Наверное, жизнь — всё же сказка И у каждого финал только такой, который он решил написать на чистовик.
Ясное небо, солнце светило прямо в лицо. Был теплый и солнечный август, вернее, почти сентябрь. Двадцать восьмое число. За окном весело гоготали дети на детской площадке вперемешку с оглушающим лаем собак и рутинным ревом машин, это были привычные звуки любого спального района. Лучи назойливо пробирались сквозь закрытые шторы, извещая хозяина комнаты о том, что уже пора вставать. Арсений лениво открывает сначала один, а затем и второй глаз, смотрит сначала в потолок, а после на часы, стоящие возле кровати на деревянной, покрытой лаком, тумбочке; и краем замечает отглаженный еще вчера костюм — идеальный, со стрелками, и черной рубашкой, но без галстука, ведь к этим удавкам он не привык, а на самом деле — просто всегда боялся удушиться ими. Пора вставать. Молодой человек был не из ленивых, но сегодня встать было по-особенному тяжело. Раз, два, три… Напряг все свои мышцы, мозг, заставив через «не могу» поднять ноги с кровати, смог. У него было ещё десять минут до будильника, но он, как и всегда, вставал раньше, чтобы точно успеть. И его друзья даже иногда шутили, что это он себе уже тревожное расстройство заработал, ведь он терпеть не мог грязь, бардак и опаздывать. Облокотившись одной рукой о свое колено, второй потер глаза, а после выключил будильник. Встал и, не торопясь, заправил кровать, ведь порядок вокруг — порядок в голове. Четыре, пять, шесть… Считал в уме чисто для себя, чтобы знать, что он все сделал, и не пропустил ни одного утреннего ритуала для свежести своего собственного тела, лица и души. За столькие годы он выработал себе точное расписание: что, где и когда. И каждый день начинался одинаково. Он был слишком предсказуем. Глянул в коридор, понял, как пусто в квартире, и совершенно игнорировал такую же пустоту внутри. Пора чистить зубы, одеваться и выходить. Серый асфальт, серый будничный вторник, серые люди вокруг — вот что видел, выйдя из дома, Попов. Он всегда обращал внимание на детали, на людей, ведь он такой по природе — мечтательный, своеобразный, всегда живущий в своем маленьком мире, где все лежит на местах, где люди только такие же, как и он, — своеобразные. Только с такими он мог чувствовать себя живым, не таким, нормальным. Он ступал по асфальту в своем выглаженном костюме, но погода хотела испортить ему этот день настолько, насколько могла, ведь он не зря обдумывал и знал, как будет проходить сегодняшний день до мелочей. Но сегодня было особенно жарко, как для конца лета, и погода должна была быть дождливой или хотя бы прохладной, но было все тридцать градусов жары. И это выводило маразматика-Арсения из себя — ему пришлось снять пиджак, нести его в руках, и так он, конечно же, помялся. Теперь ему определенно будет не по себе. Добравшись до станции, он сел в поезд и проехал несколько остановок на метро, правда как дальше добрался до нужной ему точки он не помнил. Он помнил только плачущих людей, речь служителя, и постоянно мелькающих перед носом людей в черном. И только когда все вокруг стали прощаться с умершим, он вышел из транса и решился подойти. Он боялся, и не мог найти в себе смелости. Ведь… что бы он сказал? Как бы то ни было, это был его последний шанс перед тем, как он навсегда попрощается с телом. Шаг. И сердце перестает биться на секунду. Два. Ноги стали словно вата, а сознание вот-вот уйдет. Три. И Арсений впервые видит лицо. Четыре. Лицо, черты которых он никогда не забудет. Пять. Лицо, которое он целовал. — Прости… меня… — единственное, что смог выдавить из себя Арсений перед тем, как поцеловать холодный лоб еще вчера беззаботного и юного, любимого Антона. Его Антона.***
В этот же день Арсению позвонили из полиции, и миловидный капитан полиции Рывнев, как он позже представился, пригласил его на беседу. Попов сразу понял, что речь будет идти об Антоне. Позволив себе снять с себя «грязную», как он считал, одежду, переодевшись в более свободную рубашку и джинсовые брюки, надушившись парфюмом, и, позволив себе несколько раз перед уходом почистить от ворсинок свой образ, наконец вышел из дома, в первую очередь посмотрев на небо, которое хмурилось, а ветер высушивал слегла мокрые после душа волосы. Сейчас он чувствовал себя одновременно и на высоте, и на дне. Он не понимал ничего, что произошло за эти два дня, а сейчас ещё ему предстояла беседа в полиции. С чего вдруг? Его ведь никто не убил? Или… — Вы встречались за день до его смерти, верно? — мужчина средних лет в очках сел на угол стола, сверху-вниз глядя на пришедшего Попова. Он то и дело рылся в папке, перелистывая страницы и периодически возвращая взор на Арсения, ожидая от него ответа. — Да. Мы виделись двадцать седьмого числа. — прочистив горло, ответил парень. — А что? — Мать погибшего написала заявление, считает было доведение, и мы должны опросить всех свидетелей по закону. — мужчина сделал пометку в папке. — О чем вы говорили в тот день, можете вспомнить? Дословно. — грубовато спросил он, а после уселся за свой стол, включив диктофон. — Вы кем друг другу приходились? — Мы были парой, где-то с три месяца. — опустив глаза в пол, ответил Арсений. Мужчина шумно выдохнул, и снова сделал пометку в папке. — Мы расстались за месяц или чуть больше до его смерти. И вчера мы передавали друг другу вещи. — Кто был инициатором прекращения отношений? — капитан привычно для него заполнял папки с делами, иногда буравя взглядом молодого человека. Было видно, что ему был неприятен этот разговор. — Я не видела будущего. И я был инициатором. — сознался Попов. — Но вчера Антон сказал, что всё было к лучшему. Я не знал, что он собирается сделать… — Ясно. — заканчивая с бумагами, мужчина протянул Арсению листок. — Распишись и свободен. И только стоило темноволосому выйти из отделения, в его голове всплыли воспоминания о вчерашнем дне, тяжелым молотом стуча по вискам и заставляя присесть на корточки, наконец дав волю эмоциям, и позволяя себе впервые за несколько лет заплакать навзрыд.