летите? — спрашивает она. Арсений, тут же ее разгадав, про себя усмехается. Теперь проверяешь его реакцию? Застыв на пороге и не обращая внимания на насмешливый тон, с которым Арсений ей отвечает, Ира говорит о своих догадках почти напрямую, при этом лукаво Антона разглядывая, будто ждет, что он тут же начнет отнекиваться или закатит скандал. Когда она все-таки уходит, Арсений поворачивается к Антону, чтобы неожиданно для себя прочитать на его лице не удивление, не вопрос и даже не гнев. Антон смотрит с немым укором. От такого взгляда сразу же хочется защититься. Арсений весь подбирается и смотрит в ответ заносчиво и колюче. Любой бы уже стушевался и убежал, но Антон просто усмехается и спрашивает, почему он злится. И правда, почему ты злишься, Арсений? Вопрос задан терпеливо и в шутку, будто Антон совсем не замечает, что на него грозит вылиться все накопленное за день раздражение, и на Арсения вдруг нападает такая непереносимая слабость, что даже мысль о возможном споре начинает казаться ужасно утомительной. Он страшно устал всем вокруг все объяснять, юлить и между словами вертляво лавировать, поэтому, сам удивляясь своей искренности, отвечает как есть: — Она так лучше играла. Если есть цель, мне обычно плевать на средства, Шастун. — Так ты знал, — удивляется Антон. Конечно, я знал. Я эту влюбленность создал. Антон продолжает удивленно расспрашивать, и чем равнодушнее Арсений выбирает ответы, тем заметнее хмурится. Складка между его бровей, становясь глубже, режет вдруг неожиданно остро, а в глазах, лице и позе читается неприятное удивление, будто он только что увидел Арсения с другой стороны. — Ира никогда не играла плохо, — защищает ее Антон. — А может, это я не дал ей такой возможности? — гнет свое Арсений. Антон все еще хмурится. Сводит брови и даже садится немного дальше, откидывается на спинку стула, чтобы не быть так близко. Он смотрит так, будто перед ним вместо Арсения шкатулка с замком-загадкой, внутри которой оказался не драгоценный камень или волшебный зверь, а полуразложившийся труп когда-то живой мышки. Кажется, что вот-вот Антон спросит: «Как ты так можешь, Арсений? Я принимал тебя за другого человека, а ты как фальшивая монетка в руках бедняка. Яркая, блестящая и бесполезная». Неживая. Арсений перебирает все слова, которыми Антон может его назвать, и на кончике языка уже вертятся готовые и желчные ответы. — Ты не хочешь ехать? — спрашивает Антон ни с того ни с сего. Это не новос… Что? Вопрос сбивает с толку. Арсений смотрит в ответ так сурово, как только умеет, держится ровно и прямо, будто вдоль позвоночника стальной жгут, но Антон уже в который раз будто не замечает оборонительной позы — никогда не замечает; ему опять плевать, что Арсений ощетинился, осклабился и сощурил глаза. Антон — пустоголовый мангуст, который не бросается в атаку, а подбирается к змее, чтобы внимательнее разглядеть ее окраску. Вот и сейчас он наклоняется близко-близко, все еще не разгладившейся складкой на переносице упирается прямо в глаза и своей дурацкой костлявой рукой сжимает колено. Крепко. Грим на скуле не смыл, рассеянно замечает Арсений. Потом Антон говорит. Как обычно, в нем откуда-то берется много слов, и ни одно из них не получается грубым или резким. Антону бы впору злиться. Будь на его месте Арсений, он бы уже давно извалял себя во всей ревности, злости и желчности. Арсений бы повышал голос, смел бы на пол весь хлам, которым заставили подоконник, а может быть, перевернул бы и стол вместе с зеркалом. Во имя зрелищности и для того, чтобы выплеснуть силу. Арсений бы смял ворот своей рубашки так, что затрещала бы ткань, силой притянул ближе и сказал: «Ты никуда не едешь». Потом Арсений, будь он Антоном, себя бы поцеловал. — Ты все еще сам должен решить, где хочешь быть, — тем временем говорит Антон. Никто не пышет яростью, не кричит и не колотит мебель. Арсений готов услышать, как под ногами вот-вот захрустят все эти баночки с гримом, кисточки, тюбики и краски, разбросанные по гримерке, но вместо этого ему говорят слова — осторожные и мягкие. Антон дает ему выбор. Опять. Арсений не может выбрать. Опять. Из-за этого злость разгорается сильнее и в горле вскипает все уязвленное, равнодушное и насмешливое, что так и не сказал Антон и теперь вместо него придется говорить Арсению. Лучше бы тебе заткнуться, почти запаниковав, думает он, но слова вырываются сами, а благодаря никогда не подводящему голосу звучат отрепетированными и точными, будто, прежде чем сказать, о них подумали уже тысячу раз. — Что, если все это тянется, просто пока мне скучно, Шастун? Попроси меня остаться, Шастун. — Ты прекрасный актер, Арс, — говорит Антон тем своим низким и вкрадчивым голосом, из-за которого от затылка, пересчитывая на ходу позвонки, к самому копчику бегут мурашки. Он опять совершенно не обижается. Не замечает яда и колкости, проглатывая их медовым сиропом. Скажи, что я должен остаться, Шастун. — Думаешь, самый умный, Шастун? — нелепо бормочет Арсений, едва подбирая слова и сам себя даже не слушая. — Сколько раз мне нужно повести себя как… — Ты можешь не ехать, — перебивает Антон. — Можешь просто остаться, и все, Арс. Если хочешь. Это на самом деле не так и сложно. Это не то. Сердце бьется вяло и медленно. Это даже не просьба. Теперь уже очередь Арсения смотреть с разочарованием. Ты ждешь, что я сам смогу что-то решить. Сердце совсем останавливается. Но я ведь даже не знаю, чего на самом деле хочу. Чего Арсений хочет? Тело ноет от долгого дня и просит лечь спать. Голова, тоже устав, перегруженной яблоней клонится вниз. Болят плечи, кожа на лице из-за грима кажется стянутой и сухой, а под отрастающей щетиной то и дело чешется подбородок. Антон все еще ждет ответ, а Арсений медленно понимает, что ему не хочется в Париж, не хочется кофе в маленьких чашках на террасах, не нужны блошиные рынки, мост через Сену, любимый отель на улице Шарля де Голля, в котором ждет махровый халат и шампуни в маленьких баночках от «Л’Окситан». Арсению хочется просто остаться. В кармане вибрирует телефон, и готовое, уже сформированное в первый слог «хочу» срывается вдруг совсем другим словом, которое обжигает гортань, но остается единственным правильным. — Нет, Антон. — Он сбрасывает с колена теплую руку, спеша скорее разорвать прикосновение. Не могу. На пороге он останавливается, понимая, что сказал недостаточно. — Не могу, — добавляет Арсений. И прекрати говорить, что это просто. — И прекрати говорить, что это просто, — послушно повторяет он мысль. Потом Арсений уходит. Какой-то частью все еще ждет, что Антон по пустым коридорам побежит его догонять, прижмет к первой попавшейся стене, поцелует, а дальше начнут раздуваться непонятно откуда взявшиеся занавески, пойдут титры и как по волшебству разрешится любая проблема. Но Антон так и остается в гримерке, и этому Арсений даже рад. Они оба все понимают. Всю дорогу до дома, с трудом обращая внимания на светофоры и фары встречных машин, которые от усталости размываются в глазах, он пытается проглотить никак не желающее проглатываться честолюбивое и мелочное чувство горького разочарования, что Антон все-таки не стал его догонять.⋘﹏﹏⋙
What if I be wrong, if I be right
Let me be here with you tonight
Wolf Larsen
В квартире бардак. Арсений устало прислоняется к косяку кухонной двери и тоскливо оглядывает грязную посуду, ровным слоем покрывающую весь стол. — Ужин? — Руслан с перекинутым через плечо полотенцем лопаткой сосредоточенно перемешивает содержимое сковородки. — Я делаю пасту. Арсений молча на него смотрит, зачем-то отмечая, во что он одет — растянутые домашние брюки, футболка с принтом лейбла, — скользит взглядом по короткому ежику волос, но потом все равно возвращается к горе испачканной посуды. Кому вообще нужно столько всего для пасты? — Я все помою, — говорит Руслан, видимо проследив его взгляд. — У нас самолет скоро. Арсений сам на себя злится, что по такой мелочи ворчит, но поделать ничего не может. Все вокруг неимоверно раздражает, и промолчать не получается. — Не скоро, а в пять утра. — В аэропорт едут заранее, — замечает он и распахивает окно. На подоконнике лежит пачка сигарет. Арсений выщелкивает одну. — Сложный день? — Руслан встает рядом. От него пахнет жареным чесноком и сандалом его парфюма. — Неделя и месяц, — кивает Арсений реке за окном. Сигареты у Руслана крепкие, обернутые черной бумагой, Арсений такие даже не знает. Он делает слишком глубокую затяжку и едва не закашливается, смаргивая выступившие на глазах слезы. — У меня есть «Мальборо» в кармане куртки, — говорит Руслан. — Эти крепкие. — Нормальные. Арсений тушит недокуренную сигарету в пепельнице, пока Руслан раскладывает пасту по тарелкам. Помидоры, креветки, пара зеленых листочков и спагетти. У Руслана всегда получалось готовить, несмотря на сопровождающий каждое блюдо хаос на кухне. — Пахнет отлично, — хвалит Арсений. — На вкус попробуй, — предлагает Руслан. Арсений берется за вилку и на зубчик накалывает помидор, но сам вид еды вызывает тошноту. С гулким стуком он кладет вилку обратно на стол. — Совсем не хочется есть, — объясняет он в ответ на вопросительный взгляд. — Может, из-за самолета. — С каких пор ты начал бояться летать? — Ты ешь, я пойду полежу немного. — Вещи собери, — кричит вслед Руслан, но Арсений уже закрывает дверь в спальню, отрезая его голос. После яркой кухни в комнате уютно и тихо. У кровати стоит собранная сумка Руслана и рядом такая же, но пустая, которую он приготовил для Арсения. На покрывале лежат два паспорта. Сам нашел. Арсений подходит к шкафу и не глядя кидает в сумку первые попавшиеся под руку джинсы, рубашки и футболки. Сверху россыпью кладет белье и носки. А все, что может пригодиться из ванной, Руслан наверняка уже взял. Зубную щетку можно купить на месте, щетина — пускай становится бородой, обувь — черт с ней, одни кроссовки сгодятся. Сообщение приходит, когда Арсений, в спортивных брюках и толстовке, уже готовый к нескольким часам в самолете, вытирает волосы полотенцем и перебирает книги у кровати, решая, какую взять с собой. Так и не выбрав, он бросает обе в полупустую сумку и тянется к телефону. «Представляешь, так и не могу спать после спектаклей», — начинает бормотать записанный голос Антона. К щекам вдруг приливает кровь. Арсений, резко убрав телефон от уха, выходит в прихожую и поспешно надевает кроссовки. — Ты куда? — выглядывает из кухни Руслан. — Воздухом подышать. Все равно скоро едем? Сумку я собрал, подожду тебя у машины, — скороговоркой отвечает Арсений и выскакивает за дверь. Он сбегает по лестнице, быстрым шагом пересекает пустой двор и останавливается у реки, локтями опираясь на кованые перила. Только затем, вздохнув и дав себе пару секунд, он прикладывает телефон обратно к уху. Все вокруг опять заполняет смеющийся голос Антона, прячущий за собой далекий шум кораблей. «Только что от театра дошел почти до конца Невы. Вот-вот мосты разведут. Для начала лета, кстати, ужасно холодно, — говорит Антон, и Арсений улыбается. — А спать все равно не хочется». У Невы всегда холодно, за ней же залив. Антон вдруг на паре слов запинается, и сердце у Арсения ни с того ни с сего просаживается на миллиметр вниз, а потом Антон начинает говорить очень быстро, перебивая сам себя, так что за его мыслью едва получается поспевать. Антон не любит убираться, спит до обеда, не умеет взросло болеть, лечит ранки на губах при каждой простуде и как дурак зачем-то любит пельмени и борщ — Арсению на эти два блюда совершенно плевать. Антон неуклюжий — как будто бы Арсений и так этого не заметил, — и, дважды дурак, переживает за французские чашки. Да Арсений бы выставил их все ровным строем на кухонном полу и позволил Антону по ним пройтись. Настолько плевать на чашки. Антон не любит читать. Нет, пьесам не мешает, но зато понятно, из-за чего Антон такой дважды дурак. Получается, уже трижды. Ветер неприятно холодит влажные волосы, и Арсений присаживается на корточки, за гранитом скрывая макушку. Гранит дает убежище и опору: на него можно откинуть голову, а прохожим спрятанного Арсения не видно. Он упирается в холодный камень спиной и крепко сжимает свободную руку в кулак из-за того, как неостановимо хочется на каждое новое слово улыбаться и отвечать вслух, но дурак-то тут только Антон, поэтому Арсений молчит и слушает дальше, стараясь не замечать, как в груди разрастается нечто огромное, нежное, пылкое, что пульсирует и бьется, наливает тело тяжестью и азартом, отчего тянет сорваться с места и срочно куда-то бежать. Антон так и не полюбил Питер больше Воронежа — никто и не должен. Антон ужасно ревнив — знал бы он, как ревнив сам Арсений. Не умеет говорить комплименты — тут Арсений не согласен. Любит курить — Арсению нравится, как горько пахнет табак в холодную пору. Антон не умеет ни на что решаться — Арсений заметил. Антон влюбился в коллегу. Арсений заметил. От слишком сильной улыбки приходится морщиться, сжимать губы в тонкую нить и напрягать и расслаблять пальцы свободной руки. Арсений бы слушал еще очень долго, но Антон вдруг чем-то шуршит — очевидно, замечает, что сообщение и так вышло слишком длинным, — и быстро прощается. Его голос исчезает, и тут же возвращаются звуки города: мимо проезжает машина, в баре на углу на улице говорят посетители, тихо плещется река. К Антону кипит… Арсений даже не пытается разобраться, что именно. Благодарность, нежность, а может, вместе с ними и нечто намного большее, по ощущениям совсем не новое, но каким-то образом незамеченное, белыми чернилами написанное между строк. Арсений тут же, не дав себе времени передумать или хотя бы решить, что собирается сказать, нажимает кнопку звонка. — Какой этаж? — напряженно шепчет Антон совсем другим голосом. — Все в порядке? — все еще чувствуя, как в теле плещется былой азарт, быстро спрашивает Арсений. — Опять проблемы с Макаром, — отвечает Антон коротко, пока за его голосом слышатся крики. В трубке шуршащая тишина. Арсений боится ее случайно нарушить и поэтому молчит, боковым зрением замечая, как от дома перебегает дорогу Руслан. — Сен, все в порядке? — присаживается он на корточки напротив. Арсений на него шикает, прикладывая палец к губам, и внимательно вслушивается в звуки. — Арс, — наконец подает голос Антон. — Можешь вызвать полицию? У Арсения ускоряется пульс, и он жестом просит у Руслана телефон, записывая адрес. — Полиция, — шепчет он. — Вызывай. — А затем шепчет уже Антону: — Подожди, пока они приедут, Антон. Не заходи один, Шаст. Слышишь? Антон? Слышится какой-то переполох, и сразу же за ним раздаются короткие гудки. Арсений поднимает глаза на Руслана, который уже разговаривает с полицией. — Они едут, — кивает он. — Что там случилось? — Я не знаю. — Сердце все еще гулко бьется. — Но если он попросил вызывать полицию, вряд ли это обычная пьяная драка. — Обычная пьяная драка? — фыркает Руслан, пока они идут к машине. — Такая у тебя сейчас жизнь? — Не у меня. Руслан заводит мотор и задним ходом выезжает со двора. Арсений по-прежнему крутит в руках телефон. — Руслан, — зовет он. — Уже почти три, — быстро отвечает Руслан. — Самолет в пять. Мы опоздаем. — Пожалуйста, — просит Арсений. Руслан тормозит на выезде со двора и поворачивается. На секунду они встречаются взглядами — и он кивает. Спрашивает: — Это был кто? — Коллега. Антон. — Антон, — кивает Руслан, а потом словно бы ни с того ни с сего замечает: — Почти три часа ночи. — Что? — Ты не сказал «друг». Но какие коллеги звонят так поздно? — Там что-то случилось, — невпопад отвечает Арсений. — Я слышал крики. — А чем ты лучше полиции, Сен? Я не знаю, Руслан. По ночному городу они доезжают быстро, хоть поездка и кажется бесконечной. В глубине двора стоит полицейская машина, ее крутящийся проблесковый маячок подсвечивает стекла на окнах первого этажа, наверняка мешая живущим там спать. За спиной полицейских Арсений замечает Макара, прижимающего к груди чье-то тело. Сердце на секунду проваливается в самый желудок. Руслан едва успевает затормозить, как Арсений выпрыгивает наружу, подходит ближе и тут же с облегчением понимает, что на руках Макар держит не Антона, а девушку без сознания. — Где Антон? — спрашивает он, но в ответ ему только неразборчиво что-то бормочут. Арсений повторят громко и нервно: — Антон наверху? Илья наконец-то его замечает, поднимает опухшие от слез глаза и кивает. Расталкивая собравшихся у подъезда зевак, Арсений бросается вверх по лестнице. — Сен. — Сзади за ним торопится Руслан и успевает перехватить за запястье. — Арсений! Туда нельзя, там уже полиция. Да какого черта, — ругается он, когда Арсений выдергивает руку и, перепрыгивая через ступеньки, добирается до третьего этажа. Дверь в квартиру открыта нараспашку. Внутри темно, будто перегорела лампочка или никто не додумался включить свет, и тоже толпятся люди. Вдалеке жалостливо скулит высокий мужской голос, а из одной из комнат доносится шум то ли борьбы, то ли спора. Арсений идет на льющийся из комнаты свет, чувствуя, что Руслан следует по пятам, и почти спотыкается о длинные ноги. Кроссовки выглядят смутно знакомыми, и, узнав, он бросается на колени рядом с Антоном. Сначала кажется, что Антон в сознании и просто неуклюже присел на пол, будто споткнулся или перебрал с алкоголем. На крошечную долю секунды Арсений даже испытывает облегчение, но потом понимает, что в узком коридоре в прямом положении Антона удерживает только длина его ног, которыми он упирается в стену. — Антон, — зовет Арсений, повторяя имя и пытаясь приоткрыть ему глаза. Антон никак не реагирует. Арсений тянется к пульсу, но в лицо вдруг бьет яркий свет: — Вы кто? — грозно спрашивает полицейский, который под руку ведет закованного в наручники мужчину со свалявшимися от пыли и грязи длинными волосами, закрывающими половину лица. — Куда руки к нему тянете? — Надо вызвать скорую, — бормочет Арсений, жмурясь. — Без вас уже вызвали, — так же грозно говорит полицейский. — Вы тоже местные? Руслан начинает все объяснять, а Арсений наконец-то дотягивается до пульса на запястье Антона, но вокруг слишком шумно, а в ушах плещется и бьется собственная кровь, мешая хоть что-то разобрать. Видимо, Руслану удается договориться, потому что полицейский, осторожно переступая через ноги Антона и подталкивая в спину арестованного, уходит. Руслан присаживается рядом и мягко кладет руку Арсению на плечо: — Сен, они уже вызвали скорую, — говорит он вкрадчиво. — Пойдем вниз. — У него кровь, — шепчет Арсений, вдруг замечая багровые разводы на рукавах своей серой толстовки. — У него кровь, — зачем-то повторяет он и резко отскакивает в сторону, боясь навредить. — Он жив? — Жив, — успокаивает его Руслан. — Пошли вниз. Скорая уже едет. — Нет, — качает головой Арсений и остается сидеть, в темном коридоре слепо щурясь и с липким страхом внизу живота различая на толстовке Антона растекшееся багровое пятно. Может, кто-то пролил вино? — Они точно едут? Я вызову еще раз. Руслан смотрит, как не с первой попытки он набирает номер и передает адрес. Потом наблюдает, как в прихожую вбегают два врача. Затем вместе они спускаются за врачами, которые сносят толком не помещающееся на носилках долговязое тело вниз, и там Руслан следит уже за Арсением, который, не оглядываясь, забирается в машину скорой помощи. — В какую больницу вы едете? — спрашивает Руслан у водителя и, получив ответ, сухо кивает.⋘﹏﹏⋙
And I have been wrong, I have been right
I have been both these things all in the same night
Wolf Larsen
На больничном этаже пусто и пахнет антисептиками и спиртом. Стоит гулкая тишина, только сломанная лампочка потрескивает в дальнем конце коридора и на вытертой шагами плитке резиновая подошва кроссовок оставляет скрипучий след. Антона оперируют уже больше часа. Арсению не сидится на месте: он то и дело встает, в тишине по-особенному громко на каждом шагу поскрипывая доходит до мигающей лампы, запрокинув голову разглядывает торчащие из-под нее проводки и терпит, когда от яркого света в глазах начинает покалывать. Затем он возвращается и опять садится на металлический, прикрученный к полу стул. — С ним все будет в порядке, — впервые с тех пор, как они пришли, подает голос Руслан. — Если его довезли, то… — Не надо, — просит Арсений. Руслан замолкает, только ерзает на слишком твердом сиденье, пытаясь устроиться удобнее. Проходит почти два часа, прежде чем в коридоре наконец-то появляется хирург. Он на ходу развязывает маску и кивает Арсению, который тут же будто прилипает к больничному креслу, так что Руслану приходится легко в плечо его подтолкнуть, чтобы привести в чувство. — Он… — робко начинает Арсений, делая шаг навстречу врачу. Хирург по-доброму кивает и улыбается. Облегчение вынуждает на секунду прикрыть глаза. Когда Арсений их открывает, даже серый люминесцентный свет становится теплее и ярче, лестно подчеркивая глаза врача: темно-зеленые, с ореховыми крапинками на радужке. Усталые, но по-прежнему улыбающиеся. — Не знаю, что вышла за передряга, — все так же добродушно говорит врач, — но отделался ваш друг легко. Удар пришелся неглубоко, хотя болеть будет долго. Мягкие ткани, — разводит он руками с таким видом, будто Арсений — его коллега и понимает, что это значит. — А могу я?.. — Вы же не родственник? — хмурится хирург. — Просто друг. Тогда хирург сочувственно поджимает губы и качает головой. — В реанимацию пустить не могу. Да и нечего вам там делать, под наркозом ваш друг. Спит. — Он складывает ладони вместе и подставляет их к уху. — Завтра утром проснется, переведем его в палату — и там уже хоть на соседнюю кровать ложитесь и лежите, — смеется он своей шутке, но тут же становится серьезным: — А вообще мест у нас свободных нет. Так что только навестить. Врач уходит, и Арсений на слабых ногах опускается на тихо скрипнувшее кресло. Чувство облегчения такое сильное, что в голове вместе с лампой начинает пусто гудеть. — Значит, порядок? — спрашивает Руслан. Арсений, кивнув, сразу же замирает, все еще наслаждаясь чувством отступившей тревоги. Кажется, что так неподвижно и тихо он сидит целую вечность, во время которой Руслан успевает встать и скрыться в переплетении больничных коридоров. Пока его нет, вокруг не раздается ни звука: никто не проходит мимо; ни за одной закрытой дверью не слышно ни скрипа, ни шороха; никто не привозит новых больных. Только лампа по-прежнему трещит и мигает, но к ней, будто к часам на стене, Арсений уже привык. Руслан возвращается минут через сорок. Садится рядом и протягивает стакан с горячим кофе. Арсений благодарно откладывает в сторону пластиковую крышку и, даже не дуя, делает обжигающий губы и язык глоток. Кофе на вкус отвратительный: горький, водянистый и пережаренный. Самый лучший. Долгое время они снова молчат, а потом Руслан первым нарушает тишину. — Давно? — спрашивает он, рассматривая стену напротив. В замершем коридоре голос звучит вдруг очень отчетливо. Арсений вопросу даже не удивляется. Ты молчишь слишком громко. Я понимаю каждое слово. — Что именно? — уточняет он просто для вида. — Не заставляй меня давать этому название, Сен. — С зимы. — Понятно. Кивок у Руслана сухой, деловитый. Будто они только что выпили кофе, а затем обсудили, жаркое ли выдастся лето. — Если хочешь что-то спросить… — Сам не знаю, — отзывается Руслан, немного подумав. — По идее, надо спросить, но готов ли я слышать ответы… — Он усмехается и все так же сверлит глазами стену, выкрашенную бледно-зеленой краской. — Почему сразу не рассказал? — А как такое расскажешь? — тоже спрашивает у стены Арсений. — Я же не мог просто перед фактом поставить. Нужно было приходить с каким-то решением, а я… — Пока не определился? — хмыкает Руслан и впервые поворачивается: — Спасибо и на этом. — Иди к черту, — бессильно улыбается Арсений, чуть скосив на него глаза и качая головой. Коридор опять наполняется треском лампы. Звук вдруг кажется по-особенному неприятным. Он раздражает, мешая думать. Арсений наклоняется и, локтями упираясь в колени, запускает пальцы себе в волосы, пытаясь отвлечься. — Ты давно понял? — спрашивает он глухо. — Представляешь, только сегодня, — отзывается Руслан и хмыкает: — Но я замечал. Все думал, что кажется. За все эти годы слишком расслабился. Тон у него совершенно обычный. Тон беседы за ранним завтраком, будто они обсуждают не измену, а очередную постановку в театре Арсения или ближайший концерт. Зная Руслана, уравновешенного ровно до того момента, пока не заденут его интересы, а в ссорах горячего и вспыльчивого, Арсений точно никогда не мог себе представить, что подобный разговор у них пройдет именно так. — Почему ты не злишься? — спрашивает он. — А с чего ты взял, что я не злюсь? — Руслан кидает на него грозный взгляд, который тут же сменяется задумчивым. Арсений из своей неудобной позы краем глаза выхватывает только половину его лица. — Потому что чувствую себя виноватым, — говорит он наконец. — Ты-то за что? — спрашивает Арсений каким-то не своим, скрипучим и тусклым голосом. — В таких вещах всегда участвуют двое, Сен. — Руслан уже давно не смотрит на стену. Он не отрывается от лица Арсения, будто не видел его очень давно. — Ты со мной сколько прошел? А потом смог это все забыть и остаться, будто и не было ничего. Сколько веры у тебя это заняло? — Руслан усмехается очень низко, совсем невесело, и Арсений удивляется, что он все еще винит себя за прошлое. Было и было. — Я же так и не понял, кому и чем обязан, что тебя так случайно встретил. До сих пор не понимаю, Сен. — Не похоже, что Руслан ждет ответа, поэтому Арсений, чтобы лучше его видеть, складывает руки в замок и прикладывает их к губам. — А я взял и просто принял тебя как должное. Расслабился. Нашел себе Москву, все эти туры с концертами, новый лейбл. Не помню даже, когда последний раз дома был больше, чем половину недели. Ты вот помнишь? Арсений качает головой, на что Руслан виновато хмурится. — Зачем-то взял и разделил нас на две совершенно разные жизни, — продолжает он. — А ты спрашиваешь, почему я не злюсь. — Давно так думаешь? — И это тоже заметил только сегодня, — не удержавшись, смеется Руслан, и Арсений ему безрадостно вторит. — Неплохо для одного дня, да? Они недолго посмеиваются, и, как это обычно бывает, у смеха без веселого повода нет ни звука, ни звонкости. Он не перебивает даже треск флуоресцента, не отскакивает вибрацией от голых стен, у него словно бы совершенно другая длина волны. Стоит этому смеху оторваться от губ, как он тут же глохнет и вянет, будто срезанная с болота кувшинка. — Я не знаю, что делать, Руслан, — говорит Арсений себе в руки, из-за чего голос звучит невнятно и смято. Сейчас, несмотря на все, что произошло, Руслан кажется самым близким человеком на свете. Тем, к которому идешь с совершенно любой проблемой, даже если просто запутался. Арсений страшно запутался. Наворотил бед, как обязательно сказала бы мама. — Я вижу, Рысь, — говорит Руслан таким ласковым и теплым голосом, да еще и вспомнив редкое, почти забытое, давно в одну из шуток придуманное прозвище, что хочется в сцепленные замком руки бессильно завыть. — Прости меня. Я заработался и совсем все запустил. А теперь даже не могу тебе помочь. — Попробуй, — просит Арсений хрипло. Руслан смотрит на него с сочувствием, за которым тихо скрывается такая всеобъемлющая любовь, что Арсений никак не может понять, откуда она в нем берется. Как он может здесь, в больничном коридоре у палаты чужого ему человека, смотреть в лживые глаза Арсения и за что-то его по-прежнему любить. Видимо, вся тоска этих мыслей как-то отражается на лице, потому что Руслан мягко раскрывает сцепку замка и двумя руками крепко сжимает его ладонь. — Ты не представляешь, как сильно я бы хотел тебе сейчас сказать, чтобы ты остался. Сказать: «Сворачивай все вот это. — Он охватывает их сцепленными руками весь коридор. — Если нужно будет, меняй театр, а если совсем не будет получаться — поменяем и город, но, главное, оставайся». Ужасно хочется пообещать тебе, что так, как было, больше не будет. К черту и студии, и Москву, даже концерты. Со всем этим я уже наигрался, Рысь, я серьезно. Я это все пошлю и не пожалею, лишь бы стало опять как раньше. Давно. Помнишь? — Он улыбается, выискивая в Арсении блеск узнавания, и продолжает: — Я буквально все сделаю, чтобы так было. И только ты знаешь, как бережно я со своим вот таким словом обхожусь. Поэтому можешь верить. Вот только… — Что? — тут же спрашивает Арсений. — Знаешь, что во всем этом дне стало самым неприятным? — Руслан явно старается, чтобы голос не звучал слишком уж невесело, и поэтому почти вымученно улыбается. — Вообще не то, что я обо всем узнал. — Он кивает в сторону коридора. — И даже не то, как легко ты это признал. Слишком легко, — хмыкает он. Арсений от этих слов морщится, но Руслан, будто сглаживая их силу, мягко большим пальцем обводит кожу на его руке. — Я же вышел тебя искать еще вечером, потому что пора было ехать, а ты как выбежал, так и пропал. И тебя не было во дворе, и у машины тоже не было. Я собрался уже звонить, но вышел на проспект и сразу понял, что ты с кем-то разговариваешь, потому что, Сен… — Руслан вдруг улыбается, — я тебя таким счастливым не видел уже черт знает сколько лет. Слишком давно. Кажется, что последний раз еще на первой твоей квартире. С балконом которая, помнишь? — Помню, — кивает Арсений. — Сколько лет назад это было, и вот я опять увидел тебя совсем таким же. Только говорил ты в этот раз не со мной. — Руслан опять едва заметно улыбается, будто показывая, что все в порядке. — Там-то я и понял, что, получается, опоздал. Как в хвост уходящему поезду на перроне смотреть, знаешь? Не знаю. — И что теперь? — спрашивает Арсений. Руслан крепче сжимает его ладонь, впиваясь пальцами в кожу. — А теперь я понимаю, что могу что угодно пообещать и даже всем сердцем иметь это в виду, но ты со мной таким, как был, заново не станешь. Во всяком случае, прямо сейчас. А мне бы хотелось видеть тебя счастливым. Даже если какое-то время это будет зависеть не от меня. Руслан затихает и упирается взглядом в их переплетенные руки. Его брови сведены низко, а над ними Арсений замечает совсем свежую, не было такой еще год назад, морщинку на лбу, пока не глубокую, но уже не такую, что можно разгладить пальцем. Он отводит от нее взгляд, рассматривая его толстовку, большую и черную, наверняка старую — Арсений такой даже не помнит, — с красными завязками у капюшона. — А если это вообще больше не будет зависеть от тебя? — спрашивает он, рассматривая эти завязки. — А может такое быть? — приподнимает бровь Руслан. Я сейчас вообще ничего не знаю. Но да. Быть может что угодно. — Вопрос риторический. — Сен… Арсений. — Руслан вдруг прокашливается, возвращая голосу уверенность, и завязки приходят в движение, плавно покачиваясь. — Если ты еще не понял. Я все равно буду здесь. Что бы ты ни делал и кого бы ни выбирал — я всегда на твоей стороне. Что они все в тебе находят? — Но почему? — спрашивает Арсений, искренне не понимая, как можно так быстро кого-то простить. — Потому что я тебя люблю, — говорит Руслан. — С первого слова, если не раньше. И пока не пропустил с этим ни дня, да и меньше тоже не стало. Разве что только больше. — За что? — растерянно бормочет Арсений и не находится что сказать: — Я же… Да столько всего, что не так. Как вообще можно любить так долго и ни за что? — Ты вообще думаешь, что слишком сложный, чтобы тебя любили, — кивает его мыслям Руслан. — А на самом деле тебя любить очень просто. По щелчку. За все подряд, Сен. Послушал бы ты хоть одну мою песню, знал бы. — Вот даже за это? — цепляется за слова Арсений. — За то, что я их не слушаю? — Я же знаю почему. Я бы на твоем месте тоже не смог. — Руслан… — Все будет в порядке, — обещает он. — У нас же всегда получалось во всем разобраться, да, Рысь? По коридору, цокая каблуками, проходит медсестра, и они по привычке расцепляют руки, хоть она и не обращает на них никакого внимания. — Я пойду домой, — говорит Руслан после затянувшегося молчания. — Ты же не против остаться один? Спасибо. — Не против, — отвечает Арсений и, помявшись, добавляет: — Спасибо. Он благодарит не за такт и не за то, что Руслан знает, когда нужно оставить его одного, и Руслан, все понимая, едва заметно в ответ улыбается. Улыбка у него выходит дурацкая. Неживая и ненастоящая. Какую заслужил, такую и бери. Руслан встает и хлопает себя по карманам. Арсений следит, как он находит бумажник, перебирает в нем карточки, а потом достает ламинированную визитку. — Вот, возьми, — просит он. — Это рехаб. У нас, в Москве, и еще кое-где по стране. Я лежал в трех, — усмехается он. — В последний раз помогло. Арсений прячет визитку в карман и тихо благодарит. Руслан еще раз прощается и почти уходит, но быстрым шагом неожиданно возвращается и, оглянувшись по сторонам, присаживается рядом. Он тянет Арсения на себя и сминает его губы поцелуем таким крепким, что Арсений не успевает ответить, хоть и знает, что должен. Хотя Руслан и не ждет ответа. Он словно целует Арсения для себя, одновременно с поцелуем очерчивая скос скулы, уголки губ и большим пальцем проводя по изгибу брови, а затем за затылок прижимая к себе ближе. — Приходи домой, — шепчет он ему в губы, когда наконец-то отрывается. На этот раз Руслан уходит не оглядываясь. Арсений так и сидит на неудобном кресле до самого утра и даже не смотрит на часы. И что дальше? — И что дальше? — раздраженно и вслух спрашивает он у пустого коридора. Лампа трещит флуоресцентным накалом, в больничном коридоре по-прежнему так же тихо. На его вопрос никто не отвечает.