Проклятие Даламара

Потерявшая интерес к бесчувственной жрице, Такхизис исчезает в глубинах Бездны. Даламар выходит из укрытия, берёт Крисанию на руки, словно ребёнка, боясь разбудить. Лицо эльфа точно вырезано из кости, только в глазах, мечущихся по окровавленному телу, бьётся эхо мыслей. «Ещё немного… Ещё ведь совсем немного! Я должен был успеть. Бежать сюда, чтобы просить госпожу отдать мне в награду за преданность светлую жрицу — и опоздать! Нет, Крисания Таринская, я за тебя ещё поборюсь. Ты у меня будешь жить». Багряные кулуары Бездны поглощает выжидающая Тьма. На их месте — крошечная, солнечная до рези в глазах комнатка под островерхой крышей угловой башни. Самое светлое место в безжизненном замке учителя. Место, куда эльф, будь он хоть трижды тёмный, приносил своё сердце в дни тоски по утерянному. Сосуды из цветного стекла по полкам. Пахнущие пылью и временем книги. Белёсо-серые пучки полыни и шалфея на стенах. В углу окованный сундук с не поддающимися сортировке бумагами. Возмутительно беззаботно льётся патокой свет из высокого стрельчатого окна — вне Бездны сейчас, оказывается, догорает в закате день. Ветер несёт медовый, пьянящий аромат разнотравья. В последних лучах золотой взвесью кружится растревоженная пыль. На нехитрой кровати, расстеленной на полу, — девушка с лицом, чёрным от засохшей крови. На коленях перед ней — эльф, пытающийся унять бешено стучащее сердце и страх, сосущий под ложечкой. «Времени прошло с избытком… Ну же, давай. Просыпайся. Неужели прославленная светлая жрица, пройдя столько испытаний, сдастся именно сейчас? Сейчас, здесь, когда мрак остался там, глубоко под землёй? Сильная, смелая… маленькая наивная девчонка… За душонку Рейстлина уплачено сполна! Не смей умирать, Крисания, ты ведь избранная! Избранная явно же не для такой смерти, верно? Нет, не-ет… Я тебе не позволю». Он ловит руками её ускользающее дыхание. Отчаянно призывает всю свою магию, выкрикивает наугад все реанимирующие, исцеляющие, пробуждающие заклинания, какие только нашаривает в памяти. Сметает с полок отвары, эликсиры, протирает полувыцветшие надписи, вливает снадобья ей в рот. Но жизнь, принесённая в жертву, утекает сквозь его пальцы. Как песок. Как песок в проклятущих песочных часах! Даламар рычит от ненавистной беспомощности. Баюкает девушку, прижимая её тающее хрупкое тело, и упрямо сглатывает в горле колкий комок — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Перебирает тонкие обескровленные пальцы. Не может быть. Не должно было быть. «Паладайн! Или какому ты там богу молишься… Где ж ты теперь, хвалёный светлый бог? Или у вас там негоже отвечать простым тёмным магам? Я никогда не просил тебя ни о чём и никогда больше не потревожу тебя своей нечестивой персоной. Проклятие. Да услышь ты наконец! Вот это — твоя справедливость? Это — равноценный обмен? И ради кого? Ради чего? Так нечестно! Помоги ей. Пожалуйста, помоги ей. Если не это — твоя любовь, то в чём она? Прошу, только ещё один шанс. Ты увидишь. Ей никто больше не причинит зла, клянусь. Чем тебе люди клянутся — не знаю. Только не оставь её сейчас. Она ещё будет счастлива! Обещаю. Только помоги, поддержи её свет. Мне так нужен… Её свет… Дай мне сил её исцелить. Пусть она не будет моей, но пусть она будет живой». Даламар зарывается лицом в волосы жрицы, тяжёлыми волнами укрывающие плечи. Он больше не может взывать к богам. Только беззвучно вздрагивать, скорчившись над женщиной своего учителя, и безотчётно, исступлённо, до головокружения вдыхать её запах. Удержать. Запомнить. Сберечь. Его недосягаемая награда, его заветное желание. Его маленький непобедимый лучик. Тьма накидывает мантию на комнатку под башенным шпилем, чтобы сорвать её с рассветом. — Он жив? Её первые еле различимые слова — взрывом колокольного многоголосья. Если бы не её голова, покоящаяся на коленях эльфа, он бы вскочил. «Вот уж не думал, что буду радоваться таким словам. Надеюсь, тебя там поглотил мрак Преисподней, Рейстлин». — Не знаю. Не важно. Крисания, ты помнишь что-нибудь? Но девушка больше не произносит ни слова. Он смывает кровь с её лица, заговаривает боль. Предлагает, умоляет, наконец, заставляет выпить немного воды. Меняет повязки на кровоточащих глазницах, промывает рваные раны на коже. Останутся шрамы, но он найдёт заклинание, которое когда-то почти изгладило его рубец на пол-лица, пусть только раны затянутся. Прислушивается к дыханию, забывая дышать сам. Нащупывает пульс. Слабый, очень слабый. Обкладывается книгами и до самой темноты высекает из себя заклинания так, что воздух искрит от магии. Толчёт в ступке травы, смешивает порошки, ягоды, пыльцу, корневища и млечный сок. И всё время старается говорить вслух, сам не понимая что, — может, надеется на ответ, может, надеется не сойти с ума. Привалившись к стене, Даламар засыпает, чтобы немного восстановить запас магических сил, но, едва погрузившись в тревожное бессоние, вскакивает от крика. Кричит он сам. Рвёт ворот чёрной рубашки — на груди вновь раскаляется ожог, с шипением прожигая плоть. Даламар кусает кулак, проглатывая крик. Лежащая рядом Крисания напрягается, поднимает голову. — Не бойся, — сквозь зубы выдавливает эльф. — Сейчас пройдёт. Сейчас… И его голос тонет в лавине обрушившейся боли, подобной которой проклятие ему ещё не приносило: его отшвыривает в угол, раздирает воплями горло, вздувает вены на висках. Воздух проедает тошнотворный запах палёной кожи. Крисания неуверенно поднимается, делает шаг и тут же падает без сил. Звенят склянки с зельями. Тогда она ползёт к ним на звук, шаря руками по воздуху и полу. Натыкается на один запечатанный бутылёк, открывает, нюхает, тянется к другому. Она перебирает с десяток эссенций и отваров, ещё столько же проливает, натыкаясь на них, но всё же находит то, что искала. Дышит с перебоями, подползает к Даламару. Её ладонь ложится на горячий и липкий лоб, спускается по шее с набухшими венами, и, наконец, находит вулканическое жерло на груди. — Тихо, тихо… Ей приходится надавить на него всем своим невеликим весом, прежде чем он перестаёт метаться и опускается на спину. Светлая жрица прямо в ладони, сложенной лодочкой, смешивает содержимое двух бутыльков, а затем выливает жидкость на ожог. Крик Даламара превращается сначала в стон, потом во всхлипывания, и — затихает. — Кровохлёбка — от боли телесной. Веролист — от боли душевной. Запомни. Крисания гладит его лоб, волосы, вздрагивающие плечи. И, выдохнув неслышно, теряет сознание. Их вновь настигает клубящаяся Тьма. Та же комната. Даламар сидит перед Крисанией, рядом — кадочка с розоватой водой. Он протирает раны, зияющие на месте редкостной красоты глаз, и прячет их под свежей повязкой. — Ты снова не спал. — Да ну? — Мой слух стал более чутким. — Того и гляди ещё и мысли слышать начнёшь. — И что тогда я услышу? — Что мне жаль, — шепчет он, мягко обхватив её лицо. — Мне так жаль. Прости меня, лучик. — А ведь сегодня особенно солнечно, — она подставляет ладонь свету, вызывающе бьющему из окна. — На небе ни облачка, должно быть. — Я ничего не сделал, не остановил её. — Ночь будет ясная, звёзды покажутся. — Хотя мог же! Мог уболтать, отвлечь, предугадать… — Как стемнеет, нужно проверить. Нужно узнать наверняка. — Крисания! — Будь моими глазами, Даламар. Только об одном тебя прошу. У каждого бога пантеона по созвездию на небесном своде. Если зажглись новые звёзды, — он жив. — Крисания, — Даламар отдал бы сейчас всё, чтобы посмотреть в глаза той, что, даже лишившись их, по-прежнему обращает свой взор к Рейстлину. — Почему? Потрескавшиеся губы ломко трогает улыбка. — Это глупо, да? Странно, смешно, неправильно продолжать его любить. Не знаю, поймёшь ли. Но я не обманывалась, глядя в его глаза. Я действительно видела в них что-то, что больше его. И это чувство в нём победит, Даламар. Я в это верю. Пусть я не увижу этого, я скоро иссякну, но он пронесёт свой свет сквозь любые испытания, сквозь любые ужасы. Ведь благодаря ему он и прошёл весь этот путь. Он всегда побеждал. Не благодаря мне, Карамону или всей своей армии. На безжизненной расчётливой жестокости далеко не уедешь. Его всегда вытаскивал свет. Вытащит и сейчас. Даламар смотрит на неё так, словно после произнесённых ею слов должны разверзнуться небеса и изрыгнуть на них огненный водопад. «Ты ослепла ещё до встречи с ним. Где Рейстлин — и где свет? Ведь у него же на лбу написано: пойду по трупам! Да, и по твоему тоже. Боги, Крисания, как ты вообще дожила до своих лет с такой чудовищной наивностью? Святая простота… Твоё якобы добровольное самоотречение, твоя благородная жертва — не более, чем замаскированное убийство! Это он дирижировал целым оркестром, чтобы его первая скрипка вовремя исполнила ослепительное, бездна его поглоти, соло, и сорвала овации. Это из-за него ты уже не хочешь жить, из-за него ты уже не борешься. Обратить бы время вспять. Стереть бы его из твоей памяти. А заодно и с лица земли». Его захлёстывает жгучая волна. — Не видел я никаких новых созвездий минувшей ночью, посвящённая, — его голос — кующийся клинок. — Не знаю, что с ним там сделала Такхизис, но он это заслужил. А если я его ещё когда-нибудь увижу среди живых — на небе ли или на земле… Он мысленно проклинает себя, видя, как Крисания утыкается в колени, обхватывая голову. — Прости, лучик, прости меня… Забудь всё, что я сказал. Я просто устал. «Я просто бешусь, что для него есть место в твоём сердце, а для меня нет». — Конечно, никто не виноват. Да и кто я такой, чтобы судить? «Я убью и его, и тёмную суку». — Разбудишь меня, как спустится темнота? Я посмотрю, не появилось ли созвездие Рейстлина. Только позволь… Позволь мне лечь рядом? Твоя сила ничуть не иссякла, твои руки усмиряют даже моё проклятие. Вот, чувствуешь? «Ты не представляешь, из какой бездны одиночества меня вытаскивает даже случайное твоё касание». Тьма набрасывает на эльфа и жрицу чёрный саван. Тьма с упоением ищет трещины в душе. Тьма знает, что вгонять в них клинья куда интереснее, чем иглы под ногти. Этой ночью над башней гаснет созвездие богини Тьмы. На его месте медленно проступает стянутое по контуру млечной пылью очертание песочных часов. Ненадолго. Светлая жрица улыбается на выдохе и засыпает. Надолго. Эльф по-прежнему прижимает к щеке её ладонь, ещё хранящую тонкий аромат веролиста, и просто в какой-то момент перестаёт ощущать в запястье пульсирующую венку. Он зовёт её. Оборачивается. Тянется разбудить, а она тряпичной куклой падает ему в руки. Такая близкая, такая недосягаемая. Маленькая, отчаянная, несломляемая. Его непобедимый лучик. Он не плачет. Он кричит в пол. Сжимается в комок и захлёбывается в глухом, страшном, выворачивающем рёбра вое. Вязкая Тьма победно струится по венам, мерно стучит в висках. Богиня облизывает пальцы. Где-то воскресает будущий бог, чтобы вновь оступиться. Жрица оседает на землю, уставившись зияющими глазницами в низкий свод Бездны. Он несёт её на руках, не чувствуя слёз, не видя ступеней винтовой лестницы. Удержать. Запомнить. Сберечь. Я залечу шрамы. Помоги ей. Помоги ей. Пусть не будет моей, пусть только будет живой. Не остановил, а ведь мог! В грудь ввинчивается жгучая боль. Запах палёной плоти. Холодная рука на лбу. Кровохлёбка — от боли телесной, веролист — от боли душевной. Я запомнил, свет мой. Я всё запомнил. Ночь будет ясная, звёзды покажутся. Позволь мне лечь рядом. Он жив? Новое созвездие на карте неба. Теперь дай мне свою руку. Мне так нужен твой свет. Крисания! Не спи, не спи, не спи, пожалуйста, побудь со мной ещё. Я не смогу без тебя. Я ведь… правда… не смогу без тебя. Слышишь? Богиня облизывает пальцы.