вскипяти мне чайник‐сердце, но только не обожгись

      И чайник-сердце и гранатовый сервиз – всё носил с собой. Сколько находился здесь, а это что-то около месяца, бессменно таскал под боком. Гремел, когда шарились по остывшим дворам. Стояли подолгу, когда уставал. По рукам бил, когда чужие пальцы прикасались к аорте. Чайник-сердце бедный стирался от вечных поглаживаний. А какой хрупкий-то был. Всегда удивлялся как он ещё не треснул.       А хозяин чайника выглядел разбито. Высокий, сгорбленный, бледнее луны. С потрескавшимися губами, с синяками на острых коленках и вывернутым указательным на левой руке. С горбатым носом и с выцветшими, когда-то бывшими огненно-красными прядями, зачёсанными назад и собранными в крошечный хвостик на затылке. А самое удивительное – всегда молчал.       Что-то было в Хёнджине необъяснимо странное. Скрытное, но в то же время безобидное и хрупкое, как сам чайник. Ему бы найти своего рода защитника.       — Хорош лупать, — предупреждал Чанбин всякий раз, проходя мимо, — если не хочешь получить тарелкой по лбу.       Чанбин в этой шайке главный. Когда надо – шугал, когда не надо – тоже.       Походу это и был своего рода защитник.       Я понял это, когда увидел как бережно он забинтовывал Хёнджину тот самый указательный. И как отчитывал Минхо.       — Да хер с ними, — твердил Минхо, развалившись в углу дивана и чавкая жвачкой.       Лежал с невинным видом, не причастный ко сломанным костям Хёнджина. Как я понял, уже не впервые. Его зрачки, словно за решёткой отросших волос перескакивали на меня. Секущиеся кончики лезли в рот, прилипали к уголкам губ и застревали в липкой тянучке. Мерзость.       Он разливался в склизкой ухмылке, нагло сложив свои разбитые кроссовки на мои колени. Стучал носками, иногда размахивал пятками и наблюдал за реакцией из-под фиолетовых решеток.       Минхо я боялся больше всего. Больше чем того же Чанбина или Хёнджина с его посудой. Сложно было предугадать дальнейшие действия Минхо. Нарочно он делал это или его забавляло издеваться над другими.       Поэтому мы почти не общались, по крайней мере, старался. Я вообще почти ни с кем не общался. Дни и ночи мы проводили в гараже Чонина. Он-то меня и привёл сюда месяц назад. Сказал ждать здесь, а после пропал. На сообщения не отвечал и в трубке постоянно молчал.       Мне не сбежать.       — Не цепляйся к нему, — буднично повторял Сынмин, сидя на мини-баре, притащенным Минхо откуда-то с улицы. Симпатичная круглая бочка, ничего не скажешь. Очень удобная, судя по его спокойному лицу, — прекрати наблюдать за ним. Он за этот сервиз убьёт.       Сынмин появлялся здесь реже всех. Раз в неделю или что-то вроде того. Сначала думал, может, из-за учёбы.       — Из-за сигарет, — опять же пояснил Чанбин, — в основном. Кончаются – приходит.       — Не кончаются – не приходит? — предположил я.       — Нет.       Неуютно здесь, да и скучно. Днём в гараже нечем себя занять, приходилось прятаться от Минхо. Тот больно заламывал руки и громко смеялся прямо в уши. По ночам выходили гулять между другими гаражами. Все твердили, что Чонин может обидеться, если узнает что все ушли. Но о какой обиде шла речь, если он даже не заявлялся сюда?       — Тут Минхо спрашивает, — тянул Чанбин. И не слова, а время.       Он стоял позади дивана. Весь такой тяжёлый упёрся широкой спиной. Хрустел костями на скрещенных руках. Смотреть на него не хотелось. Я сидел ровно и пялился в одну точку.       — Когда ты уйдёшь.       — Почему я должен уходить?       И тишина. Чанбин не смотрел вовсе. Остыл тут же.       Слышно только как Минхо что-то колупал на улице. И ещё немного шипела колонка. Антенна всё никак не могла поймать сигнал. И почему же Минхо сам не спросил?       Сынмин выпускал новую порцию дыма, всё так же облюбовав мини-бар.       — Долго спишь. Пора тебе валить.       Я не обратил на это внимание. Снова подумал, что они шутили. Здесь это считалось нормой – странный юмор.       Последняя прогулка выдалась очень тяжелой. У Хёнджина отказали ноги. Чанбин нёс его всю оставшуюся дорогу на руках, а все косились на меня так словно я виновен в этом. Я долго не понимал почему к этому Хёнджину такое внимание. Его все готовы были защищать, не только Чанбин, оказывается. Даже в какой-то степени и Минхо.       Вопрос, ответ на который я вряд ли получу. Мне бы только Чонина дождаться и свалить отсюда.       Я давно потерял ход времени. Как и телефон, к слову. Уверен, что в этом замешан Минхо. А когда попытался узнать об этом у него, тот просто буркнул через плечо с гвоздями во рту:       — На хер он мне-то сдался?       Сынмин молча курил на своём месте раз в неделю, а Чанбин крутился возле Хёнджина, раздобыв откуда-то коляску.       И всё же. Скучно здесь. Очень.       Было скучно, до того как Минхо вернул мне телефон. Заверял, что валялся под диваном. Уже не особо волновало телефон ли или он сам, когда на экране всплыл звонок от неизвестного номера.       Не раздумывая, я смахнул вправо и приложил телефон к уху, в надежде услышать Чонина.       Но вместо Чонина я услышал плачь. Женский истерический плачь. Она что-то неразборчиво произносила, кажись, чьё-то имя. Звала зачем-то.       Она не переставала названивать. И тогда я решил спрятать телефон глубоко в диван, там его хотя бы неслышно. На диване сидел Хёнджин. Всё так же прижимал к себе гранатовый сервиз. Глаз не спускал с чайника-сердце на столе. Потрескавшиеся губы слились с цветом кожи и подрагивали время от времени. На его коленях лежал плед, махровый, Чанбин притащил.       Я старался не пялиться как мне все говорили, но получалось не очень. Хёнджин протянул левую и указывал на чайник-сердце. Перебинтованный указательный дрожал в воздухе, а после он кивнул и прохрипел:       — Вскипяти мне чайник‐сердце, — тарелки его так дребезжали под боком, что я с трудом понял что он сказал, — но только не обожгись.       — Что?       — Вскипяти, — повторил он медленно, — чайник-сердце.       Я удивился тому, что он говорящий на самом-то деле. Об этом все знали?       Гараж пуст, мы остались одни.       Хёнджин пальцами зацепился за закручивающиеся гранатовые стебельки чашек и протянул одну мне. Но прежде долго выбирал какую именно отдать из двух совершенно одинаковых.       — Выпьешь со мной? — предложил он.       Я кивнул, оглядев гараж. По-прежнему никого.       Хёнджин, чуть наклонившись, аккуратно взял свой чайник-сердце и ещё несколько секунд подержал его в воздухе над коленями. Бесцветная жидкость наполнила чашку до краёв и моментально нагрела гранатовые бока.       — Ты умираешь, Джисон, — прохрипел он, — я больше не выдерживаю.       Из чашки клубился дым, заворачиваясь, касался щек. Хёнджин поглаживал бока чайника, которые запрещал трогать другим.       — Умираешь, — повторил он и, кивнув, заставил выпить содержимое в чашке.       Убьёт. Наверное, он меня убьёт.       Хрупкая чашка соскользнула с моих рук, и скорее всего треснула, как только я понял.       Что нет никакого гаража. Нет ребят. Нет Хёнджина с посудой. Нет и меня.       А есть больничная койка. Зарёванная мать. И виновный Чонин.       Вернее, невиновный. Не хотелось винить его, конечно. Не хотелось.       Он ведь только-только сдал на права.