***
— Софи! Софи-и-и-и! Лорен злится — вечно её не дозовёшься. Характером она пошла в них обоих, и вышла эдакая ядовитая смесь из вредности и упрямства. Если эта кудрявая голова чего-то не хотела, её нельзя было заставить. Но если же ей что-то втемяшилось... — София! — кричит Лорен в последний раз. — Ну что же такое! — строжится, оборачиваясь к сидящим за столом Кирану и малышу-Нату. Последний послушно уплетает кашу, искоса поглядывая на происходящее. Вихры ярко-рыжих волос так и норовят упасть на лоб — в них обоих, что в Софии, что в нём, слишком много от Кирана. И оттого она совсем не может злиться на них, даже когда непоседы ведут себя совсем невозможно. Чем они тоже безумно похожи на него. Лорен тяжело вздыхает, наскро обуваясь и запахивая шаль на груди: они решили провести выходные на даче, но погода, обещая быть благосклонной, взяла и испортилась уже после их приезда. А деваться некуда, остаётся сидеть дома и развлекать друг друга. Вот только София так не считает. Она унеслась в сад даже несмотря на просьбу Лорен не возиться с землёй хотя бы до завтра: земля оставалась влажной после дождя, и Софи наверняка вся перемажется, если решит уделить время своим цветам. Что ж, хоть что-то она переняла от мамы (кроме по истине ослиного упрямства). Нежную и тщательно скрываемую любовь к прекрасному. Разве что ромашки ей никогда не нравились. Когда Лорен нашла её, Софи и в самом деле возилась в земле, но того, что увидит, подойдя ближе, она никак не ожидала. Потому что София сидела на корточках и терпеливо, нежно высаживала луковицы гиацинтов. Лорен тут же себя укорила — она должна была рано или поздно поговорить с дочерью. Она ни за что не позволит Кирану остаться наедине с темой цветов, ни под каким предлогом не позволит ему объясняться перед детьми, а последним — судить его. Как бы ей хотелось сделать так, чтобы они никогда не узнали! Вырвать эти страницы из жизней под самый корень и никогда больше не вспоминать. Но ведь такая милость никогда не будет им доступна. А потому Лорен осторожно обошла девочку, устроившись за ней, и присела на корточки. — Чем ты занимаешься, солнышко? Софи не вздрагивает, лишь оборачивается и несколько удивлённо моргает, смотря на маму. — Я так сильно хотела, чтобы у нас росли гиацинты, — сознаётся она, отводя взгляд. Чуть смущается, сама наверняка не понимая, чему, но, чувствуя, что сделала что-то запретное. — Папа не любит гиацинты, — признается Лорен шёпотом, так тихо, словно Киран в самом деле может из услышать. — По правде говоря, я бы не хотела, чтобы они росли у нас, но раз ты хочешь... — Пожалуйста! — воскликнула девочка, сорвавшись с места. Взгляд, полный нежности к цветку, её первому собственному цветку, обернулся встревоженным. — Пожалуйста, мама! Я очень-очень хочу его оставить, правда. Она словно принесла с улицы щенка и отказывается расставаться с ним... — глухо проносится в мыслях. — Боже... — Хорошо, хорошо, — Лорен протягивает руки, и дочка, не задумываясь, крепко её обнимает. — Я сама поговорю с папой, и он обязательно всё поймёт. — Поцелуем в вихрастую макушку. — Только давай посадим его во-о-о-он там. — Она указала на укромное местечко за крупным камнем. — Это будет наш с тобой маленький секрет.***
Гиацинт, словно в издёвку судьбы, оказался фиолетовым. И Киран понял — вернее, скорее постарался понять. Помогало то, что цветок не попадался ему на глаза, однако само появление напоминания в их семейной жизни с этих пор неустанно маячило в сознании необходимостью рассказать дочери. Она заслуживает знать правду, пускай даже такую страшную. И однажды она станет достаточно взрослой, чтобы отмалчиваться и скрывать стало нельзя. Однажды... Вот только это туманное, смутно маячащее на горизонте «однажды» наступает, как ни смешно, внезапно — пускай и аж спустя 5 лет. Никогда в своей жизни Киран не подумал бы, что годы для него перестанут мучительно, издевательски медленно тянуться, но начнут проносится стремглав, неуловимо приближая его детей к взрослению, а его самого к старости. Справедливости ради, в отличие от Лорен, Киран не боялся старости никогда. Чего может бояться мужчина в его положении? Потерять жену или ребёнка, лишиться самого главного в его жизни — самой собой. Но приблизиться на день к смерти и покрыться сединой и морщинами? Ну ради всего святого! Он был Фиолетовым Гиацинтом, и в своё время держал в страхе весь город. Он пережил целые детство и юность, полные боли и ужасов, он выжил, и в конце-концов обрёл семью и собственный дом, полный счастья, в котором каждый день были слышны смех и голоса любимых людей. Если ему доведётся встретить старость и смерть в их кругу, это и станет самым настоящим счастьем. Лорен, пускай и была полностью с ним согласна, а ещё честно выслушала миллион тирад о том, что годы ничего не изменят, и она всегда будет для него желанной и прекрасной, бояться продолжала. Но он обожал свою жену, и спустя долгие годы его чувства не изменились так, словно со дня их встречи не прошло ни дня. Впрочем, с годами они росли, и появление детей стало новым рубежом для них. Ещё больше доверия, обличенных демонов, и связь, ставшая такой крепкой, что Киран бы ни за что не отдал её даже самой смерти. Софии на днях должно было стукнуть семнадцать, и Киран, как и любой любящий отец, переживал перемены в ней болезненно. Она, копия Лорен, переняла от него лишь цвет глаз и волос. Но сам взгляд, цвет кожи, даже умение по-царский держаться — все от матери. Статная, красивая и уверенная в себе. Глядя на неё, Киран не мог не гордиться ими с Лорен. Но то, что она уже такая взрослая, лишь подтверждает неумолимость времени. Проклятье родителей — видеть, как дети взрослеют, перестают нуждаться в тебе (но ты никогда не перестанешь нуждаться в них) и в конечном итоге улетают из родительского гнезда. Киран боялся этого дня во сто крат сильнее, чем старости. И в то время, как Лорен крыло из-за первых седых волос, по-настоящему понять жену он смог лишь в день выпуска Софии из средней школы. Лорен подобрала для неё потрясающей красоты синее платье, невероятно подходящее её глазам. А он самостоятельно связал венок из васильков, и надел ей на голову, прежде чем они вышли из дома. Она выглядела невероятно взрослой, и Кирана это поразило, словно удар молнии. Его маленькая девочка уже совсем большая. Скоро она начнёт встречаться с мальчиками, и сводить его тем с ума даже безжалостнее, чем делала то когда-то своими подростковыми выкрутасами. Возникновение на горизонте этой темы он боялся, как огня. Вдруг какой-нибудь мерзавец попытается обидеть Софи? Или, не дай боже, сделать то, что ей не понравится? Что если из-за него она расстроится и будет плакать? Он все кости в теле этому самому мерзавцу переломает. И ничуть не побоится замарать руки. Пускай он прекрасно понимал, что София уж в слишком многом пошла в Лорен. И по признанию её самой же, глядя на дочь, она видела себя в юности — абсолютно не заинтересованная в романтике и слишком для своих лет зацикленная на своей будущей карьере. Карьера — отдельная тема в их семье. Будучи ребёнком, София столько раз заставила родителей вздрогнуть, перечисляя свои будущие профессии мечты. Она выбирала каждый день новую, и все они были безумными. Пожарный? Секретный агент? Лётчик? Актриса? Инженер? Художница? Строитель? Врач? Каждый день в те времена был сюрпризом. София устраивала целые представления, чем доводила Лорен до белого каления. Успокоиться её заставил один весьма жестокий случай. Лорен и Киран ужинали вместе с Тристаном и Даканом — их маленькая традиция, несоблюдение которой каралось жестоко. Все они были очень и очень заняты, но хотя бы раз в месяц были обязаны отставлять все свои дела в сторону и проводить вечер в кругу семьи. — Она меня с ума сводит! Сегодня она хочет стать лётчиком, вчера говорила, что станет секретным агентом, — она взглянула на Тристана, ища в его глазах поддержку. — А завтра что? Что она выкинет завтра? Однако Тристан, вместо того чтобы посочувствовать, переглянулся с Даканом, и они оба залились смехом. — Что?.. — пробормотала Лорен непонимающе. — Ты думаешь о том же, что и я? — Дакан прятал усмешку за кулаком. — Определённо, — улыбнулся Тристан. — Да о чём вы? — Лорен готова была закричать. Изливала душу, а что по итогу? — Лорен, дорогая, не обижайся, но... — Ты вела себя точно также! — Просто один-в-один. Ты тоже хотела стать спец-агентом и лётчиком! — А иногда ты и вовсе придумывала профессии, и с важным видом декларировала, что станешь первым в мире собирателем ромашек. — Дегустатором оладий. — Зашивателем кепок. — О, знаешь, какая была моей любимой? Копировщик картин! — Хватит! Лорен подорвалась с места, нависнув над столом и уперевшись в его поверхность руками. Разъяренная, словно бык, которого битый час дразнили алым. Обернувшись к мужу, она закатила глаза. Тот давился тихим неудержимым смехом, и в тот же миг, как их взгляды встретились, он прыснул. И расхохотался во всю мочь. — Предатель, — пробормотала она злобно. Но произошедшее заставило её перемениться. Она перестала так поражаться причудам дочери, и научилась у Кирана им потакать. И так было всегда. Воспитание детей не всегда оказывалось для них лёгкой задачей, в особенности потому, что воспитывать им приходилось двух дьяволят, в которых смешались характеры обоих. Но они старались, и раз за разом учились друг у друга все новому и новому. В случае с взрослением папиной дочки, Кирану пришлось учиться у жены её стальному терпению, напоминавшего ему прежде безразличие в выверенных дозах. Он всегда был тревожнее к благополучию детей, чем Лорен, и именно он готов был по любой мелочи носиться с детьми словно курица с яйцом. — Перестань ты так волноваться, — Лорен щёлкнула мужа по носу, и легонько, но настойчиво подтолкнула его к креслу, вынудив сесть. Сама же она опустилась перед ним на колени и уткнулась подбородком ему в ноги. — Ну задержалась она после занятий, что такого? Наверняка ведь всего-навсего заговорилась с кем-то, или решила прогуляться. Но Киран не унимался: заставить его удержаться на месте смогла лишь привычно растопившая сердце и ослабившая тяготы души ласка любимой. — А что если она решит прогуляться с мальчиком? Что если он окажется плохим? И обидит её? Или вовсе... — Любовь моя, — перебила она его, произнеся привычное прозвище с весьма жёстким нажимом. — Не накручивай себя. С ней всё будет хорошо. Мы достойно воспитали нашу дочь, и в случае чего, она сумеет за себя постоять. Киран сощурился, прервав ласку пальцев у любимой в волосах. — То есть ты не отрицаешь, что это «что-нибудь» может случиться? Она нахмурилась, надулась, и тут же вскочила с места. — А знаешь что, иди-ка ты к черту, мерзаве-е... Но договорить Лорен не успела. Киран подхватил её за талию и усадил к себе на колени, прижав к своему телу так крепко, что она не смогла пошевелиться, как и не смогла его поколотить. — Ты... — начала было Лорен, насупившись. — Да, я ужасен, — сознался Киран безропотно. — Но я тебя люблю. А ты меня обожаешь. — Нет, это ты меня обожаешь, — всё также строго декларировала она, пускай от Кирана и не скрылось то, что остаточная злость была сущим притворством. — Вы правы, моя госпожа, — выдохнул он жаром ей в волосы. — Ты!.. Страх однажды проснуться в холодной постели своей прежней квартиры, или вовсе на улице, страх, что всё, что он имеет и чем дорожит — всего-навсего сон, игра воображения, так страстно возжелавшего почувствовать себя живым, спустя столько лет наконец оставил его. И возвращался изредка, лишь с приходом ночных кошмаров. Но по сей день всякий раз, как Киран смотрел на клумбу Софии в саду Лорен, полную гиацинтов, у него горело нутро. Он словно бы вновь стоял над телом с катаной в руках, весь в крови и грязи, словно извалял в ней все свои внутренности. А в другой ладони — проклятый цветок. Нежный, прекрасный, — таков его самопрозглашенный символ смерти. И отчего они так ей нравятся?.. Неужто в самом деле судьба их с Лорен дитя обязана быть связана с тем ужасом? Неужели нельзя хоть ей остаться в стороне? Хоть её обойти мимо, не касаясь кровавыми лапами, учинившими столько бед... В такие моменты он делал одно и то же — возвращался в дом, запирался в ванной комнате и подолгу рассматривал собственное отражение в зеркале. Благо, Лорен давным-давно прознала об этой его привычке, и, всякий раз, чувствуя его душу каждой клеточкой своей души, находила его, потерянного и грустного, и окружала любовью. Киран точно знал, что никогда не устанет поражаться своей любимой женщине. Она умела быть бестией, при том ещё какой, но в самые трудные для него моменты Лорен обволакивала его всею собою, и забирала подчистую все страхи, тяготы и боль. Лорен привстала на носочки, чтобы коснуться губами его виска, и выдохнула так тихо и ласково, что он скорее почувствовал, чем услышал: — Сердце моё, давай расскажем ей. Киран распахнул глаза, и уставился на неё так болезненно, словно бы она в упор воткнула ему в сердце нож. Лорен поспешила объясниться, делая то убаюкивающе-нежно. — Она в тебе души не чает, для неё в мире нет никого дороже. Ничто, слышишь меня? Ничто не заставит её тебя разлюбить. Но Киран в это не верил. Как бы отчаянно ни старался, сколько бы Лорен его ни убеждала, это было бесполезно. Сам он за все эти годы не сумел до конца простить себе собственные грехи, и уж тем более не верил, что это смогут сделать их с Лорен маленькие трагоценности. (Пускай одной из этих драгоценностей вот-вот исполнится семнадцать лет). Он съежился так, словно из его тела выкачали весь воздух, и так и остался стоять над раковиной, скрючившись, смотря в никуда. Но Лорен, как и всегда, была рядом, была утешением, была спасением. — Давай попробуем. Тебе не придётся делать это одному, знаешь же, у нас одна судьба на двоих. И одни грехи. — Ты не должна... — Молчать, — перебила его Лорен.— Не должна, но всегда буду, — и голос её вновь стал мягким-мягким, как шёлк, как взбитая перина. — Я тебя люблю, Киран. Всем сердцем люблю. Ты — лучшее, что со мной случалось... Киран, жутко смущенный словами жены, попытался разрядить обстановку: — И с каких пор ты у меня такая нежная, Лори? Лорен же в отместку пихнула его в бок. — Ну вот, узнаю свою любимую женщину, — пробормотал он тихо. Лорен развернула его за плечо, и жарко впилась губами в его губы. — Неисправимый... Ужасный... Просто невозможный... — Я тебя люблю, — выдохом в жестокий, кусающе-терзающий поцелуй. — Я тебя однажды до смерти закусаю!.. зацелую!.. сделаю с тобой... — Ну тише, тише... В такие моменты время переставало существовать. Исчезал весь окружающий мир, и имел смысл один лишь трепет двух тел, жарко сплетённых страстью, в которой не было место вожделению. Одно лишь влечение душ, так безумно влюблённых, так отчаянно друг к другу привязанных, что связь эта была подобна тому, как сплетаются стволами и ветками два дерева, в конечном итоге разделяя одну корневую систему. Я без тебя сирота, — думали оба. — Я без тебя не хочу, не могу, уже ни за что не выживу. Они слились воедино и растворились друг в друге прямо там, в ванной, напротив зеркала. Лорен заметила муку в его глазах уже когда он был в ней, бился в её теле вторым сердцем, исступленным и жарким, но душа его была не с нею. Душа его горела адовым огнем, зрачки бегали под сомкнутыми веками. А стоило глазам открыться, взгляд упрямо устремлялся вперёд, к отражению, синему пламени в глазах, полных агонии. — Тише, тише, — умоляла его Лорен. — Ты делаешь мне больно. Он вздрогнул, и тут же пришёл в чувства. — Прости меня, — обрушился на неё десятками, сотнями нежных, исцеляющих поцелуев. — Прости, моя любовь. Свирепость движений облетела шелухой. Киран осушил слезы на её щеках, а Лорен — его стыд, засыпающий лишь с её подачи. Когда им достало сил разжать объятия на жизнь и на смерть, они уселись по разные края ванной, и тихонько заговорили. — Ты говорила всерьёз? На душе у Кирана по-прежнему было тяжело, и Лорен ответила далеко не сразу. Впервые за долгие годы их брака она по-настоящему боялась сказать то, что ранит его. Собственное прошлое они обходили сторой так тщательно, что такие ситуации возникали чертовски редко. Но каждый раз сшибали их с ног. Лорен жевала губы, разглядывая блики на воде. — Да. Я действительно считаю, что нам стоит попробовать. Лорен взглянула на него, ожидая... Чего? Согласия? Строгого отказа? У него не было сил ни на что. Он откинулся затылком на борт, и уставился в потолок. — Попробовать? — сухо, обессиленно. — А что потом? У меня что, есть несколько попыток? Дочь испугается своего отца-убийцу, и у меня будет шанс исправиться? Лорен позволила ему договорить несмотря на то, что каждое слово било под ребра ножом. — Ты ведь знаешь, я не это имела ввиду, — её потрясывало. Они словно бы перенеслись в те времена, когда за каждый прожитый день нужно было благодарить небеса, а о будущем денно и нощно молиться. Когда каждый раз, расставаясь, они боялись больше не встретиться никогда. — Я понимаю, что обратной дороги уже не будет. И не только у тебя одного, прошу, не забывай, мою душу тоже тяготят грехи. Они так и сидели, не глядя друг на друга, мучаясь каждый своей-давно уже общей болью в уже остывшей воде. Лорен показалось, что если он не обнимет её прямо сейчас, если не потянется сам, её разорвёт на части. И он услышал. Придвинулся, потянув к ней руки, и Лорен помогла ему себя поднять. Он уложил её к себе на грудь, и стал водить ладонями по волосам, шее, спине. — Прекрати от меня отворачиваться. Ведь я никогда не давала тебя повода думать, что ты один. — Прости меня, моя душа, — поцелуем в макушку. — Я настоящий дурак. «Я тебя не заслужил» Если бы этот бред сорвался у него с языка, Лорен бы в самом деле разбилась на осколки. Столько лет убеждать его в обратном, чтобы потом... — Знаешь же... — шёпотом, страшно боясь. — Я больше всего на свете хочу, чтобы этот кошмар наконец оставил нас. И я искренне верю в то, что говорю. Я верю в нас и наших детей. Нат ещё мал, но София уже слишком взрослая, чтобы и дальше от неё скрывать. Он молчал, наверное, с минуту. Но ласка пальцев оставалась проникновенной и нежной, и Лорен знала, что волноваться ей не о чем. — Наверное, ты права, — наконец выдохнул он. — Но как ты представляешь себе этот разговор? «София, дорогая, твои родители преступники»? И как она отреагирует? Обрадуется и скажет «хочу быть преступницей как мама и папа»? — Какой ужас, — пробормотала Лорен, искренне не зная, плакать ей или смеяться. — Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления, ладно? Лорен подняла голову, всматриваясь в любимое лицо. Знакомое каждое черточкой, а она по-прежнему готова рассматривать его часами, и ведь каждый раз удаётся находить в нём новые причины влюбляться снова и снова. Как он красив — весь он, и сердце его, и душа. Она приподнялась, повинуясь неведомо чему, и он поднял на неё голову, по-прежнему удерживая её в своих руках, прижимая к груди, к самому сердцу. Лорен нежно провела по его щеке, и Киран потянулся за этой лаской, словно тот мальчик из Грейчапел, которым он всегда будет глубоко в душе. Он повторил её движение, словно бы зачарованный — в горячном бреду жадно рассматривая её, желанную, великолепную. Медные волосы, ниспадающие водопадом, влажные у висков. Роспись веснушек по всему телу, особенно причудливо петляющих по груди, которую он с благоговением обхватывает ладонями, прежде чем припасть губами, будто к краю священного грааля — святая святых. Нежно, сладко мажет пальцем по припухшей от укусов нижней губе, и щеке, а Лорен ластится, как маленькая девочка, которой она всегда была и будет, его маленькая горячо любимая девочка. — Мы со всем справимся, как справлялись всегда, — обещанием, поцелуем в кудрявую макушку. Киран прижимается к её груди, и Лорен кожей чувствует его улыбку. — Справимся. Страх, первобытный и жгучий, сметающий на своём пути всё, оставил его. Разговор был предрешён. Кирану по-прежнему было тяжело, просто чудовищно тяжело, но он признал то, о чем ему твердила Лорен — хранить правду в тайне нечестно по отношению к самой Софии. Она заслуживает знать. Она их дочь. И уж если она не сможет это принять, тогда чего они с Лорен стоят?***
«Софи, нам с папой нужно тебе кое-что рассказать» Так дёшево и глупо, что, будь Софи помладше, напридумывала бы уже себе, что родители сейчас сообщат ей, что она дочь эльфа и гнома, которую они подобрали на лесной опушке много лет назад. Софи подняла вопрошающий взгляд на отца, пытаясь понять, стоит ли ей ждать взбучки. Мама в этом плане всегда была строже — Киран способен был простить ей любую шалость, и в свое время они частенько сговаривались и плели против мамы секреты. Но Киран тут же отвернулся, не выдержав. Слишком страшно. Слишком тяжело и невыносимо. София напрягалась пуще прежнего. Значит, что-то впрямь серьёзное. Но ведь она ничего такого не сделала? Начала Лорен. Спокойно, но неловко, скомкано. Как вышло. — Ты слышала историю о Фиолетовом Гиацинте? В комнате воцарилось молчание. Рука Кирана, которую Лорен неустанно держала в своей, дрогнула. — Конечно. Один из самых именитых наёмных убийц Призрачной косы. Убивал при помощи катаны, и был прозван по имени цветка, потому что оставлял гиацинты на местах своих преступлений. Педантичная точность, и ни грамма эмоций. Чего ещё ожидать от их дочери? — Всё так, — кивнула Лорен. — В свое время я работала над делом Фиолетового Гиацинта, и однажды, так уж вышло, мне довелось самой его повстречать. София подскочила с места. — Мам??? СЕРЬЁЗНО, МАМ??? Лорен ласково улыбнулась дочери, подзывая её сесть рядом с собой, как они делали в детстве, когда та читала маленькой Софии сказки. — Я знаю, что ты уже совсем взрослая, но разрешишь нам, — она взглянула на Кирана, и тот неловко улыбнулся, кивая. — С папой рассказать тебе сказку? Нашу с ним историю. Киран продолжал прятаться за Лорен, и София, ласково и нежно, подсмотрев за мамой, подозвала его, хлопая по дивану по левую сторону от себя: — Папа, иди к нам. Ты ведь тоже будешь рассказывать? Она взглянула на него блестящими, умоляющими глазами. И Киран сдался. Как и всегда. — Умеете же вы мною крутить, — беззлобно проворчал он. Но послушно уселся по другую сторону от дочери, и родители обняли любимую дочь. — Мам, эта история как-то связана с Фиолетовым Гиацинтом? — по одному только голосу уже было понятно, что тема её волнует. — По-правде говоря, я много о нем читала. Он самый таинственный преступник Призрачной косы, но при этом очень необычный. Я ничего конкретного не смогла о нем найти. Лорен усмехнулась, искоса поглядывая на мужа. — Так и есть. Когда я была совсем маленькой девочкой, у меня был друг, Дилан. Мы все время проводили вместе, и человека ближе его у меня не было. Ты видела его фотографии в альбоме, дорогая, и там же с нами был дядя Уилл. Много лет назад, в день открытия новой железной дороги мы с ним пошли посмотреть на праздник на вокзале, но, так вышло, что мы оказались там в тот самый момент, когда произошёл взрыв. И Дилан исчез в тот день. — Я тоже был там, — продолжил Киран. София тут же обернулась к нему, слушая внимательно-внимательно, будто бы даже не дыша. — В отличие от твоей мамы, я родился в очень бедной семье. Я жил прямо на улице близ Серой Часовни, а мои родители погибли так рано, что я не помню их лиц. Выживать на улице было очень тяжело, и я пытался зарабатывать хоть какие-то гроши, делая единственное, что уже тогда умел — рисуя портреты на улицах, — он сделал паузу, словно собирался с мыслями, или скорее пытался с ними совладать. — В тот день я был на ярмарке близ станции, где произошёл взрыв. Я рисовал. Он замолчал. Лицо его оставалось спокойным, но Лорен чувствовала, какие буры рвут его душу изнутри. — Взрыв был происками Призрачной косы. В тот день они впервые показали себя, и с тех пор терроризировали город на протяжении очень многих лет, — она выдержала паузу, поглаживая Софию, прикорнувшую у неё на груди, по голове. — Я не пострадала в тот день, но твоему папе повезло меньше — его вместе с Диланом забрали с собой головорезы из Призрачной косы. Папу забрали по ошибке, и с тех пор его жизнь стала ещё тяжелее, чем была «до». Киран очень тяжело вздохнул. В горле его осел ком. — Сначала я попал в рабство. На моем плече поставили клеймо, и каждый день нас, детей, жестоко пытали. Я не хочу вдаваться в подробности, но те дни отпечатались в моей памяти так ярко, что, если закрою глаза... — Тише, дорогой, — Лорен погладила его ладонью по щеке. — Это давно в прошлом. — Ты права, — он вымученно улыбнулся. — Когда они забрали меня, мне было четырнадцать лет. Я пробыл в плену около года, а потом вырвался и убил своего хозяина. К сожалению, меня поймали. Глядеть на эту память, пускай и украдкой, по сей день было мучительно больно. И Лорен понимала его как никто другой. — Папа собственными руками срезал клеймо, — Лорен подняла короткий рукав рубашки, оголяя шрам. — И ему дали выбор — умереть, либо жить, работая на Призрачную косу. Твой отец потерял слишком многое, и в душе его горела жажда жизни и жажда мести. Он выбрал жизнь. — Какое-то время меня тренировали. Учили защищаться, наносить точные смертельные раны, красть, выслеживать и прочее, прочее. Так я познакомился с тётей Беллой... — ТЁТЯ БЕЛЛА ТОЖЕ?.. — Софи, тише, тише, — Лорен отчаянно пыталась её успокоить. — Она... — София защелкала пальцами, вспоминая. — Золотая гадюка, да? Настал черёд Кирана возмутиться. — Тебя это что, ни капли ни пугает? — Нет, — Софи замоталась головой, как болванчик. — Совсем нет. А должно? — Ты определённо моя дочь! — засмеялась Лорен. — Впрочем, лично меня твой папа при первой встрече ужасно напугал. Да и первое время, в целом... — А как вы познакомились? — Ты уже поняла, что папа — Фиолетовый Гиацинт, да? — Ага. Рассказывай дальше. — Как это? — Киран подскочил с места, и сел перед дочерью на колени. — Софи, детка, я — Фиолетовый Гиацинт. — И что? — девушка искренне не понимала, чего он от неё хочет. — Я убил сотни мирных людей. При звуке моего имени город дрожал. Тебе что, ни капли не страшно? Её лицо ничуть не переменилось. Слова буквально пролетали мимо. — Ни капли. Пап, ты себя видел? Ты ведь и мухи не обидишь! Я бы скорее поверила, что убийцей однажды была мама. Киран ухмыльнулся, стреляя глазами в направлении жены. — Ох, дорогая, до этой части истории мы ещё дойдём. Но веселье быстро его оставило: слишком долго он боялся. Мучительно тяжело ему было простить себе собственное прошлое. — Тебя действительно это не пугает? Совсем? — Пап... — Соф слезла с дивана, и опустилась рядом с отцом на корточки. — У тебя не было выбора. Тебе нужно было жить. Нет, ты обязан был жить! Иначе нас с Натом бы сейчас здесь не было. И ты не встретил бы маму. И вообще... Она крепко обняла папу, и тот впервые на памяти Лорен заплакал при дочери. Навзрыд.