Ночные Этюды

— Ты могла бы остаться с нами. — Я сбегаю отсюда довольно часто, спасибо. К тому же мне надо сдержать обещание. Ты поймешь очень скоро. — Ладно, как хочешь. Увидимся в следующий раз! Звони! — И это все? Да что с тобой такое сегодня? — Что? Я что-то упустил? — О, заткнись уже! — … Ах, вот как. Ну, конечно... Интересно. — Что такое? Ты ведешь себя так, как будто мы этого никогда не делали. — Не делали! — Не делали? — О, смотри, наверное, время вышло! Но это было очень-очень приятно. Просто отлично! Это было неожиданно! Знаешь, как говорят? Все бывает в первый раз! — И в последний.

***

Он бежит к консоли и почти спотыкается о собственное свалившееся кресло. Он пинает его со всей дури ногой, и оно валится прочь с мостика, освобождая ему путь, но и нога начинает болеть. Чтоб ее! Чтоб ее! Чтоб ее! Чтоб ее! Дурацкая нога! Зачем ему одна больная, когда у него есть вторая, очевидно, здоровая и адекватная, делающая то, что он ей говорит. У него теперь всегда так: одна часть тела делает что-то, чего не хочет другая. Его одиннадцатое лицо принесло ему синдром Временного Рассинхрона. В первую очередь это значит, что он никогда не делает то, что говорит, и никогда не говорит о том, что делает, потому что его мозг и тело отстают друг от друга на несколько часов. Он тратит годы своей жизни на то, чтобы узнать, кто такая Ривер Сонг, а сам-то! Кто он такой? Он поднимает кресло с пола и плюхается в него прямо так, позволив своим ногам-недоваренным-спагетти безвольно повиснуть. Руки тут же взлетают вверх, и он медленно касается пальцами своих губ. Воспоминания нападают на него, как корабль далеков. Когда Ривер касается его, он замирает, как кролик перед гремучей змеей. Он не сводит с нее взгляда, словно боясь того, что она хочет его съесть, но вместе с этим перед каждой встречей тщательно сервирует себя, стараясь выглядеть на одиннадцать из десяти. Ее прикосновение к груди пылает огнем. Эмоциональный отклик его сердец настолько громкий, что он не может сосредоточиться ни на чем. Почему он застигнут врасплох? Он же знает, насколько они близки друг другу! Но одно дело знать, а другое — получать этому подтверждение. Он совершенно не готов к тому, как она прижимает его к себе: уверенно, без тени сомнения в том, ответит он ей или нет. На секунду он думает: «Ах, вот как это у нас?…», а потом ее губы касаются его, и он отключается. Вот это да! Он целовался со многими в своей жизни: с галлифрейцами, с людьми, с бессмертными созданиями и даже с Вихрем Времени. А теперь у него есть Ривер Сонг. Ее имя совершенно по-другому ласкает его рот, потому что произнося его, он вспоминает скольжение ее языка по своему, ее вкус и то, как она обнимала его за талию, не давая отстраниться, как будто бы знала, насколько ее напор может выбивать из него дух. Он не может не думать о том, как ее руки нежно касаются его лица в почти совершенном жесте для того, чтобы объединить их сознания. Он гонит из головы мысли о том, что наступит день, и он позволит ей это сделать. Еще хуже осознавать то, что Ривер уже не испытать такой близости, и что каждым своим появлением он отнимает у нее возможность видеть своего настоящего мужа. На крохотную секунду он яростно желает отмотать время назад и не становиться путешественником во времени. Почему? Почему у них все так сложно?! Выбравшись из воспоминаний, он долгое время зависает в Нигде, пытаясь унять рвущиеся наружу сердца. Какая глупая прихоть его молодого тела! Как только Ривер появляется рядом (а впрочем, хватает и одного воспоминаний о ней), каждая его клеточка сходит с ума и начинает подчиняться ей, и он понятия не имеет, что с этим делать, и, как всегда в ситуациях, которые он не может контролировать, он сбегает. Кто бы знал, что он настолько труслив? Вся его жизнь это Ода Трусости, отказ от конфликтов, побег от Войны, жажда мира во всем мире… А что, если он не прав? Что, если иногда ссорам надо происходить, а войны обязаны случаться? Что, если он обязан вступать в бой, гордо подняв голову? Он не хочет держать в руках оружие, потому что убивал раньше, и больше не хочет, а еще — это теперь не в его стиле. Так почему тогда рядом с ним непременно оказываются солдаты? Почему он даже не дергается, узнав, что Ривер — убийца? И почему он закрывает на это глаза, как будто точно знает, на кого она навела свой курок? Может, именно поэтому, каждый раз, когда она оказывается рядом с ним, он замирает, как добыча перед хищником? Потому что понимает неизбежность смерти от ее любящих рук? Она сказала ему: «Можешь доверять мне, если хочешь. Но в чем тогда веселье?». Веселье! Ха! В кои-то веки он устал от приключений. Ему нужно успокоиться, уверенно встать на ноги и жить свою жизнь. Хватит с него эмоциональных горок! Накатался! Может, ему тоже хочется, как Эми и Рори, хотя бы раз сойти с борта корабля и сказать: «Я домой». Вот только дома у него нет. У него ничего нет кроме старой, потрепанной временем в прямом и переносном смыслах, синей будки. И, даже вместе с ней, он всегда одинок, куда бы не прилетел. ТАРДИС встряхивает, и Нигде выплевывает их в рандомном пространстве-времени. Он встает с кресла и смотрит на сканер («Да, Ривер, я использую сканер!») а тот надсмехается над ним, сияя координатами тюрьмы Стормкейдж. Что ж, может, пришло время остановиться. Клетка для Шторма. Штормовая клетка. Есть целые Галактики, которые называют его Надвигающимся Штормом. Они ошибаются, потому что у него не хватает смелости, чтобы быть Штормом, но он знает по-крайней мере одного Доктора, соответствующего данному прозвищу. И не существует ни одной клетки, которая смогла бы ее удержать. Доктор Ривер Сонг. Приготовившись к встрече с ней, он выходит из ТАРДИС. Его встречает единственная на всем астероиде тюремная клетка. За окном темно, как и все сто пятнадцать часов, что длится ночь. Дни в Стормкейдж короткие и длятся от силы пару минут — все из-за того, что камень, на котором построена тюрьма, имеет форму бумеранга. В камере пусто, и он почти разворачивается и уходит обратно, но что-то в темноте не дает ему покоя, и он принимает решение остаться. Ему приходится неприлично долго провозиться с дверьми камеры, а затем — с местной сигнализацией, но, в конце концов, он оказывается внутри. Это первая тюрьма, в которую он заходит добровольно. Он ещё никогда не был внутри. Сколько Ривер предстоит еще сидеть здесь? А сколько она уже отсидела? Астероид старый, да и тюрьма — не новая. Если она построена для одного заключенного, то тому должны быть десятки, а то и сотни лет. Он старается не смотреть на ее рабочий стол и полку с книгами, но в уголках глаз все равно замечает собственную фотографию с Ривер, которой еще не делал, глиняную фигурку ТАРДИС, и еще две фотографии с настолько очевидными фильтрами восприятия, что он не рискует заглянуть под них. Но под тот, что находится в углу камеры и старательно скрыт от его внимания, он все же заглядывает. Ривер сидит на кровати, подперев стенку спиной. Она в светло-голубой пижаме: просторные штанах и футболка с открытыми плечами. Ее непослушные волосы прибраны в низкую косу, и это запускает его сердца в бешеную погоню. У Ривер красные от слез глаза, поэтому он не решается сказать ей о том, что может видеть через фильтры восприятия. Вместо этого, он берет модель ТАРДИС в руки: игрушка совсем не тяжелая, и очевидно, что внутри она такая же маленькая, как снаружи, и ее скорее сделали на Земле, чем на Галлифрее. Он садится на кровать, но вместо матраса его встречает жесткая доска с соломой. Шуршание отражается эхом от стен клетки, и на секунду этот звук отсылает его далеко-далеко в детство. Только тогда до него доходит. — Какой же я дурак! — говорит он вслух, а потом поворачивается к Ривер. Несмотря на красные глаза, она фыркает, и на ее губах появляется скромная улыбка: — Я должна была попробовать. — Ты знаешь, что на меня не действуют фильтры восприятия, да? — спрашивает он и, не давая ей ответить, добавляет: — Конечно, знаешь… Зачем тогда это? — Тебе не нравятся концовки. — Последний раз, когда я слышал это от тебя, мы смотрели закат Восьми Солнц. Ривер ахает. — Так я все-таки стану профессором? — Ты же уже спрашивала это у меня!? — возмущается он. — Еще не спрашивала! — парирует она. Какое-то время они внимательно разглядывают друг друга, пытаясь счесть по выражением лиц друг друга, к каким периодам жизни они относятся. Без сравнений по дневнику им точно не обойтись. Возможно, ему стоит завести свой собственный? — Ты первый, — требует она. — Ты уже спрашивала меня про профессорство во время крушения «Византии». Я представил тебя Эми, как профессора Ривер Сонг, — он чуть выпячивает грудь вперед, как и всегда, когда называет ее профессором. — Как официально! — Мне в голову не могло прийти, что ты можешь быть доктором, — пытается оправдаться он. — Мне тоже, — тихо говорит она, и ее голос так похож на трепетный шепот, которым она произнесла его имя в Библиотеке, что он вскакивает с кровати и на всех парах несется к столу. Что же он делает? Ему надо вернуться обратно, быть к ней ближе! А он ведет себя, как зажатый столетний дурак! Но по-крайней мере, он ставит модельку ТАРДИС обратно на место, чтобы не защищаться ей от собственной... Ривер. — Теперь ты, — он скрещивает руки на груди и чуть оседает на ее письменный стол. — Как-то я пыталась уговорить тебя отвезти меня на планету Диких Лилий. А ты мне сказал: «Сама отвезешь меня, как только станешь профессором». Я тогда подумала, что это твой вариант «этого не произойдет никогда». Ты мне дал понять, что ни за что не полетишь туда, а значит, нужен был какой-то особый повод, чтобы ты оказался там. Там было красиво? Он вспоминает, как закат играл рыжим в ее волосах, как жемчужная капля лежала на ее груди, и как она протянула ему ладонь, будто даже не сомневалась, что он возьмет ее за руку. Ему совершенно непонятно, как рассказать Ривер об этом, и он поджимает губы, показывая, что не скажет ей больше ни слова. Он поклялся не врать ей, но недоговаривать он по-прежнему может. — Ох, как я не люблю, когда ты так делаешь! Хоть раз бы рассказал о том, каким для тебя было начало! Он резко вздыхает, ужаленный воспоминаниями о Библиотеке, и о том, как Ривер сжалась, когда он кричал на нее, увидев во второй раз в жизни. — А ты рассказывала мне, каким было твое начало? — едко спрашивает он, и тут же жалеет об этом, увидев ее выражение лица. — Прости, — тут же говорит он. Ривер — единственная, кто услышала это слово от него. — Мы не извиняемся… — За то, что уже сделали, а другой — еще нет. Я знаю, — торопливо перебивает он, — Но вот это, — он показывает пальцами на них обоих, — происходит с нами прямо сейчас. И… Мне горько от того, что что бы я не делал, что бы не говорил, я причиняю тебе боль. Если честно, я от этого устал. Сказанные слова повисают в тюремной тишине. Ривер шмыгает и, не стесняясь его, утирает нос рукой. — Если честно, я думала, что уже выплакала по тебе все слезы, — она выдыхает воздух струйкой, поднимая взгляд вверх и трясет ладонями, как веером, в попытке осушить глаза. Ее голос срывается, когда она говорит: — Как же тяжело с тобой молодым! — Я бы хотел сказать тебе, что станет легче. Но я пообещал, что больше не совру тебе. Он смело встречает ее взгляд, когда она принимается внимательно буравит его глазами. Его сердца все еще ноют, но он ни за что не отвернется. Он потихоньку начинает привыкать к тому, как чувствует себя рядом с ней. — Откуда ты? — спрашивает она, — Отряд Сонтара на Горе Плача? Прибежище Демонов? Или раньше? Ты какой-то не такой. Он прокручивает у себя в голове события с Луны шестьдесят девятого года — в его памяти осталось довольно немного, учитывая, что большую часть времени он смотрел в лицо пришельцам, стирающим воспоминания, а остальное — посветил флирту со смертельно опасной докторкой по археологии. Впрочем, тех крох внимания, которые у него были, хватило на то, чтобы понять: в той временной линии присутствовала его старшая версия, лишив его возможности запомнить происходящее. Он понятия не имеет, как дать понять Ривер, откуда он и не нарваться на спойлеры. — Это тяжеловато объяснить, — в конце концов, говорит он, — петля времени все еще открыта. Как он и думал, Ривер не нужно ничего объяснять сверх этого. — Откуда ты? — мягко спрашивает он, а затем все же забирается на ее кровать с ногами, игнорируя ее протесты, и усаживается рядом с ней, плечом к плечу. Он предлагает ей свою ладонь, и она сперва больно бьет его по предплечью, — Ай! Ривер! — а потом благоговейно берет его руку в свою. Она выбирает не отвечать на его вопрос, но он и так все знает. Они сидят так достаточно долго, гладя друг друга кончиками пальцев, дыша разряженным после дождя воздухом. В какой-то момент он снимает пиджак и кидает его на стул в углу, показывая, что намерен остаться надолго. Ривер поднимает на него слегка растерянный взгляд. Ага! Так он все-таки способен удивить ее! — Прости, что я так ушел, — шепчет он ей, и она впивается в его руку, давясь воздухом. Настолько сырые и неприкрытые эмоции обескураживают его. Он не знает ее такой, но она помогает понять ему, что не является неприступной скалой и совершенным фарфоровым оттиском. Она восхитительная, невероятно умная, саркастичная, неуязвимая перед многими, но ранимая перед ним и самая-самая загадочная. Неудивительно, что он не смог устоять! Он тянется к ней, чтобы соприкоснуться лбами, но она останавливает его, уперев ладонь в грудь. Что? — Подожди, я вся в слезах, — поясняет она, а затем тянется к видавшему виды полотенцу, заныканному под подушкой. Насколько же часто она плачет? — Дал бы девушке пять минут, чтобы подготовиться. — Ни за что, — он легонько улыбается, а потом берет полотенце из ее рук. — Дай-ка я? Ривер закрывает глаза и подставляет ему свое лицо. Даже расслабившись, она выглядит слегка тревожной, и это все из-за него. Он касается ее как можно осторожнее, а она все больше начинает хмурится, но он не прекращает ухаживать за ней. — Вот так, — тихо шепчет он, закончив, и только тогда Ривер обмякает. Он мягко улыбается ей, и она отвечает ему взаимностью. Тогда он спрашивает: — У тебя никогда не возникало желание переписать время? Вместо того, чтобы взорваться возмущением, как было в Библиотеке, Ривер говорит ему: — Раньше — постоянно. Но не сейчас. — Почему? — Потому что то, что уже произошло, слишком ценно. Я не могу это потерять. И не хочу, — она сжимает его ладонь в своей, и он проглатывает слова о том, что отсутствие хронологии больше причиняет им боль, чем приносит радость. — Даже если дальше будет только тяжелее? — С тобой никогда не было легко. Он, не сдержавшись, фыркает. — Что ж, полагаю, ты действительно меня знаешь, — он впервые произносит это вслух. — Ты в этом сомневался? — настороженно спрашивает Ривер. — Ни разу с тех пор, как встретил тебя. Но я по-прежнему знаю о тебе намного меньше, чем ты обо мне. У нас когда-нибудь будет по-другому? Она улыбается, а за ее улыбкой — года совместных приключений. — Никогда. — Это начинает мне нравиться. — Я в этом не сомневаюсь, — в ее взгляде вспыхивает огонь и опаляет его лицо жаром. Он прячет взгляд вниз, как последний трусишка и прочищает горло, надеясь, что голос его не подведет. И все же, тот дрожит, как осиновый лист, когда он спрашивает: — А вот это… То что мы с тобой… Ну… — он показывает пальцем на свои губы, сложенные уточкой, — Вот это вот… Там, в будущем… Там много такого? Ривер смеется над ним. Она смеется над ним, а он не находит в себе сил злиться на нее. — Сперва ты плачешь. Потом смеешься. Я, наверное, никогда тебя не пойму, — бормочет он вслух, а она легонько толкает его в плечо. — А вот в этом ты ошибаешься, Доктор. Он по-прежнему пялится на свои острые коленки. Конечно, он чувствует на себе ее взгляд: он представляет собой одну большую нервную клетку, которая реагирует только на присутствие Ривер, и больше ни на что. — Сними бабочку, — говорит она ясным голосом, и его душа, если она и существует, отправляется в карусель по третьей сигнальной системе. — Ч-что? — переспрашивает он неуверенно, а его рука-блудница уже под самым горлом. Опять синдром Временного Рассинхрона, чтоб его! — Бабочку, сладкий, — она никогда раньше так не звучала, разве что только в его мечтах. Доктор обмирает, вжимаясь в стенку всей спиной. Его непослушные пальцы едва справляются с застежкой, и он протягивает галстук-бабочку Ривер. — Молодец, — хвалит она его, и на него не должно такое действовать. В конце концов, ему почти девятьсот лет! Но он расплывается от ее слов, как будто в жизни не слышал ничего приятнее. — Р-Ривер? — он стискивает ее руку так сильно, что будь она человеком, он бы переломил ее пястные кости. Она не выказывает дискомфорта, а только гладит его по воротнику и одним движением расстегивает верхнюю пуговицу. Он и сам не замечает, как вскидывает подбородок вверх и чуть поднимается, скользя спиной по стене, в нелепой попытке сбежать от ее прикосновения. Он же даже не хочет сбегать! К его облегчению, Ривер не отстраняется от него, а наоборот, поднимается следом, пока они оба не встают на колени. Его рука все еще в ее руке. — Я научу тебя, как понимать меня. Это не займет так много времени, — она обхватывает его за затылок, и он уже знает, что произойдет и готов к этому, но он все равно зажмуривается, робея под ее напором. Ривер целует его так, что он забывает собственное имя: неудивительно, что он доверил его ей на хранение! Он старается соответствовать движениям ее проворного языка, и у него даже получается, пока она не прижимает его к стенке своим телом. О, да! Он как никогда рад, что Ривер — в легкой пижаме, а он — в одной рубашке, и между ними почти нет преград. Упругость ее груди делает с ним что-то невообразимое и выключает все его десять мозгов, оставляя бесполезные, одиннадцатые. Он судорожно вздыхает прямо в поцелуе, громко и шумно, и почти краснеет от этого, но Ривер довольно улыбается ему в губы, как будто только этого и добивалась от него. — Обними меня, — приказывает она, умудряясь не прерваться, и только тогда он замечает, как его свободная рука бесполезно болтается в воздухе. Он осторожно обнимает ее так, как не решился в первый раз. Ривер поднимает его вторую руку к своим волосам, и он ловит ее намек с первого раза и зарывается пальцами в ее уложенные кудри. Она берет его лицо в руки и целует жарко, глубоко и так, как его никто и никогда не целовал. Он набирается смелости и отлипает от стены, встречая ее напор, и она обвивает его руками, не давая отстраниться. Как если бы он посмел даже думать об этом! Ривер успокаивающе поглаживает его вдоль спины, а у него в голове набатом бьет: «Обалдеть! Обалдеть! Обалдеть!». Она целует его напоследок коротко, но чувственно и отстраняется. Ее глаза сияют улыбкой, и он знает, что выглядит удивленным, обескураженным и абсолютно очарованным тем, что желанен самой прекрасной женщиной. Ривер гладит его по щеке, и от ее прикосновения к лицу становится щекотно в ногах. — Запомни этот взгляд, сладкий, и так и смотри на меня каждый раз, когда увидишь. Тогда у нас не будет никаких проблем с пониманием. Он судорожно сглатывает. — Х-хорошо, — обещает он. Его тело будто каменеет от волнения, руки слегка затекают, но Ривер все равно ластится к нему. — Когда-нибудь ты найдешь правильное применение этим беспокойным рукам. Ну все! Он не может выдержать этой сладкой пытки! — Ривер! — вскрикивает он уязвимо. Она соблазнительно улыбается и нежно гладит его по щеке. В ее глазах — абсолютное понимание всех его задетых уязвимостей. Ему непривычно от того, что кто-то знает его настолько глубоко, как она, но он не испытывает перед ней никакой неловкости, кроме той, которую предательски транслирует его, откалывающее кооперировать, тело. — Ложись, — уже более мягким тоном предлагает она. Он ловит ее взгляд своим, чтобы наскоро уточнить, что именно скрывается за ее предложением. Он не уверен, что сможет мыслить все последующее столетие, если она расстегнет хотя бы еще одну пуговичку на его рубашке. Ривер слегка сбавляет напор: — Ты же останешься? — До рассвета. Она помогает ему улечься на спину, и сама устраивается у него под боком. В какой-то момент их ноги переплетаются между собой, но он не замечает, когда это происходит, слишком занятый перебиранием локонов ее волос. — Ты мне так всю причёску испортишь, — с притворным недовольством говорит Ривер. — Мне нравится, когда у тебя на голове все такое… ба-бах! — он жестом изображает взрыв. Она несильно ударяет его по груди, и он поджимает губы, невольно задумавшись над тем, насколько много она о нем знает. Он осторожно тянет резинку ее волос и освобождает кудри из произвольной косы. Те продолжают лежать у нее на плечах, укрощенные, и он с удовольствием путается в них пальцами. — Так намного лучше. Они тихо лежат на ее тюремной кровати, пока Ривер не спрашивает у него: — Это же мой последний раз, когда я целую твое лицо? Он замирает. — Скажи мне честно, Доктор. Мне надо знать, — она заглядывает ему в глаза. — Нельзя точно сказать. Ты мне никогда не говорила о том, видела ли мои старшие версии между нашими, — говорит он, и это не является ответом на ее вопрос, по-крайней мере, не полностью. Ему любопытно, что когда он рассказывает ей об этом, она выглядит менее расстроенной, чем он предполагал. Он не успевает спросить, почему, как она признается: — Я боялась, что твой первый поцелуй разобъет мне сердце. — Ты проплакала… — он пробует воздух на вкус и сравнивает с поцелуем, — …восемь часов после того, как я сбежал. — Да, — она не отпирается. — С тобой так часто бывает, но потом наступают такие моменты, как этот, и все становится, если не лучше, то по-другому. Мне больше не хочется плакать. — Хорошо. Я бы не хотел думать, что настолько плох в поцелуях, что это заставляет тебя плакать. К его удивлению, они оба смеются. Ривер целует его сквозь рубашку в том месте, где бьется правое сердце, и он перестает дышать. — Ты не плох в поцелуях. Если честно, я ожидала худшего. — Эй! — он чуть приподнимается на лопатках, но она легко укладывает его обратно. Он впервые чувствует, как она нависает над ним, и решает, что вид снизу ему очень даже нравится. Ривер целует его еще раз, неторопливо и ласково, и он тщательно запоминает каждое движение ее языка на будущее. Его руки, как по команде занимают места, которые она ему показала: на спине и в волосах. Она первой останавливает поцелуй: — Неплохо, временной мальчик. — Ну, эээ… — он, внезапно, не знает куда смотреть, — Я очень рад? Она укладывается у него под боком, и в этот раз он прижимает ее ладонь к тому месту, где слышно биение обоих его сердец. — А я рада, что ты вернулся. Не убегай сразу, ладно? Побудь со мной немного. — Побуду, — это первый раз в его жизни, когда он добровольно соглашается провести ночь в тюрьме. С другой стороны, сон в его расписание точно не входит. Ривер прижимается к нему теснее. — Это так близко к идеальному предложению. И, хоть он примерно представляет, какое предложение является идеальным, но не осмеливается произнести его вслух.