тридцать два шипа

Табаки видел это. Плитка душевно-доброго цвета, изуродованная темными брызгами крови на полу и даже на стенах, какое-то жуткое грязное лезвие, голова, чей стук об пол и перепугал всю стаю, и волосы, слипшиеся, пропитавшиеся и пропахшие алой лужей. Белая рубашка, которую Лорд так оберегал, наполовину побагровевшая, прилипла к телу. В глазах тогда помутнело от оцепенения и накативших слез, а горло будто пропало. Шакал не мог издать ни звука, только безрезультатно делал рваные вдохи и царапал дверной косяк ногтями, пытаясь позвать на помощь Слепого. От него было мало толку, пока тот не подозвал Сфинкса и в стае не забили тревогу. Всё случилось быстро и эпизодично, как во сне: кое-как, истерично перекрикиваясь и споря, Лорда посадили в коляску, из которой он выпал, и под истошные протесты Сфинкса бегом повезли в Могильник. Переволновавшегося Слепого не останавливали даже дверные косяки, в которые он врезался впопыхах. Табаки, не справляющегося с управлением коляской, следом повез Черный, слишком шокированный, чтобы раздавать свои язвительные комментарии. А Шакал помнил всё слишком хорошо. Как он через целую неделю ужасных переживаний наконец увидел его! Привычно недовольного, хмурого, будто ему каждый день тут ставили клизму, но до страшных мурашек умиротворенного и расслабленного. Как крепко обнял Лорда, стискивая ребра, стараясь не смотреть на перевязанные запястья. Как целовал его веки, лоб, виски и скулы, приговаривая, или, скорее, бормоча: "живой-живой, живой...". Как шепотом спросил, почему, а Лорд хило улыбнулся и ответил: "Настроение было паршивое". Никто не знает, почему Лорд иногда вдруг хватается за голову и начинает тяжело дышать, лихорадочно ищет что-то глазами на потолке, а зрачки его сужаются, перепрыгивая через десять миров подряд. Но каждый настораживается. Слепой остерегается молчания Табаки.