Колесо

      На мощный дубовый подоконник опустился, словно пушинка, воробей, заливающийся своей странной и веселой песней. Веки Ирен едва дрогнули, однако девочка так и не проснулась.       Должно быть, её жизнь теперь состояла из одних лишь стуков в дверь, тяжелых, гремучих, с последующим надрывным криком. Звучит жутко, не правда ли?       — Подъем! Сколько можно уже спать, подъем! Вышибу эту дверь к чертям!       Ирен подскочила на кровати. Должно быть, ей не показалось.       На нижней полке, снизу от девочки, что-то пробурчала Лиззи. Она была до неприличного красива: круглое, почти детское личико с едва обгоревшими щеками, бледная кожа, проявившиеся на солнце веснушки, голубые глаза и пушистые ресницы, что были удивительно темными для её белых с отблеском золота волос.       «Мерзкая», — подумала Ирен, закатив глаза.       — Как обычно… Встали мы! — повысила свой недовольный голос девочка, не выдержав несправедливости. Какого-то черта у неё отобрали такой ценный час сна, а теперь и вовсе орали за дверью, угрожая вынести её!       — Быстро встали все! — послышался за стенами небольшой комнаты приглушенный голос коменданта, который, казалось, выходил из себя, — Ты ответственна за всех, Аллен!       — Поняла я уже!       Послышался стук каучуковых подошв военных сапог. Комендант продолжил будить кадетов.       Лиззи подала свой писклявый голосок.       — Ну и зачем ты с ними вечно пререкаешься? Смотри, как бы тебя за нарушение дисциплины не вышвырнули отсюда!       — Заткнись, не твое дело.       Лиззи встала с кровати, потянулась и посмотрела на Ирен.       — Просто предупреждаю, — с насмешкой ответила та, похлопав ресницами. Ирен, казалось, закипала от злобы при одном виде однокурсницы. Сегодня та особенно раздражала.       На кровати напротив с ровно такими же эмоциями встречали утро Кира и Аглая. Первая, пытаясь потянуться прямо на кровати, ударилась головой об потолок и зашипела, словно кошка.       — Вот же сука!       — Не выражайся! — воскликнула Лиззи, кинув гневный взгляд на Киру и вздернув свой маленький носик, — Как сапожник, ради Сины!       Кира, вскинув брови в удивлении, была поражена тем, как умело Лиззи вклинивалась даже туда, куда её не просили.       — Всё, всё, тихо, мы поняли, что ты у нас моралистка.       Лиззи лишь обиженно хмыкнула. Ирен, в свою очередь, победно усмехнулась.       — Что это нас вдруг так рано подняли? Что-то случилось? — подала испуганный голос Аглая, торопливо потирая глаза.       — А черт их знает, — раздраженно кинула Кира.       — Я же попросила! — взвизгнула Лиззи, сжав кулачки.       Ирен и Кира переглянулись, надменно улыбнувшись друг другу. Казалось, обе наконец нашли единомышленницу.       — В самом деле, — начала передразнивать Ирен, — как можно быть такой грубой, Кира?! Совсем как сапожник!       Кира, искоса поглядывая на Лиззи, ехидно улыбалась, манерничая. Девочка оценила шутку однокурсницы.       — Извините, извините меня! Мне не стоило говорить такие вещи! — выдавила из себя Кира, притворившись, что смахивает слезу. Ирен вдруг показалось, что Лиззи чуть ли не зарычала.       Аглая, подняв погрустневшие глаза на трех других девочек, тихо вздохнула и, поднявшись с кровати, отвела взгляд куда-то в стену.       — Каждое утро одно и то же, — прошептала та, завязывая не очень густые черные волосы в короткий хвостик. Её уставший, мечущийся из стороны в сторону взгляд бродил от кровати, которую надо было обязательно заправить, до умывальника, покрытого паутинкой трещинок — подарок от девочек со старших курсов. Где они были сейчас? Быть может, они бросили службу, создали семьи и жили в спокойствии? Что, если Аглая ошибалась?       Ирен почему-то стало стыдно перед этой безобидной и бесконечно доброй однокурсницей. Глуповатая и доверчивая Аглая вызывала желание защитить и оградить от всего зла, существующего в этом опасном мире.       Она просто заслуживала большего, чем Кира, Лиззи или сама Ирен.       — Ладно, пора завязывать. Надо собираться, а то нам достанется ого-го как. Всё, — выдохнула Ирен, спустившись с полки. Заправить постель она, конечно, собиралась, но уж точно не в ту минуту, — Я к душевым.       — Я тоже, — поддержала Кира и, размяв шею с неприятным щелчком, последовала за Ирен.       Грустная Аглая принялась умываться. Лиззи, тоже внезапно притихшая, принялась расправлять одеяло. Она сама не могла объяснить себе, почему внутри неё возникло чувство стыда, разгорающееся с каждой минутой все сильнее.       Воробей, перестав пищать, вспорхнул и скрылся среди крон деревьев. Через густую листву пробивались лучи солнца, отливавшие алым. Это сияние предвещало душный и жаркий день.       В душевой, как и в любой другой день, не оказалось никого, кроме Ирен и Киры. За дверями был слышен топот собирающихся кадетов. Внезапный ранний подъем однозначно сказывался на скорости их сборов: сонные, немного потрепанные, они сновали туда-сюда, время от времени огрызаясь друг на друга, а иногда и емко ругаясь. Ирен, перестав прислушиваться, включила душ. Поток ледяной воды, зимой ставший бы причиной гневных вскриков, в жару пришелся как нельзя кстати: телу, немного припухшему и ватному после сна, возвращались силы.       Кира, немного помявшись, все же решилась заговорить и задать вопрос, который по какой-то неведомой причине начал её волновать.       — Ирен, я могу кое-что спросить?       Ирен, стоя в соседней душевой, что-то ответила, пытаясь не набрать в рот воды. Кира, не расслышав, вздохнула, встала под душ и начала пенить лавандовое мыло.       В голову девочек не шла ни одна дельная мысль. На кой черт вообще их подняли так рано? Чем этот день отличался от сотен других? Неужто кто-то из важных шишек приехал на смотр? Понятно ровным счетом ничего.       Ирен вышла из душевой. В нос ударил немного кислый и пряный запах эвкалипта. Нежный аромат лаванды был беспощадно перебит еловым. Кира даже закашлялась.       — Опять от тебя шишками и елками несет за километр. Ирен, я сейчас задохнусь! Хоть окна все открывай.       — Эй, не бурчи. Не выпивкой же. Так что ты хотела спросить?       По правде сказать, Кира уже передумала задавать ей какие-либо вопросы. На смену её интересу, её переживаниям пришел какое-то странное чувство. Неужто стыд?       — Нет, я что-то, — замялась, — я передумала.       — Ну давай, я ж тебе не мамка, чтобы тебя поучать.       Только сейчас Кира отметила, что на самом деле Ирен была куда более грозной, чем могло показаться на первый взгляд. Вот она, с темными, мокрыми, едва подвившимися волосами смотрит на неё в упор, вопрошающе и немного лукаво приподняв бровь.       — Я действительно такая мерзкая, как говорит Лиззи?       Ирен, по правде сказать, немного опешила. Сведя брови к переносице и прищурившись, она вгляделась в лицо однокурсницы и с некоторым замешательством отметила, что та действительно нервничала.       — Вот уж не думала, что Кира Блуминг, самая стервозная из кадетов 98 набора, задаст мне такой вопрос. Погоди, тебя реально волнует, что эта дура может ляпнуть? — ответила та, усмехнувшись.       — Ирен, я спрашиваю у тебя вполне серьезно! Да, я как сапожник, да, я стерва, но что я с этим сделаю?! Я не хочу быть такой!       В зеленых глазах Киры, безмерно красивых, оливковых, вдруг показались слезы. Ирен поморгала несколько раз, будто пытаясь убедиться в том, что не спит, а затем расхохоталась.       — Да пошла ты к чертям собачьим! Даже с тобой нормально не поговоришь. Пошла на…       — Вот умора! — перебила её Ирен, — клянусь, я с тобой раньше со смеху помру, чем от пасти титана!       Кира совсем нахмурилась. Уголки её тонких губ опустились. Её угловатое лицо вмиг надулось и покраснело. Отвечать Ирен не хотелось.       Ирен, все же собравшись с силами, успокоилась и продолжила говорить.       — Знаешь, как мне бабушка говорила? — Кира ничего не ответила, — Черт с тобой, просто слушай. Кто-то может считать тебя плохим человеком, кто-то хорошим, но это тебя не определяет. Мнение окружающих — пыль под твоими ногами, пока ты сама знаешь, кем являешься на самом деле. Какая разница, кто и что тебе скажет?       Кира, умолкнув, все же подала голос.       — Я ведь взаправду стерва. Я знаю это.       — И что дальше? Что случится от этого? Ты знаешь каждого человека с нашего набора, с кем-то даже имеешь дружеские отношения! Почему ты, та самая Кира, не можешь убедить себя в том, что имеешь право иметь свой характер, а не блеклую копию характера Лиззи, к примеру?       — Я…я не знаю, почему я стала переживать из-за этого. Как ни крути, мнение окружающих имеет для меня значение, — ответила Кира, заметно затихнув.       — Это только пока для тебя такие мелочи заметны.       — Почему только пока? — несколько удивленно спросила Кира.       — Здесь играет роль лишь то, насколько хорошо ты срезаешь мясо с костей.       Зеленоглазая немного вздрогнула, но ничего не сказала в ответ. Ирен в очередной раз напомнила однокурснице о горькой правде. Кира прекрасно понимала: девочка, стоящая перед ней, знала, о чем говорит.       Под крики и угрозы комендантов девочки, покинув душевые, неслись в свою комнату со всех ног и, чуть не сломав дверь, обнаружили, что Лиззи, ещё пятнадцать минут назад вопящая на обеих, застилала кровать Киры. Постель Ирен, как оказалось, тоже была убрана.       — Лиззи, черт возьми, ты нас спасла!       Лиззи, как ей и было положено (иначе как это можно было назвать?) зашипела.       — Когда тебя вышвырнут отсюда за нарушение дисциплины, ты сможешь ругаться сколько угодно, но при мне не начинай даже, — светловолосая огрызнулась. Лишь Ирен обратила внимание, что голос Лиззи больше не таил в себе той злобы, что с самого утра. Кира, в свою очередь, даже не подумала об этом.       — Обязательно, обязательно, Лиззи! Твоими стараниями я вылечу отсюда точно не сегодня! — усмехнулась Кира.       Светловолосая, в свою очередь, ничего не ответила, но обратилась к Ирен.       — А ты, Ирен, должна сказать спасибо Аглае. Не знаю, как ты попала сюда, но будешь отчислена вместе с Кирой.       — Ладно-ладно, обязательно её найду, а сейчас не время пререкаться, — закатила та глаза и мотая головой, — Идем, а то мне и правда открутят голову.       Под палящим солнцем собрались коменданты и инструктор западного подразделения 98 набора Бьерн Ларсен. Грозный, статный, при том не очень высокий, рыжеволосый мужчина разговаривал с комендантами на повышенных тонах, явно недовольно.       По оценке Ирен ему было чуть больше сорока. В рыжей кудрявой копне его коротких волос виднелась проседь. Нервная работа под давлением начальства, разумеется, давала о себе знать. Мешки и темные круги под глазами придавали ему не столько уставший, сколько очень агрессивный вид, и Ирен, по правде говоря, из-за этого несколько побаивалась инструктора.       — Стройся!       Кадеты, до этого шумные настолько, что у Ирен начала болеть голова, вмиг затихли. Был слышен лишь торопливый грохот сапог. Пятьдесят три человека, выстроившись согласно алфавитному порядку, стояли, едва дыша, держа руки по швам и вскинув головы.       — Сегодня вы, западное подразделение 98 набора в кадеты, должны будете сделать все для того, чтобы к вечеру принять весь 98 набор из двухсот тридцати двух человек. От вас требуются четкие и скоординированные действия. Никаких поблажек тем, кто будет отлынивать от работы! Вы должны отдраить каждый угол и приготовить все комнаты должным образом. Если вдруг кто-то из таких оболтусов, как вы, проявит себя должным образом, то попадет на специальные учения, которые будут оценены командующим Шадисом и учтены впоследствии, когда вы будете распределяться по корпусам военных сил.       Ларсен, обойдя всех выстроившихся кадетов, развернулся и направился в обратную сторону, время от времени кидая пристальный взгляд на некоторых.       Лиззи, переговариваясь с одной знакомой, хихикнула, и, как назло, не заметила грозную фигуру, возникшую прямо перед ней.       — Ответь мне, кадет, что смешного в моей речи ты услышала? Или, быть может, тебя так развеселила твоя подружка, а?! — рявкнул Ларсен, тряхнув рыжей копной, — Ну же, что ты сразу замолкла? А?!       Ирен, в этом миг стоящая через трех человек от Лиззи, усмехнулась про себя. Лингрен, что с самого утра отчитывала девочек, сама вдруг оказалась в ситуации, которую так ярко описывала однокурсницам. В Ирен взыграла смелость и борзость. Она выступила вперед и обратилась к Бьерну.       — Инструктор Ларсен, должно быть, её развеселила шутка, которую пустила я.       Ларсен перевел остервеневший взгляд на русую девочку, стоящую в паре метров от него. Медленно, хищной и размеренной походкой он миновал испуганные лица однокурсников Ирен и встал прямо перед ней. Девочке показалось, что она слышит скрежет его зубов. Рыжие кудри, кажется, вовсе зашевелились. Было видно: инструктор не в духе.       — Назови фамилию!       — Моя фамилия Аллен, инструктор Ларсен.       — С такими отбросами, как вы, возиться совершенно бесполезно, как не вправляй мозги, вам ничего не поможет! Будешь убирать конюшни сегодня до блеска! Это ясно?! Чтобы каждый стог сена был убран и я не увидел и соломинки на всей территории корпуса! Это понятно?!       — Так точно, командующий, — ответила Ирен, вжавшая голову в плечи.       «Ну и дура», — подумала она, закусив щеку. Подобное нарушение дисциплины для неё могло значить лишь одно — она ни при каком условии не попадет на учения, которые проводились для всего набора.       В другом конце строя Кира, осматривающаяся испуганными глазами, тяжело вздохнула и сказала то же самое про себя.       Ларсен отошел от ряда испуганных кадетов и вновь оглядел всех пятидесяти трех человек. Его ноздри, вздувавшиеся то ли от духоты, то ли от гнева, жадно тянули воздух. При нем было страшно даже шелохнуться.       Впрочем, даже это не остановило Ирен.       Бьерн подозвал комендантов к себе и, что-то негромко спросив, продолжил свою речь.       — Ни один из вас не годен для солдата! Вы — жалкое отребье, нацепившее на себя кадетскую форму, не способное следовать самым простейшим указаниям. Сегодня с утра вы достаточно хорошо показали, какая на самом деле среди вас дисциплина. Кадеты, чьи фамилии сейчас будут названы, должны выйти вперед. Вы получаете дисциплинарное наказание и также, как и Аллен, пропускаете ближайшие учения. Это ясно?!       — Так точно! — несколько неуверенно отозвался хор.       — Бринхилдер!       — Я! — послышался достаточно тонкий для мальчика голос. Высокий и при том очень худой светловолосый юноша выступил вперед, опустив голубые глаза на носки своих сверкающих чистотой сапог.       — Ты моешь мужские душевые! Я проверю лично и если увижу хоть пылинку, то заставлю отмывать все языком, это ясно?!       — Так точно! — ответил юноша, зажмурившись.       — Смотри вперед, когда с тобой говорят, недоумок!       — Так точно!       Ларсен, скривив рот, хмыкнул, прочистил горло и продолжил.       — Ленц!       — Я!       Вперед выступил один из близких знакомых Ирен, ростом немного выше самой девочки и при том довольно упитанный, с волосами, подстриженными «под ежика». Его голос вдруг басом прогремел на брусчатой площадке. Он, поступивший в кадетский корпус для последующей службы в гарнизоне, всегда говорил, что исполняет свой долг перед семьей, следуя традиции военной службы в конкретном корпусе. Не стремясь попасть в военную полицию, он спокойно прогуливал занятия и не боялся делать всю черную работу, которую ему давали в наказание. Впрочем, была и ещё одна причина.       За построением наблюдал старший Ленц. Он, как и младший брат, решил посвятить свою жизнь военной службе, и, по правде говоря, нисколько не пожалел об этом. Коул, будучи старше брата на семь лет, уже был полноправным солдатом гарнизона, служащим при кадетском корпусе. Благодаря его идеальной дисциплине и высоким боевым показателям он оказывался на голову выше своих сокурсников. Не нуждаясь ни в каких поблажках, он неоднократно заступался за младшего брата, и тому, пускай и с трудом, но спускали многое с рук.       Калеб души не чаял в Коуле, как и Коул в нем. С самого детства они стали самыми близкими людьми друг для друга, и, как оказалось, с течением времени мало что поменялось.       По правде сказать, Ирен даже немного завидовала Калебу, в частности тому, что у него был действительно близкий человек буквально на расстоянии вытянутой руки. Тем не менее, она была твердо убеждена в том, что ни один человек на земле не стоил того, чтобы привязаться к нему.       Ирен с самого детства была готова к бойне насмерть. В ней никто не мог остаться невредимым, однако все же выживал тот, кто отринул свое прошлое, будущее и видел перед собой лишь орудие и цель. Эта мысль поселилась в голове Ирен именно тогда, когда она, проснувшись, обнаружила, что прошлым вечером в последний раз видела родителей.       Как оказалось, ей даже не было больно.       — Аллен!       Ирен, тряхнув головой, вышла вперед, немного покачнувшись. Мысли, которые вспышкой посетили её разум, так же быстро угасли. Впереди — только работа, и больше ничего.       — Я!       На солнце угольно-черные глаза Ирен вдруг сверкнули янтарно-желтым. Зрачки, обычно сливающиеся с тьмой, вдруг сузились до точек под слепящим светом августовского солнца. Уставший взгляд девочки стал хищным на миг.       — Не витай в облаках, Аллен! Ты теперь не только отмываешь конюшни, но и дежуришь на кухне. Ленц, ты ответственен за неё в особенности!       Ларсен приблизился к Ирен. В лицо той чуть не упали рыжие кудри, взъерошенные ветром.       — Следи за дисциплиной, Аллен, — прошипел тот. Ирен, едва слышно вздохнув, едва заметно отклонилась от инструктора, лишь бы не чувствовать стойкий запах табака, которым Ларсен не пренебрегал.       — За работу! Докажите, что такие ничтожества, как вы, хоть чего-то стоят!       — Есть! — громом ответил ему хор, стукнув кулаком по груди, отдавая честь. Ирен наконец-то шумно выдохнула.       В стойлах при западной части кадетского корпуса держали около семидесяти лошадей. Большинство из них были гнедыми — самая дешевая порода на территории трех стен. Чуть реже встречались рыжие и буланые: это были облюбованные комендантами спокойные и дружелюбные лошади, хорошо подходящие для обучения верховой езде. Вороные — самые красивые и при том самые буйные, — чаще остальных оставались в стойле. Коменданты пасли этих лошадей отдельно от учений, поскольку те нередко могли подняться на дыбы или даже укусить.       Ирен, кое-как управившись с десятком денников с половины седьмого до девяти утра, нервно оглядывала остальные шестьдесят и про себя подмечала, что как только Ленц-старший приведет ещё нескольких лошадей с выгула, работы значительно прибавится. И без того не радужная перспектива пропустить учения под палящим солнцем становилась все более удручающей. Как ни крути, а оставить уборку в конюшне и вечернее дежурство на кухне она не могла: Ларсен ни при каком условии не допустил бы Ирен до занятий до тех пор, пока лично бы не убедился в идеальной чистоте что в стойлах, что в столовой.       — Вот же блядство!       Ленц-старший, держащий стройную вороную за поводья, стал свидетелем действительно смешной сцены: Аллен, при её небольшом росте, орудовала вилами, ухватывая охапки сена и таская его до едва заполненной пристройки, при этом ругаясь себе под нос. Должно быть, предыдущий дежурный не посчитал нужным подбить денники и хранилище должным образом. Для Коула оставалось загадкой, каким же образом такая болезная и тощая девочка столь быстро управлялась с уборкой стойла. По правде говоря, его ровесники, коменданты комнат при корпусе, даже не пытались убирать конюшни, как и положено.       Перед раскрасневшимся и злобным лицом Ирен вдруг возник высокий и статный силуэт. Девочку прошибло в пот: ей разве что не хватало дополнительного наказания за брань.       — Комендант Ленц! — отдала честь девочка, перехватив вилы в левую руку и поднеся правую к сердцу. За этим жестом последовал сдержанный смешок.       Коул был чертовски красив. В отличие от младшего брата, он не был стрижен коротко, и пряди его темных, мягких волос ниспадали ему на лицо, прикрывая вскинутые пушистые брови и взгляд голубых глаз. Пожалуй, Ирен никогда в жизни не видела таких: чистые, как июльское небо в знойный день, яркие, как васильковый цвет. Любая другая девушка на её месте давным-давно бы растерялась, пытаясь прикрыть волосами пунцовые щеки. Ирен, в самом деле, боялась даже вздохнуть, но по совершенно другой причине.       — Черт, только не ещё одно дежурство!       Ленц, не сдержавшись, расхохотался, застыв перед Ирен, все еще держа вороную, которая, кстати говоря, уже недовольно фырчала. В ту секунду Ирен поняла, что озвучила свою мысль вслух.       — Я это…       — Да, ты сказала это вслух.       Ирен протерла глаза, качая головой из стороны в сторону.       — Дурная голова.       Вороная минута за минутой становилась все более недовольной, и Ленц, прихватив её за поводья покрепче, понял, что ту пора завести в денник и покормить.       — Если ты думала, что я буду раздавать указания или, упаси Сина, пойду жаловаться начальству, то мне нет до этого никакого дела. Считай, что я этого не слышал.       — Вот и славно, — ответила Ирен, облегченно вздохнув.       Ленц, прислонившись к двери денника, принялся кормить лошадь. Та, вздувая ноздри, с удовольствием хрустела морковью, чуть ли не прикусывая тому пальцы. Коул, поглаживая ту по спине, разве что успевал убирать руки, пока та самозабвенно жевала.       — Смотрю, Ларсен завалил тебя работой с головой.       — И не говори, — тихо и немного обиженно буркнула та, снова принявшись сгребать сено в охапку.       Ленц смотрел несколько озадаченно на девочку. Весь её вид выдавал её не лучшее расположение духа: та, не увиливая, честно выполняла данную ей тяжелую работу, время от времени с сожалением вздыхая.       — Я понимаю, что уборка в конюшнях — не самое приятное занятие, но это же не трагедия. На тебе лица нет.       — Я пропускаю учения из-за всего этого.       — Но почему ты так огорчена? Эти учения не будут давать тебе большое преимущество, когда вас будут распределять по военным корпусам.       — Это был мой шанс научиться тому, что может помочь мне в разведке, а я его упустила по своей дурости.       Коул, в недоумении рассматривая лицо Ирен, скрытое выбившимися из пучка прядями, снова хохотнул.       — Неужто тебе так отчаянно хочется пойти на корм титанам, что ты всеми силами пытаешься попасть в разведку? Не думал, что такие чудаки однажды окажутся прямо передо мной.       — Эй, это вовсе не твое дело! Мы все имеем право выбрать тот корпус, в котором хотим служить. Я не хочу попасть в военную полицию к этим разгильдяям, которые только и могут, что кичиться тем, что служат рядом с королем.       — И откуда такие выводы?       — Я пообщалась с их командующим. Мне не понравилось.       Ирен не переставала удивлять Коула. Насмешливый взгляд васильковых глаз сменился недоумевающим и подозрительным.       — И при каких обстоятельствах?       Солнце, уходящее в зенит, уже порядком припекало. Минута за минутой уборка становилась сложнее: со лба Ирен текли ручьи. Белая форменная рубашка уже пропиталась потом на спине и прилипла, как банный лист. Ноги в высоких сапогах опухли и стали несгибаемыми. Ирен, злобно фырча, отложила вилы и принялась перевязывать ослабившийся пучок.       — Я не пойму, у нас здесь допрос? Тебе-то что с того, что я хочу попасть в разведку?       — Просто в упор не могу понять, как твои родители спокойно отпустили тебя в кадетский корпус, зная о том, что ты хочешь пойти на корм титанам. Или не знают?       — Они мертвы, можешь заткнуться?!       На глаза Ирен навернулись слезы, и она поспешила уйти в другую часть стойла, принявшись убирать другой ряд денников. Растерявшийся Коул почувствовал укол вины. Ему действительно не стоило начинать такой разговор, и он, действуя наугад, ошибся. Ирен, и без того злобная, теперь носилась по стойлу, остервенело громыхая ведрами с водой и навозом. Она была готова поклясться, что хуже уборки конюшен была уборка тех же самых конюшен под неотрывным взором ослепительно красивого коменданта, который мало того, что успел посмеяться над ней, так ещё и задел за живое.       Тогда Ирен впервые поймала себя на мысли, что на деле не чувствовала печали оттого, что вот уже пять лет не видела родительской любви и заботы: Клара, как оказалось, смогла дать ей то, о чем многие дети не могли мечтать. Она не помнила их лиц. Что ж, Ирен благодарила свою память за то, что в своих снах ни разу не видела ни отца, ни мать. И как она вообще могла их забыть?…       Нет, печали в её сердце не было. Она бы тянула с собой на дно, заманивая в склизкие сети и не давала бы покоя разгоряченной голове. Ее сердце пылало ненавистью, и с каждым днем места состраданию и человеческим переживаниям в нем находилось все меньше.       — Прости, что я начал этот пустой разговор. Мне правда жаль.       — Все в порядке. Мне уже плевать.       В погрустневшем взгляде Коула промелькнула тень страха. Нет, перед ним был не ребенок. Она порядком отличалась от его брата.       Ленцу вдруг показалось, что горячий, сухой воздух стал вовсе удушливым. Между ними повисла звенящая тишина, время от времени прерываемая фырчанием лошадей, шелестом сена и стуком сапог Ирен.       — Я помогу тебе с уборкой.       Ирен не поверила своим ушам и, сведя брови к переносице, обратила свой взгляд на Ленца.       — И с чего это вдруг такая щедрость?       — Эй, не начинай тут, а то я передумаю. Сама посуди, здесь сорок денников, и, помимо этого, ты еще должна покормить лошадей, которых еще не выгуливали. Тут тебе работы до самой ночи.       Ирен, призадумавшись, окинула взглядом стойло и, к своему сожалению, поняла, что тот был прав. Впрочем, оценив свое бедственное положение, она и не подумала бы отказаться. Перспектива участия в учениях со всем 98 набором казалась не такой уж туманной, как несколько часов назад.       — Хорошо, я принимаю твое предложение, но ты не стал бы помогать просто так, я же права?       Коул усмехнулся.       — А ты, я смотрю, смышленая. Да нет никакой причины, я просто захотел помочь и всё тут. Хотя… — Коул на мгновение перевел взгляд куда-то вдаль, — есть одно небольшое дело, с которым ты могла бы мне помочь.       — И какое же?       — Нужно будет передать подарок одному человеку.       — Калебу что ли?       — Нет, не ему. Одной девушке.       Ирен усмехнулась и лукаво посмотрела на Ленца. Тот, едва заметно улыбаясь, видно, задумался о той самой загадочной персоне, которой Ирен предстояло отдать подарок.       — Смотрю, у тебя служебный роман. Впрочем, меня это не волнует. Если я быстро закончу здесь и как можно раньше перейду к дежурству, то хоть на край света доставлю твой подарок.       Работа в четыре руки значительно ускорилась. К полудню Коул и Ирен управились с половиной денников. Ленц мог помогать девочке оставшиеся до обеда три часа, а потом должен был отправиться по указаниям Ларсена и осмотреть левое крыло кадетского корпуса. Впрочем, с кормлением лошадей Ирен бы и сама прекрасно управилась: все же Лиса была не из самых покладистых, и, тем не менее, та ни разу не прикусила девочке пальцы и не лягнула её.       К тому моменту, как Ирен выбежала из конюшни, чтобы занести подарок прежде, чем отправиться на дежурство на кухне, небо уже начало отливать нежно-оранжевым. Облака, что чуть заметно плыли под дуновением легкого ветерка, размазались полупрозрачными пятнами по своду, напоминая вуаль. На сердце вдруг отчего-то стало волнительно и радостно. Ирен, не сдерживая улыбки, напролом неслась к корпусу, минуя одно тренировочное поле за другим.       На брусчатой площадке, раскаленной ярким солнцем, толпились кадеты, которые, должно быть, уже начали заселяться в левое крыло, которое обычно пустовало. Ирен, едва не врезавшись несколько раз в чьи-то спины и много раз услышав что-то наподобие «куда ты так несешься, сорвиголова», продолжала бег, уже немного запыхавшись.       Как она ранее договорилась с Коулом, в своей комнате она обнаружила небольшую коробку, завернутую в пергамент и перевязанную бечевкой. Ленц предусмотрительно оставил её под кроватью, добавив к коробке небольшую записку.       «Передать Ханне Уайт, южное подразделение 98 набора. Она светловолосая, глаза зеленые. Высокого роста. К. Ленц.»       — Оре-е-ел. Ну и орел ты, Коул.       Как оказалось, кадеты, которых только-только расселили по комнатам, знали Уайт достаточно хорошо. Ирен не составило труда разузнать, что та расположилась в самом начале левого крыла, до которого было рукой подать.       В комнате 37, на счастье девочки, не оказалось никого, кроме статной девушки с собранными в пучок белесыми волосами. Она, стоя у окна, спиной к Ирен, с чем-то копалась. Девочка, немного замешкавшись, робко постучала по двери и обратилась к незнакомке.       — Вы — Ханна Уайт?       Беловолосую будто кипятком ошпарили: она подскочила на месте, едва не ударившись об оконный проем, и со страхом обернулась к девочке, выронив что-то из рук. Это была сигарета.       — Простите, я… мне надо кое-что Вам передать.       Ханна, должно быть, испугалась, что Ирен, завидев сигарету и спички в её руках, мигом пойдет жаловаться инструктору Ларсену, и уставилась на девочку немигающим взглядом.       — Если что, я никому не скажу о том, что Вы курите, большинство людей здесь — курящие, так что это в порядке вещей. Вам подарок от Коула Ленца!       — Коул?… Как он прознал?       — Понятия не имею, но очень просил Вас принять это.       Ирен, зайдя в комнату, одной рукой протянула Ханне коробку, а другой подала сигарету, которую та уронила.       — Спасибо тебе большое. Мне правда очень неловко, что он заставил тебя бегать с этим коробом, так ты ещё и стала свидетелем этой сцены. Какая нелепость!       Ирен, облегченно вздохнув, немного улыбнулась. Только сейчас она обратила внимание на взгляд её зеленых глаз.       Пожалуй, они едва ли отличались по цвету от верхушек хвойных деревьев, коих в округе было великое множество. Словно изумруды, эти глаза сияли так, что на короткий миг ослепляли своей красотой, оставляя на душе какую-то странную радость, а вместе с ней и тоску. Ирен, затаив дыхание, кое-как оторвала от них свой восхищенный взгляд.       — Здесь не за что говорить спасибо. Я просто сделала доброе дело взамен на хорошую помощь. Что ж, мне пора идти. До встречи на учениях!       — Погоди, как тебя зовут?       — Ирен.       — Приятно познакомиться, Ирен, — ответила Ханна, улыбнувшись так, что девочке вдруг показалось, что комнату озарил яркий, чистый свет, — и давай теперь на «ты».       — Хорошо. Это взаимно, Ханна.       Дверь за девочкой захлопнулась, но Ханна так и осталась стоять столбом на одном месте, пустив слезу счастья. Несмотря на все обстоятельства, что складывались для неё и Коула не лучшим образом, он все равно нашел способ передать ей небольшой подарок, а вместе с ней — по кусочку своих сердца и души.       На пути в столовую Ирен все размышляла о том, что же могло быть в той загадочной коробке, но, как только принялась за дежурство, напрочь о ней позабыла.       Мечта об учениях, в которых она смогла бы показать себя, на её глазах претворялась в реальность. Обстоятельства, которые вроде бы шли против Ирен, ломались под силой судьбы, которая была уготована девочке. Иначе как можно было назвать такую чертовскую удачу?       «Интересно, что Ханна скажет Коулу, когда они наконец увидятся?»