Календарь.

Бывают такие моменты, когда до определенного дня ты считаешь секунды. Например, перед долгожданной поездкой в отпуск: смотришь на календарь-тройку на стене кабинета офиса и сверлишь взглядом дату вылета, мысленно зачеркивая ненавистные рабочие дни. Страшнее, когда в определенный день назначено не очень приятное событие. Например, операция. И пусть ты уверен в её успешном завершении, ведь тебе всего лишь вылечат зуб, например, или проведут неприятную, но очень необходимую процедуру, но на всякий случай, подсознательно, неосознанно, ты разошлешь самым близким сообщение с тремя заветными словами, уберешься в квартире и, может быть, почистишь кэш в браузере, чтоб никто не смог узнать, какие видеоролики ты смотришь в режиме «инкогнито». Юнги не знал, что из этого всего ему делать. Хотелось сразу и убраться в квартире, и выброситься из окна к чертовой матери, потому что оба выходных дня память услужливо подкидывала ему картинки с недавней сцены в коридоре перед квартирой Чимина. Этого не должно было случиться. Вообще. Ни под каким предлогом, ни в какой фантазии воспаленного мозга, ни за какие миллиарды вон — Юнги не должен был целовать Пак Чимина! В ту ночь он еще несколько долгих мгновений стоял перед закрывшейся дверью, в секунду потеряв всё, что можно было назвать ориентиром. Из его опьянённого мозга утекла информация о том, где он, что он делал, с кем был и что хотел бы продолжить. С негромким хлопком двери, словно железным занавесом, под которым ему очень хотелось, видимо, проскользнуть, весь выпитый алкоголь нагнал его разом ударом железного молотка по голове. С третьей попытки он подхватил свою сумку и на заплетающихся ногах дошел до лифта. Он всё ещё выглядел не мерзко и не отвратительно, но это вовсе не мешало ему потерять ориентацию в пространстве, но, как ему очень хотелось думать на следующий день, его предпочтения в сексе остались непоколебимы. Как он добрался до дома, он тоже помнил смутно, только по истории поездок в приложении с такси, на следующий день, выспавшись и выпив болеутоляющее, он вычислил что проехал две трети Сеула. В том районе у него не было знакомых женщин, в той части Сеула жили Чонгук и Тэхён, но он чётко помнил, как они с Чимином сажали их в машину. Чимин. Юнги был с Чимином. Юнги сел в машину с Чимином. Юнги проводил Чимина до квартиры, и это путешествие существенно осушило его глотку. Мин настойчиво напрашивался на чай. Мин настойчиво напрашивался на целое чаепитие. Мин делал всё, чтоб выпить весь чай в доме Пака, всю воду, весь лимонад и даже соевый соус, если тот завалялся где-то в его холодильнике. Мин Юнги флиртовал с Пак Чимином, чтоб потом оказаться в его постели и, вероятнее всего, трахнуть. А гейство и вправду оказалось заразным и, видимо, передавалось воздушно-капельным путём, как бы не пытался Чонгук убедить его в обратном все годы их дружбы. Осознание случившегося настигло на кухне за стаканом воды с разведённым в нём аспирином. Холодная испарина покрыла гладкую чистую кожу на его лбу, сердце застучало чуть быстрее, внутри всё за мгновение перевернулось вверх тормашками; Юнги схватился за телефон, открыл, но потом тут же свернул диалоговое окно с Чонгуком и отложил гаджет. Через секунду он повторил ритуал. А потом еще раз. Это определенно было не то событие, о котором хотелось бы поговорить с кем-либо, тем более с Чонгуком. Он так и видел акулью улыбку и широко раскинутые руки под елейное «добро пожаловать в наш клан гомосеков, хён», и фантазия заставила молодого мужчину страдальчески простонать в потолок. Чёртов Чон Чонгук и его друзья-педики! Чёртов Пак Чимин! Чертов Уён со своими рассказами о том, какой Пак Чимин мировой парень! Чёртов Сеул, чёртов алкоголь, чёртово всё на свете, что заставило Юнги окунуться в этот голубой океан и поцеловать мужчину! Мин сложил руки на столе и с глухим стуком уронил на них голову, обессиленно застонав, сам себя коря за слабость и распадаясь на миллион осколков от переживаемого… чего? Стыда? Не более, чем в старшей школе, когда, неловко занявшись первым сексом, он спустил слишком рано, хотя до этого заливал что у него «уже было, и много раз». Его на тот момент пассия, чьего имени он уже и не помнил, имела больше мозгов и сразу сказала, что Юнги у нее первый, что, конечно же, не добавило тому уверенности, но волшебное «я буду осторожен, детка» сработало как эликсир храбрости для самого же Мина. Тогда было стыдно, неловко и некомфортно, потому что по рассказам старших, качественный секс должен длиться больше часа. Всё-таки хорошо, что Мин был у нее первым. Потом, может она и сравнивала, но Юнги об этом уже не задумывался, потому что расстались они весьма скоро. Сейчас Юнги испытывал ту категорию стыда, как если бы он вышел из мужской комнаты с не заправленной рубашкой или расстёгнутой ширинкой. И это пугало, наверно, больше, чем сам факт случившегося. Юнги пытался вызвать в себе хоть какое-то отвращение к сложившейся ситуации, но после получаса безмолвной истерики и метаний по квартире пришел к выводу, что всё его нутро отнеслось к произошедшему не более чем как к обычному пьяному поцелую. Очень горячему, очень сочному, качественному засосу, который по всем сценариям должен был закончится горячим марафоном в постели и, слава богу, что не закончился. Ладно, предположим, ПРЕДПОЛОЖИМ, это событие действительно имело место быть. А оно точно имело место быть, и послезавтра на работе Юнги придется вновь с этим столкнуться лицом к лицу. И вроде, можно было бы смириться, однако, смирение не умаляло тот факт, что Пак Чимин всё еще оставался мужчиной. Юнги даже три раза попытался посмотреть специфические видеоролики, и все три раза, брезгливо морщась еще на этапе касания друг друга мужских рук, тут же выключал. Он прочел пару интернет-статей о случаях гомосексуальности в природе и даже в древней истории любого из континентов. Везде. Везде, мать его, эти чертовы педики! На второй выходной было не лучше. Мина уже полностью отпустил похмельный синдром, он ясно мыслил, и в этом было его спасение и проклятье одновременно. Хорошо. Он, наконец, пришел к смирению. Он выпил слишком много, хоть и не больше своей нормы, однако, из памяти это событие было уже никак не вырезать. Его попросили не портить вечер, и Юнги мимикрировал под предлагаемые обстоятельства, ловко и непринужденно притворяясь завсегдатаем того самого заведения, где они были ночью, и, видимо, слишком увлекся. Да, именно так. Чимин ведь никому не расскажет. Первый рабочий день после Соллаля не нёс в себе ничего нового. Глухое беспробудное «ничего нового». Предрассветный сумрак лишь немного быстрее рассеивался, озаряя верхушки жилых высоток в спальных районах первыми несмелыми лучами всё ещё холодного солнца. Машины заполонили собой городские проспекты немного раньше, выиграв спор у природного явления о том, кто же первее встанет этим утром. Центр города всё так же сверкал неоновыми вывесками и новогодними украшениями, оплаченными из налогов граждан Южной Кореи, хотя их мерцание и чудные переливы уже не так радовали глаз, словно с ноткой тоски приговаривали: «мы провисим еще неделю, а потом нас снимут и спрячут в холодные грязные ангары до будущего года, поспеши насладиться нами!». Да и спешащие на свои рабочие места горожане уже не обращали на них внимания, суетливой серо-черной массой распределившись по тротуарам. Юнги им не завидовал и не сочувствовал — он просто проезжал мимо, нервно постукивая пальцами по рулю, мерно покачиваясь взад-вперед от регулярного чередования педалей «газ» и «тормоз», потому что поток машин не имел перманентной скорости движения из-за слишком часто встречающихся и меняющих цвет сигналов светофора. Его бы и укачивать начало, если бы у въезда в бизнес-квартал, где находился их офис, добрая половина машин волшебным образом не испарилась, и путь оказался более-менее свободным. Ни полное отрезвление, ни приятный вчерашний вечер в компании старой знакомой не смогли стереть из памяти воспоминания о том, что накануне Юнги чуть не прыгнул рыбкой в постель к тому, чей набор первичных половых признаков совпадал с его собственным. Ладно. В конце концов, Чимин же явно не дурак, раз скрывает свои собственные предпочтения от коллег, а значит, он прекрасно осознает, какие это может повлечь последствия и, в конце концов, Пак же неплохой парень, он точно не будет использовать случившееся против Юнги. Но всё равно встречи с Паком Мин боялся больше, чем ребенок детских стоматологов. Однажды, будучи ещё дошколёнком, он был свидетелем того, как маленький ребенок обещал съедать свой завтрак каждое утро, принимать все витамины, выполнять все задания, помогать по дому и даже. Даже! Убирать за собственной собакой и выгуливать её каждое ранее утро и каждый поздний вечер — в дождь, в снегопад и ураган. Да, у Юнги в детстве была собака. Да, этим дошколёнком был сам Юнги. Да, встречи с Паком он боялся примерно с той же силой, с которой примерно двадцать пять лет назад клялся своей матери собирать собачьи какашки со всех газонов. Обещания не помогли, его всё равно сдали в руки дяде в белом халате, но это оказался обычный осмотр, после которого ему так или иначе пришлось съедать завтрак, принимать все витамины, выполнять все задания, помогать по дому и даже. Даже! Убирать за собственной собакой и выгуливать её каждое раннее утро: по вечерам мама не отпускала его одного. Еще бы — признаться, пудель так себе защитник. Те уроки жизни Юнги усвоил хорошо. Первое — никогда не верь взрослым. Второе — если грядет неизбежное — смирись. Третье — всегда бери с собой несколько пакетиков для собачьего говна. Под эти бесхитростные воспоминания, минуя заветное место парковки Чимина, которое на удивление, ещё было пустым, Мин прокатился по подземному паркингу и предусмотрительно забился в самый дальний и незаметный угол. Маскировка не сработала, и задница его внедорожника так или иначе выделялась среди шаблонных малолитражек. Пак Чимин всё так же вёл негласную войну с понедельниками, в которой он проигрывал с примерным счетом ноль-бесконечность. Можно было бы не придавать этому особого значения, но молодой юрист в детстве тоже не очень любил зубных врачей, так как мама переживала за его не слишком идеальный передний зубик, всячески уговаривая своё чадо поставить брекеты, но чадо сопротивлялось с остервенением и скандалами, уже в начальной школе дав понять своим родителям, что если он чего-то хочет, или не хочет, то он обязательно этого добьется. Или добьется того, чтоб событие не случилось. Но и чете Пак стоило отдать должное — своего единственного сына они воспитывали с пониманием, что чужое мнение стоит уважать, даже если это мнение маленького ребёнка. Пак бы определённо слукавил, если бы сказал, что он не хотел того поцелуя. Хотел. Возможно, не с Юнги, а с человеком, с кем можно было бы пуститься в безудержное чаепитие на всю ночь, но у судьбы на всё свой план, поэтому Чимин не противился и этому небольшому презенту. Нет, он не беспринципный, не легкомысленный, не легкодоступный — он просто взрослый. Он одинок, он не завязан на клятвах о вечной любви, и он считает, что имеет право удовлетворять свои физические потребности — не с первым встречным, конечно же, цену он себе знает, однако, в этот раз судьба подкинула ему гомофоба и бабника Мин Юнги. Партия так себе, если честно. Но так или иначе, жалеть о случившемся он не собирался, заниматься самобичеванием и театрально возводить руки к потолку тоже. Его даже посетило некое злорадство, совсем безобидное, да чувство лёгкого триумфа, что он был на столько неотразим и мил, что либидо Юнги не смогло устоять. Топор вражды припорошен февральским рыхлым снегом, и Мин действительно показал себя с лучшей стороны, так что почему бы просто не положить очередную монетку в копилку своей неотразимости? Так что, хоть Пак традиционно и проиграл понедельнику, на работу он ехал без каких-либо смущений и переживаний относительно прошедших выходных. Он прекрасно умел делать вид, что ничего не случилось, а значит, не стоит заострять внимание на произошедшем. И Чимин прекрасно справлялся с поставленной самому себе задачей, успев подзабыть об этом событие за несколько рабочих дней, изредка пересекаясь с Юнги в коридорах офиса, по которым Мин старательно, но безуспешно избегал встреч, и вид его в те моменты был по истине нелеп: слишком каменное выражение лица, слишком беспристрастный взгляд, старательно отводимый в сторону, слишком плотно сжатые губы и напряжённые плечи выдавали его с потрохами. Кто же знал, что парня, которого за глаза кличут ни больше ни меньше как «бэд бой» можно так легко вывести из душевного равновесия обычным поцелуем? Каждый раз, когда Чимин и Юнги пересеклись на кухне, в туалете, в кафе в очереди за кофе и в других местах, где это было возможно, Пак прятал в уголках губ самодовольную улыбку, наблюдая крах выстроенной непроницаемой стены альфа-самца Мина. Юнги не помогал и Чонгук, который, даже не подозревая о случившемся, ведь Пак не был треплом, с рвением первоклассника звал своего хёна присоединиться к ним при любом удобном случае, беззаботно улыбаясь своей акульей улыбкой, а Юнги просто не было поводов отказать — любое его сопротивление могло вызвать вопросы, ведь все разногласия были улажены, место парковки Чимина осталось за ним, воспоминания о веселой вечеринке бережно хранились за семью печатями, а история с поцелуем не упоминалась ни в коем случае, оборвавшись на беззаботном Чиминовском «мы разъехались буквально через пару минут после вас», за что Юнги в глубине души был благодарен и ненавидел Пака одновременно, потому что он был уверен, что Чимин прекрасно всё помнит, а значит, у него есть оружие против Мина. В какой ситуации его можно применить, он и представить себе не мог, но с каждым днём его уверенность в собственном светлом будущем и будущем своей карьеры таяла как выпавший ночью снег под лучами предвесеннего солнца — томно-медленно, но неизбежно стремительно. И день за днём Юнги терзал себя этой мыслью — ни задача Директора Кима по поиску «крысы» в Токийском филиале, ни виски по вечерам в компании знакомых женщин не могли даже на минутку дать возможность перестать думать о том, что в любое мгновение его и без того подмоченная и не самая лучшая репутация могла быть растоптана окончательно. А, как и любой кореец, он очень держался за своё место в компании, и дело было вовсе не в менталитете: Мин-младший на столько не желал иметь ничего общего с бизнесом отца и отвоевать своё право заниматься тем, что ему было по душе, что был готов лечь костьми, чтоб выжать из JUL Inc. всё возможное. Начинать с нуля на другом месте он был не готов. И именно страх потерять своё место заставил Юнги начать разговор с Паком первым. — Привет, — Чимин, восседая на высоком барном стуле и потягивая ароматный кофе через трубочку, воткнутую в небольшое отверстие пластиковой крышки, накрывающей бумажный стаканчик, поднял голову от телефона на звук открывшейся на кухню двери и поздоровался с вошедшим. Впрочем, через мгновение он, как ни в чем не бывало, вновь уставился в свой телефон, лениво водя большим пальцем снизу-вверх. Юнги замер в дверях и уже хотел было уйти, но в конце концов, он взрослый мужчина, и ничто не помешает ему расставить все точки над «i». — Привет, — приветствие вышло весьма скомканным, голос надломился, поэтому Мин спешно прочистил горло, занимая руки перебором кружек, стоящих в огромном количестве на столешнице офисного гарнитура. Любимой чёрной не нашлось. Видно, всё же придется держать её на своём столе или прятать в тумбочку, чтоб уборщица опять не унесла её обратно в керамическую семью. Напряжение внутри отважившегося Юнги росло с каждым шаркающим звуком днища посуды по столешнице, ведь Мин всё не мог определиться из какой кружки ему было бы приятно испить своего стыда — из белой или из белой, пока Пак продолжал сидеть на стуле, даже не обращая внимания на разворачивающуюся драму у него под носом. И Юнги не мог не признать, что это было обидно, словно один он здесь придал слишком большое значение тому поцелую, ведь ему было не известно, что так оно и было. — Чимин, — чужое имя слилось с очередным изданным кружкой мелодичным шарканьем, и Юнги повернулся корпусом к своему коллеге. Тот поднял голову и вскинул бровь, заставив Мина отвести взгляд. Всё-таки нужно быть дураком, чтоб не признать, что Пак был симпатичным. Запустив пятерню в черные волосы, Мин продолжил: — Я бы хотел… — Привет всем! — в кухню бесцеремонно ворвался их коллега из бухгалтерии, тут же устроившись за спиной Юнги и, схватив первую попавшуюся кружку, принялся создавать видимость активной жизнедеятельности: тут же включил чайник, начал лазить по ящикам в поисках чая, сахара, обошёл Мина по узкому кругу, пока тот крутил головой, чтоб хоть взглядом зацепить того, кто посмел нарушить их диалог. — М? — во всей этой какофонии Чимин не прибавлял своим нетерпением уверенности, поэтому Юнги выдал совершенно несуразное: — Я бы хотел обсудить с тобой задачу Директора Кима. — О-о-о, Директор Ким дал вам задание? Вы будете разрабатывать новый проект? — очень любопытный коллега не отвлекался от приготовления своего напитка, но очень жаждал узнать новости из первых уст, в которые его вовсе не собирались посвящать, ведь даже если бы они действительно хотели обсудить задачу Директора Кима — новости о попытке взлома Токийской базы данных вовсе не были для посторонних ушей во избежание паники среди сотрудников и сохранения репутации компании как работодателя. — Даже если и так, это не твоего ума дело, — весьма смело заявил Юнги, наблюдая за коллегой. Кажется, он был из финансового отдела, так как Мин даже не мог вспомнить его имени, а значит, они пересекались очень редко и точно не сидели в одном кабинете. — Грубо, господин Мин, — коллега явно хлебнул с утра эликсир бессмертия, посему не особо торопился покидать кухню, но с вопросами больше не лез. С этого мгновения тишину кухни нарушал только перезвон посуды да звук бульканья кипятка, наливаемого в кружку. Чимин первые пару секунд наблюдал за коллегой, после чего перевёл взгляд на Юнги, нетерпеливо кивнув ему, мол, продолжай. Чимин догадывался, что разговор будет вовсе не о задаче Директора Кима, но хорошее воспитание не позволило ему даже улыбнуться. Что ж, это должно было случиться рано или поздно, и не то, чтоб для Пака это стал сюрпризом. Однако, тот играл свою роль до конца и прилежно, наблюдая как надежда всего отдела разработчиков, понуро опустив плечи, взял первую попавшуюся кружу и, плеснув в нее кипяток, обреченно уронил в него свою гордость и пакетик зеленого чая. С этим коктейлем Юнги и прошел к столу, за которым сидел Чимин, и сел за другой его край, склонившись над напитком. Тишина всё еще сопровождалась постукиванием ложки о края кружки, пока коллега перемешивал сахар в своём отваре. — Господь, не мог бы ты нас оставить?! — через полминуты непрерывного перезвона Юнги не выдержал и обернулся. Коллега дёрнулся и замер, оглядывая парочку за столом с неподдельным возмущением во взгляде. — Идите в переговорную, зачем вы обсуждаете рабочие вопросы на кухне?! — он был возмущен не меньше самого Юнги, да и вопрос задал вполне закономерный, но спорить не рискнул. Быстро кинув использованную ложку в раковину, чтоб вечером уборщица загрузила всё в посудомойку, он вышел из комнаты, прихватив с собой свой чай и оставив, наконец, Юнги и Чимина наедине. В кухне вновь воцарилась тишина с нотками истерии внутреннего голоса Мина. Он поднял голову, взгляд мгновенно нашёл приятное взору лицо Пака, который в свою очередь, ловко подцепив трубочку кончиком языка, подвинул её к себе и обхватил губами. Внутри белоснежной пластиковой полой конструкции мгновенно поднялся уровень жидкости, и Пак смело глотнул бодрящий напиток, неотрывно рассматривая собеседника, который, стушевавшись, вновь принялся изучать свой напиток уже желтоватого оттенка, приобретенного в следствии слишком долгого держания чайного пакетика в кипятке. Пак молчал. Поглумиться над Юнги, безусловно, хотелось, но всё же, желая терпимости к себе, нельзя игнорировать потребность других в понимании. А Чимин не был плохим или подлым. Только лишь, вновь спрятав улыбку в уголках губ, обозначив её едва заметными складочками вокруг уст, он смотрел на Юнги снисходительно, больше изучая его макушку, нежели имея возможность угадать его мысли по выражению лица. — То, что произошло у твоей квартиры… — Юнги очень тщательно подбирал слова. Так тщательно, что можно было услышать, как литерные рычаги в его голове оставляют свои отпечатки на белоснежном листе, рождая за собой хоть какой-то связанный между собой текст, потому что Юнги не готовился к этому разговору, — то, что произошло… мне жаль, что это случилось. И тут же сморщился, раздраженно поджав губы. Не так! Это прозвучало так, словно это было омерзительно, словно кто-то умер! — Этого не должно было случиться… — Юнги нахмурился еще сильней, чувствуя, что вновь выразился не совсем корректно. — Мне не жаль, я… — он не смеет поднять взгляд, продолжая тонуть в кружке собственного отчаяния, безрезультатно подбирая слова, но они всё не складываются в ту мысль, которую он хотел донести. — Тебе не понравилось? — раздалось над его головой, и Юнги словно окатило ледяной водой: образная память заставила его вновь ощутить мягкость чужих уст, услышать тяжелое сбитое дыхание совсем рядом, а в нос ударил едва ощутимый, немного сладковатый цветочный, густой и смешавшийся с природным запахом тела аромат парфюма. — Понравилось! — выпалил он неосознанно, — Черт, нет, не понравилось!.. Послышался тихий смешок, и Юнги поднял голову, растерянно разглядывая Чимина. Тот улыбался. Пак примерял этот разговор, он даже проигрывал его в голове, словно маленький спектакль, продумывая любой из возможных версий диалога, и сделал вывод, что ему не стоит таить обиду, если Юнги будет его оскорблять, хотя бы потому, что любое оскорбление в свой адрес он сочтёт узколобым мнением гомофоба с пуританским воспитанием, а оно вовсе не стоит его внимания. Он даже не обиделся бы, если Юнги назвал случившееся мерзким и отвратительным. Чимин бы испытал отдалённо схожее чувство противоестественности, если бы ему довелось целоваться с женщиной, но вовсе не из-за её личных качеств, а потому, что это не по его природе. — Только не говори, что ты всё ещё думаешь об этом, — Чимин вновь звучно втянул кофе через трубочку и, наконец, отложил свой телефон, который всё это время держал в руке. — Почему? — Мин вдруг расправил плечи, готовый защищаться от любых нападок. — Потому что можно подумать, что ты вовсе не жалеешь об этом. Да. Да, Пак всё же поколол его в открытую. Он должен был, он не мог, он не имел права упустить возможность кольнуть шпажкой от канапе Юнги под рёбра. Это не больно, это не обидно — просто шалость, не несущая за собой никакой смысловой нагрузки, но, судя по тому, как за несколько секунд лицо Юнги от бледного сменило оттенок в красный, потом серый и опять в белоснежный, он всё же успел и обидеться, и разочароваться, и смутиться, что не могло вызвать у Чимина еще более широкую улыбку, сопровождаемую тихим подсмеиванием. — Я прошу тебя, не относись к этому так серьезно! — Пак поболтал в воздухе почти пустым стаканчиком, проверяя на сколько ещё глотков ему хватит содержимого, — мы прекрасно провели праздник, много выпили, и ничего страшного не случилось, хотя, не могу отметить тот факт, что мне было приятно… — он неоднозначно провел в воздухе свободной рукой, — зачесть произошедшее как комплимент в свой адрес. И возьму на себя смелость сказать за нас обоих, — он еще пару раз между делом втянул в себя содержимое стаканчика до глухого звука, — что не стоит уделять этому событию столько внимания. Ведь, будь я девушкой, ты бы и правда затащил меня в постель, а, будь ты геем, я бы и правда согласился. И в этом нет ни твоей, ни моей личной заслуги — это был бы разовый ни к чему не обязывающий секс, которым, судя по слухам, ты не брезгуешь совершенно. Да и я не святой, потому что я — живой человек. А если тебя волнует то, что мы оба мужчины, не переживай, я никому не расскажу об этом. В конце концов, мне это тоже не выгодно. Под конвоем пристального взгляда Юнги, Чимин встал со своего места и, обогнув стол, прошелся до мусорного ведра, выкинув в него пустой стаканчик. — Но справедливости ради, отмечу, что целуешься ты неплохо… — Неплохо?! — Юнги словно отмер, получив удар под дых оттуда, откуда не ждали. — Оу, только не говори, что я задел твою гордость, — Пак растянул губы в приторной улыбке, сделав шаг к Мину, который в свою очередь на пару сантиметров отклонился назад. Юнги смутился. Совсем немного. Пак оказался разумнее и взрослее него самого. Такой… рассудительный и спокойный, что нет ни одного повода его ненавидеть. Неправильно правильный. — Мы закрыли эту тему? — Юнги вынырнул из своих мыслей и посмотрел на Чимина, который в свою очередь, уже вглядываясь в стеклянную поверхность дверцы одного из шкафчиков, поправлял волосы, зачесывая их пальцами назад незатейливым жестом. — Спасибо, — прозвучало негромко. Пак обернулся. Юнги сидел всё на том же стуле и внезапно спокойным взором смотрел на него. Густая черная челка всё еще скрывала брови, от чего взгляд мина казался даже немного детским. — За что? — не понял Пак, вытянув немного овал лица в изумленном выражении. — За то, что оказался взрослее меня. В кухне зависла тишина. Мимо двери ходили люди, Чимин слышал их голоса, топот каблуков, отдаленные телефонные трели. Он смотрел на своего собеседника, вновь ощущая внутри себя чувство сродни уважения в адрес Юнги — всё-таки, он вовсе не ожидал, что первое впечатление о человеке может так быстро измениться, к счастью, в лучшую сторону. — Мне нечего с тобой делить, Мин Юнги. Просто знай это, хорошо? — Ну, девушку ты у меня точно не уведешь… Пак тепло прыснул, тряхнув шевелюрой, позволив только что уложенным волосам чуть небрежно рассыпаться по макушке. И, всё еще тихо посмеиваясь себе под нос, вышел из комнаты.

***

С каждым днем весна вступает в свои права с всё большим рвением и стремлением, стягивая в города снежное пуховое одеяло и оголяя серый тусклый мегаполис, словно приподнимая край ковра, под который день за днем заметали гору мусора. Белоснежный покров сходит на нет, оставляя за собой талую грязь и слякоть на улицах, черно-серый поток неумытых машин да толпу пешеходов, которая, если собрать глаза в кучку ради смеха, напоминает своим броуновским движением «белый шум», изображаемый на экране телевизора, когда сбивает антенну. Так же, как оттаивает город, природа, так же оттаивают люди. Чимин и правда ни разу не упоминал и даже не намекнул на случившееся в общих разговорах, но только иногда у Юнги всё равно проскальзывало лёгкое чувство тревоги, когда он замечал, по его мнению, ни к месту приподнятые уголки губ Пака. Он словно улыбался своим мыслям не впопад ситуации, будь то бессмысленная болтовня за обедом или совещание у директора Кима. А на совещаниях раскрывались важные темы, за которыми было не до улыбок: Мин практически раскопал, кто пытался взломать токийскую базу данных, и в честь этого на одном из таких совещаний Директор Ким официально представил своего вернувшегося из Америки сына. — Коллеги, — пока кабинет степенно заполнялся руководителями и заместителями руководителей отделов, приятный во всех понятиях мужчина прошелся по помещению, традиционно сложив руки за спиной, так как, вероятно, от вкусной домашней стряпни госпожи Ким, складывать руки на груди было опасно ввиду акцентирования внимания на немного выпирающем животе, в простонародье называемом «трудовой мозолью», — хочу вновь представить Вам своего сына. Ким Намджун, — развернувшись, он указал рукой на статного молодого человека с цветом волос, отрицающем его этническую принадлежность, сидящего ближе всех к креслу директора, — с этого дня он будет заниматься вопросом развития нашего бизнеса не только в Штатах, но и в Японии, а в будущем, как я уже неоднократно упоминал, займёт моё место в кресле директора корпорации. Намджун поднялся с места, поклонившись заходящим коллегам, а те, в свою очередь, замешкавшись, ответили поклоном более низким, чем наследник Ким. — Я рассчитывал вернуться раньше и застать празднование Соллаля, но обстоятельства сложились так, что мне пришлось задержаться. Мне очень жаль, — он улыбнулся, обводя взглядом присутствующих и, дождавшись пока последний зашедший закроет дверь, взял на себя смелость пригласить всех за стол для совещания. Его отец гордо вздёрнул подбородок, примеряя на сына своё место и звание. Справится. — Господин Пак, я бы хотел попросить Вас совместно с отделом кадров подготовить всю необходимую документацию сегодняшним числом, — Ким-старший сел на своё место, а Намджун перевёл взор на Чимина, который, усевшись поодаль через несколько коллег, как-то слишком по-детски выглянул из-за них и кивнул. — Пак Чимин, рад видеть Вас не через экран онлайн — конференции, — будущий директор кивнул едва заметно, на что юрист лишь ответил короткое «Это взаимно», тут же спрятавшись обратно за чужие плечи, немного вскинув подбородок и проведя пальцами по волосам. Он немного разнервничался от внимания, обращенного к его скромной персоне, от чего появилась острая необходимость выровнять свой ежедневник четко по линии края стола и пригвоздить к нему ручку по правую сторону, после чего взять её и переместить к верхнему корешку обложки. За два года, что Чимин работал в JUL Inc., он несколько раз общался с сыном директора Кима на онлайн — совещаниях, и каждый раз Намджун был с ним очень вежлив и учтив, никогда не позволял себе перейти на «ты», даже разрешения не спрашивал, хоть и был старше Чимина и по возрасту, и по должности. Пак изредка ловил мгновения, когда Намджун неотрывно смотрел в свой монитор и, каждый раз, когда слово держал Пак, Ким улыбался, как казалось Чимину, почти счастливо, до тех самых ямочках на щеках. А молодой юрист лишь благодарил весь мир за то, что монитор не передавал лёгкий румянец на его скулах. Он не знал природы такого отношения к себе, но и никогда не спрашивал об этом, весьма справедливо опасаясь показаться неправильно понятым. Отрицать того, как ему это льстило, было неуместно — перед каждой конференцией Чимин зачем-то поправлял причёску, увлажнял тонкую кожу губ прозрачным бальзамом и один раз даже позволил себе лёгкую фривольность в виде кулона на шее поверх черного свитера: из-за разницы в часовых поясах несколько раз совещания проводились, когда в Сеуле было девять вечера, поэтому сотрудникам позволялось проводить их из дома. Намджун не привлекал Пака в качестве партнёра и уж тем более, Пак никогда не думал о том, что между ними что-то возможно, однако, как и любой человек, обладающий базовым комплектом эмоций и чувств, на повышенное внимание отзывался на подсознательном уровне и немного смущался его. Сейчас он тоже смутился, замешкавшись со своим ежедневником, а когда поднял взгляд — наткнулся на неотрывный взор Юнги, сидящего напротив. Тот следил очень внимательно и явно не был дураком: чуть дёрнул бровью, а по едва сменившей свой положение ткани пиджака на груди, Чимин понял, что тот хмыкнул. Директор Ким поочередно назвал каждого из присутствующих: и работающих здесь до отъезда сына, и присоединившегося после. На некоторых из названных Намджун реагировал более эмоционально, и на Юнги в том числе. Он сдержанно проронил: «Рад, что ты вернулся в Сеул», на что Мин ответил не менее сдержанное «Рад, что Вы тоже вернулись». Он всё совещание наблюдал за тем, как цепкий взгляд с некой регулярностью ищет Пака за коллегами, а тот в свою очередь то поправит волосы, то расправит плечи, пытаясь сидеть не сгорбившись. Не то, чтоб Юнги специально следил за ними, просто отрицать очевидное было невозможно. Даже когда их двоих оставили в кабинете директора, чтоб вчетвером обсудить прогресс по токийскому делу, Мин всю свою речь физически ощущал дискомфорт от того, что его слушают в пол уха, а всё внимание сосредоточенно на почти не проронившем ни слова Чимине. — Господи, ты смущался как школьница, — не выдержал он, когда вышел из кабинета за Паком и закрыл дверь. Они шли по пустому коридору вдоль стеклянных стен, изредка улыбаясь коллегам, махавшим им из своих обителей, — только не говори, что он тоже по мальчикам! Пак резко обернулся на пятках, несильно хлопнув его по плечу ежедневником. — Молчал бы… любитель пьяных засосов! — Эй! — Мин почти прокричал шёпотом. Их диалог, хоть и не слышный никому, но всё же привлёк внимание, от чего оба воровато огляделись и продолжили свой путь молча. Юнги бы и дальше ушёл к себе, если бы, когда Чимин открыл дверь в свой «аквариум», как в простонародье называли кабинеты со стеклянными стенами, не заметил там же Чонгука, что с появлением Пака вскинулся с кожаного кресла, что-то заинтересованно спрашивая у него. — Ты какого чёрта тут расселся? — Мин заглянул в дверь, тут же без приглашения заходя и закрывая ее за собой. — Работаю… — Чонгук продемонстрировал свой ноутбук и открытым полотном кода. Юнги перевёл взгляд на Тэхёна, а тот без лишних вопросов развернул к нему свой моноблок, демонстрируя мелкий текст договора, над которым тоже работал. — Я всё время не могу понять, где ты по полдня ошиваешься, а ты тут сидишь что ли? — Юнги, тебе бы стоило быть повнимательней к своим будущим подчинённым, — Пак шлепнул своим ежедневником по столу, усаживаясь за стол, — в конце концов, не за горами твоё повышение, а ты даже уследить за одним Чонгуком не можешь, — и хихикнул тихо. — Ой, можно подумать, ты за своим Тэхёном можешь… — Мой тут сидит, — Чимин победно выглянул из-за монитора. — Как прошло совещание? — Чонгук отошел от Юнги и сел за стол Хосока, которого по обыкновению не было на месте. — Ужасно. Вернулся Ким Намджун, и я был свидетелем перестрелки голубых взглядов, и мне не понравилось! — усевшись на диван, Мин для удобства поелозил по нему задницей и расслабленно вздохнул, прикрыв глаза. — О, господин Ким опять не сводил с тебя взгляд? — Тэхён не переставал вычитывать какой-то договор, но это не мешало ему быть активным участником беседы. — Опять? — Мин приподнял веки, от чего сейчас был похож на дремливого кота. — Ты что, после каждого совещания онлайн мы собирались за соджу, и Чимин рассказывал нам о том, как Намджун-ним улыбался, как он смотрел в монитор, как менялся его голос, когда он обращался к нему… — Так, всё, хватит, — скулы Пака вновь тронул лёгкий румянец, — во-первых, перестаньте обсуждать это при посторонних, во-вторых, перестаньте это обсуждать в принципе, тем более на работе! Стены, конечно, звуконепроницаемые, но на нас уже пялится пол этажа! — Пак ткнул пальцем в сторону, и несколько коллег из вне опустили головы, — вы все очень многое себе позволяете, сидя в нашем кабинете, на нашем диване! Чонгук, меня уже спрашивали почему ты постоянно тусуешься у нас! — Потому что я сплю с твоим юристом, — и вновь эта акулья улыбка. Хорошо, что стены звуконепроницаемые, никто не услышал тихое «блядь» Юнги, зато все увидели, как ладонь Чимина звонко шлёпнула по его же лбу. — Мин Юнги, забери своего подчинённого и укатывайся, пожалуйста, — Пак встал с места и, оставив пиджак на спинке кресла, подошёл к стене, закрывая жалюзи и кабинет от любопытных взглядов. Ему было необходимо сосредоточиться на документах о переводе Намджуна в Сеул, хотя, непонятно, почему его вообще приплели к этой задаче. — Пять минуточек, хён! — Чон округлил свои огромные глаза, на что Мин цокнул языком и вышел, осторожно закрыв за собой дверь. — Вы прямо как женатая пара, не можете поделить, кто будет утром заваривать кофе… — Тэхён всё также не отрывался от монитора и вычитки договора. Удивительно, как ему удавалось совмещать пару дел одновременно, хотя Чимин был готов поклясться, в такие моменты Ким просто смотрел в одну точку. — Поверь мне, — Пак уронил себя обратно в кресло и помассировал переносицу, — если бы не его дурной характер и ненависть с геям, я бы давно пригласил его на завтрак. В кабинете воцарилась тишина, разбавляемая только лишь мерным клацаньем клавиатуры ноутбука Чонгука. Чимин совершенно отсутствующим взглядом смотрел в свой монитор, пока Тэхён, наконец оторвавшись от своей работы, внимательно смотрел на Чимина. — Вставать так рано ради завтрака на другом конце города? Можно же дома поесть… — Чон не отрывался от своей задачи, кажется, единственный не понимая, что сейчас прозвучало. Тэхён перевёл стекленеющий взгляд на своего мужчину, на секунду задумываясь о том, как так вышло, что именно он — его партнёр. Тема Намджуна больше не поднималась все последующие дни. Чимин умело вёл себя, будто ничего не ляпнул в своём кабинете, Тэхён вел себя, будто ничего не слышал, Чонгук вёл себя как Чонгук. Юнги не часто, но вплетался в этот клубок своим ворчанием о том, что он собрал себя сапфировую армию, иногда допытывая своих новых знакомых и одного старого друга о том, про кого в компании они еще в курсе. Хотя, Чонгук даже если бы и знал, не сказал, но только потому, что его просил об этом Пак. Зачем ярому гомофобу знать о том, кого он еще может ненавидеть за один только факт существования. Правда, по поводу «ярого гомофоба» Чимин уже не был столь уверен, всё еще продолжая улыбаться недавним событиям. Однако, Паку было вовсе не до смеха каждый раз, когда он пересекался с Намджуном. Каждая их случайная встреча в кафе на обеде, в коридоре и даже в мужской комнате заканчивалась широкой улыбкой Кима — младшего от уха до уха и смущением Пака, которое тот не мог контролировать. Вежливость и учтивость наследника корпорации подкупала, потому что в адрес Чимина они выражались несколько иначе чем по отношению к другим. Например, секретарям на ресепшене он мило улыбался и даже иногда угощал их кофе их ресторана господина Кана, а вот комплименты в адрес утонченного парфюма, нежной кожи рук и сияющему цвету лица доставались Чимину. Намджун даже один раз высказал своё мнение, что он бы не советовал Паку пить много кофе, так как кофеин может повлиять на его красоту, и было весьма очевидно, что некоторые особо прогрессивные коллеги женского пола, увлекающиеся дорамами и нестандартной литературой, уже свели их за глаза. И Чимин чувствовал приятное волнение и тревожность одновременно, когда тот же состав руководителей и замов были приглашены в ближайшую пятницу в ресторан господина Кана, чтоб поприветствовать сына директора в неформальной обстановке, к чему обязывала их корпоративная этика. — Твоё возвращение вышло не очень триумфальным, — Сокджин, его старый добрый друг, сидящий от него по правую руку, подцепил мясо с гриля и ловко уронил его в свою чашу с лапшой, позволяя соусу стечь с куска. Намджун лишь пожал плечом неоднозначно, прикрыв на пару мгновений рот ладонью, чтоб, дожевав, ответить: — Я и не рассчитывал на овации, в конце концов, моё возвращение было лишь делом времени и уж точно не было ни для кого сюрпризом — отец просто не позволял никому забыть, что он хочет оставить корпорацию мне. Но коллектив немного сменился, и мне бы хотелось познакомиться с новыми коллегами немного поближе. Так принято в Штатах. Вы знали, что во многих, даже крупных ИТ-корпорациях нет дресс-кода? Им разрешено ходить на работу в том, в чем им нравится, а по офису некоторые сотрудники разъезжают на самокатах и гироскутерах… — с вопросом он уже обратился к более широкому кругу людей, чем окружившие его Джин, Чимин и Юнги. — Ооо, было бы здорово, если бы у нас дали чуть больше послаблений для дресс-кода сотрудников, — Пак довольно заулыбался. — Господин Пак, много ли у Вас вещей, которые Вы могли бы надеть на работу, чтоб продемонстрировать весь спектр своего гардероба? — Намджун лукаво улыбнулся, вновь заставляя Чимина немного смутиться. — Мой гардероб очень обширен. Я слежу за модой… — в подтверждение его слов, некоторые коллеги, кто сидел поодаль, но очень старался быть частью диалога, чтоб запомниться будущему директору, активно закивали. — Многие на работе считают, что он айдол под прикрытием, — Юнги не отрывался от замешивания в своей тарелке овощей и риса. Взгляда не поднимал, только слышал коллег, немного раздосадованно, так как хотел бы скорее избавиться от светских бесед, которые являлись неотъемлемой частью неформального приветствия нового члена команды. — А если Вам завидно, могли бы и промолчать, господин Мин, — Чимин беззлобно съязвил, чем удостоился укоризненного взгляда напротив. Намджун улыбнулся. Сокджин, приглашенный в качестве друга, лишь прыснул. — Быть айдолом не преступление, возможно, Юнги сделал Вам комплимент, — Юнги в подтверждение слов Намджуна поднял вверх кулак с зажатыми в ней палками в жесте «вот именно» и вновь вернулся к еде, — тем более, всё то время что мы общались с Вами по видео связи, я сделал вывод, что не могу не согласиться с нашими коллегами. Вы действительно выглядите потрясающе, на месте корейских моделей и бы поволновался за свою карьеру, если Вы вдруг решите сменить профессию. — Встречают по одежке — в силу своей профессии я должен оказывать уважение к собеседнику, от конкурента до судьи, не только своей эрудицией, но и внешним видом, — скула Пака тронул лёгкий румянец смущения, — но я крепко увяз в юриспруденции и хотел бы продолжить свой путь в качестве специалиста именно в этой сфере. — Вы окажите нам большую честь… Чимин впервые за диалог уставился на Намджуна в упор, распахнув свои глаза, чем вызвал неловкую паузу за столом. Ему было нечем ответить, в данном диалоге последнее слово осталось за наследником, что было правильно по деловому этикету, но вовсе неправильно по отношению к Чимину. Паку было нечем крыть, он должен был ответить, чтоб в очередной раз отразить весьма ловкий комплимент на грани флирта, чтоб обозначить четкие границы их общения, за которые, по его разумению, его будущий руководитель активно перелезал словно мальчишка через забор — нагло и вероломно, что было приятно молодому юристу, но могло пустить ещё больше ненужных сплетен и слухов, которые итак уже сочились по кулуарам. — Объявляю перекур, — Юнги сложил свои палочки и чуть откинулся от стола. Уж если ужин был неформальным, значит здесь он мог себе позволить такую вольность, как увести почти весь стол на улицу, дабы никто не был свидетелем этой неловкой сцены, продолжения которой кажется, тайком ждали все присутствующие. Джин подхватил эту идею и отвлёк Намджуна каким-то вопросом, кажется, о том, когда ждать его в гости, ведь маленькая Соён очень подросла и вряд ли помнит «Доброго монстра». Например, ближайшие выходные они собирались прогуляться по торговому центру, после чего Намджун мог бы присоединиться к ним в детском кафе. И под эту историю Чимин тоже увиливает из-за почти пустого стола, чтоб скрыться в мужской комнате после того, как удостоверился что Намджун полностью вовлечен в диалог с Джином. Он проходит мимо раковин в помещение с кабинками и возвращается к умывальникам через пару минут, где сталкивается с Кимом, меланхолично смотрящим, как тёплая вода омывает его ладони. — Господин Ким… — Чимин на секунду прокашлялся, включая воду и намыливая руки, — мы, конечно, в узком кругу, но еще пару таких смелых комплиментов, и я решу, что Вы флиртуете. — Это приносит Вам дискомфорт? Чимин молчит. Он слишком сосредоточенно моет руки в раковине, потом выключает воду и поднимает взгляд, сталкиваясь со взглядом Намджуна через стекло. — У Вас есть кто-то, кто не позволит принять Вам мои комплименты? — наследник корпорации весьма недурно выстраивает словесные ловушки, в которые очень легко угодить, но Чимин честно отрицательно мотает головой, однако всё еще не акцентирует внимания на том, что имеется вероятность его предпочтения мужчинам. Намджун улыбается, чуть шире чем обычно, оголяя ямочки на скулах. — Ваши комплименты весьма цепко впиваются в память, не оставляя шанса забыть о них на утро. Другое дело, кто же Вам сказал, что я готов принять их от мужчины? Ведь Вы достаточно современны, чтоб понимать, что они очень неоднозначны. — Знаете, всё то время что Вы работаете в нашей компании, я мечтал увидеть Вас лично, вживую, но боялся, что за милым личиком увижу что-то пустое. Но Вы меня приятно разочаровали. Вы не только отличный юрист, но еще и очень проницательный молодой человек. Я прожил в Штатах три года, и пока еще никто так смело не выкупал мои комплименты, позволяя себе открыто интересоваться их природой, — Ким младший развернулся корпусом к Паку, смотря на него сверху вниз в силу разницы в росте, — и все эти годы я мечтал сказать это Вам лично, после того, как убедился бы в том, что Вы — не только красивая картинка на экране моего ноутбука. — Вы так бесцеремонны, господин Ким, — Чимин делает шаг назад, разделяя их, — могу ли я обвинить Вас в харассменте? — Вы обязаны это сделать, господин Пак, — Намджун больше не двигается с места, лишь вежливо склонив голову, — иначе я не смогу остановиться, только Фемида способна вразумить меня. Чимин молчит, взглядом карамельных глаз изучая лицо своего будущего начальника, который не перестаёт улыбаться самодовольно. Он не понимает. Он ищет в его словах разгадку, хотя она лежит прямо перед ним на поверхности — Намджун действительно флиртует. — Боюсь, тогда Вашему отцу придется искать для Вас очень хорошего адвоката. — Я даже не собираюсь защищаться, господин Пак. Я признаю своё полное поражение Вашей красотой и блистательными навыками. Но я не буду давить на Вас и пока просто прошу Вас, принять мои симпатию и покровительство. Чимин мотнул головой, пальцами забираясь под воротник собственной рубашки и несильно оттягивая его, чувствуя, как температура тела на градус повышается: в туалете очень душно. — Я хотел бы двигаться самостоятельно… — Вы несомненно горды. Это мне в Вас тоже нравится. Тогда… хотя бы симпатию. Позвольте мне ненавязчиво напоминать Вам о том, как Вы прекрасны, я не принесу Вам неудобств. А сейчас я уверен, нас заждались. Я уйду первым, чтоб не смущать Вас. И Намджун уходит, слегка слюнившись. Чимин вновь включает воду, хватает бумажное полотенце и, промочив его под струёй ледяной воды, промачивает лоб и скулы, стараясь унять своё смущение, после чего, уходит через несколько секунд после Намджуна. В зале за столом его уже ждут все кроме Юнги, который так и не вернулся с перекура, впрочем, он присоединяется к ним через пару мгновений. Чимин уже на подсознании готов ощутить запах никотина за столом, но Юнги практически не несет в своей одежде удушливый запах табака. Ужин заканчивается ничем не примечательными разговорами. В основном рассказывает Намджун, Сокджин часто смотрит на телефон, но диалог поддерживает. Рассказывает пару историй про маленькую Соён, и эти истории умиляют Намджуна и большинство присутствующих. Юнги задает пару вопросов про специалистов и уровень развития индустрии в Америке, и они с Намджуном оказываются вовлечены в короткий, но очень ёмкий диалог о том, на сколько схож уровень навыков, но на сколько разнится подход к делу, и очень быстро мужчины приходят к выводу, что для дальнейшего обсуждения им стоит выделить время отдельно, тет-а-тет и только после разрешения истории с Токио. Еще через час Джин предлагает подбросить Намджуна до дома, т.к. он не пил, и они уходят первыми. Чимин, пока собирается, вкратце записывает Тэхёну голосовое сообщение о том, что ужин прошел отлично, и юридический отдел очень расхвален, за что Пак также выражал благодарность своему другу. Юнги надевал пальто молча, похлопывая себя по карманам и проверяя всё ли он взял. Выйдя на улицу, каждый из них уставился в свои телефоны, вызывая такси, и Юнги закурил. — Ты же не с улицы тогда вернулся? — Пак поджимает губы немного встревоженно. Сейчас он не рискнет ни сесть за руль, ни оставить эту ситуацию не разрешенной. — С улицы, — кивнул Юнги, — через туалет. Скулы Пака вновь заалели, и он отвёл взгляд, оглядываясь по сторонам и провожая взглядом уходящих коллег. — Я думал, ты придерживаешься правила не гадить там, где ешь, — звучит в Сеульской ночи, и Чимин замирает на мгновение. Медленно развернувшись к собеседнику, он делает пару шагов чтоб оказаться с ним лицом к лицу и заглянуть в глаза напротив, припорошенные парой бутылок соджу. — Извини? — Всё ты слышал, — Юнги непоколебимо курит дальше, но дым выпускает в сторону, не прибегая к самому отвратительному и неприличному способ прервать диалог: выпусканию дыма в лицо. — Зато ты, я так вижу, не против намусорить на работе. Мин прыскает. — Или тебе обидно, что тебе отказал? — Чимин лукаво склоняет голову в сторону, — Да ладно, Мин Юнги, неужели в тебе говорит твоё уколотое мужское эго? — Я не по мужским задницам… Чимин оказывается близко, слишком близко, на столько близко, что Мин ощущает персиковый аромат его бальзама, которым он щедро смазал свои губы перед выходом. — Да ладно, недавно ты чуть не потерпел крах перед одной из них, — горячий шёпот согревает уголок его губ и щеку, — жалеешь, что она достанется не тебе? — А ты? Жалеешь, что она достанется не мне? — Юнги ляпнул первое что пришло в голову, а Пак лишь поджал губы. Самое обидное — он правда немного жалел. Он нечасто возвращался в памяти к той ночи, вспоминая о ней лишь как о забавном случае, и то совершенно не к месту, смотря на Юнги на работе. И он не мог отрицать, что тот поцелуй и правда взбудоражил его. Страсть, с которой тот целовал, напор, уверенные движения, жесты, то, как Юнги сжимал в своих руках — это всё интересовало и заставляло кровь гнать быстрее по венам, а Мин, вот он, смотрит в глаза, с вызовом, совершенно не показывая того, что на самом деле, ему и страшно, и некомфортно, и даже чуточку мерзко от самого себя и мысли, что он может захотеть мужчину. — Боюсь, я не падок на маленькие члены… — звучит очень близко. Так близко, что, проговаривая это, Чимин чувствует, как запах сигарет, их привкус оседает на его языке, но собеседник лишь вопросительно вскидывает брови, а через мгновение поджимает губы. Детская дразнилка. Чимин улыбается. — Ты как ребенок… И в Паке действительно просыпается игривое шаловливое дитя: он пожимает плечами растеряно, брови собирает домиком, от чего лоб идет рябью, а большие карие глаза выражают детскую непосредственность. — Папочке не нравится? Юнги с секунду замирает на этом кадре и, одернув себя, вскидывается и отходит на шаг назад, отворачиваясь, а Чимин начинает тихо смеяться. Тихо, мягким перекатом, зажмуривая глаза и сверкая четко выраженными скулами, покрытыми румянцем после небольшого количества алкоголя. — Господь, какой ты… — Юнги выкидывает сигарету и смотрит в телефон, проверяя сколько еще времени до приезда его машины. — Какой? Мерзкий? Гадкий? Ну, договаривай, — тон Пака меняется, — тебе же всё также противно от мысли, что в одном мире с тобой существуют такие как я или Чонгук? Или может, господин Ким… Был бы я девчонкой… — Был бы ты девчонкой, Чимин, — Юнги перебивает, — ты же сам тогда сказал: мы бы уже переспали. Бывают такие прописные истины, о которых ты даже не задумываешься, пока кто-то не озвучит их вслух. Например, будучи в отношениях, один из партнеров не чувствует более к другому те чувства, которые испытывал раньше. И вот, когда за очередным тусклым ужином с безвкусной пищей под шум телевизора звучит обреченное «ты же меня больше не любишь» — приходит пора признать, что да, действительно, стоит каждому продолжить свой жизненный путь порознь. Или, например, человек очень старается выполнить сложную задачу: пыхтит, тужится, из кожи вон лезет, но осознает свою беспомощность только услышав со стороны откровенное «у тебя не получается». И за долю секунды приходит осознание того, что действительно, не стоит себя мучить. Надо разрывать такие отношения, надо отложить задачу, может, набраться больше опыта или подойти к ней с другой стороны, чтоб достигнуть цели. Чимин вот до этой фразы Юнги, произнесенной вслух, даже не осознавал, что он бы, наверно, хотел его. Они стояли, смотря друг на друга, а Чимин запрещал произнести себе «к тебе или ко мне», потому что — нельзя. И уже черт знает почему «нельзя», — просто нельзя и всё тут. Уже сидя в такси, забравшем его через несколько мгновений, он мусолил в памяти произошедший диалог, под прикрытыми веками по памяти рисуя в воображении очертания чужого лица. Юнги был в его вкусе: строгий, немного отчуждённый, и, по рассказам Чонгука, выдавший некоторое в жизни. Своё личное мнение выстраивалось пока смутно, они мало общались, поэтому приходилось склеивать услышанное от Чона и мимолетный весьма скомканный опыт общения лично. Юнги был симпатичный. Харизматичный. Паку почему-то стало очень интересно, как пахнут его одеяла, какого цвета полотенца в его ванне, из каких кружек он пьет дома и откуда эта странная едва заметная привычка, осматриваться по сторонам, когда звучит его имя. Юнги просто пообещал себе больше никогда не пить с Чимином. Вообще не пересекаться с ним под действием алкоголя. Никогда, ни за что, даже был готов не пить на корпоративных мероприятиях, лишь бы больше не говорить всю ту чушь, которую он сказал десять минут назад у выхода из ресторана. Какой, к черту, «мы бы переспали»?! Он косвенно, очень косвенно, признал, что Пак в его вкусе? Да. Да, так и случилось. Но Чимин мастерски умеет делать вид, что ничего не случилось, поэтому в их следующую встречу на работе, он всё также приветливо улыбается ему и вежливо здоровается. А Юнги кивает сдержано. Но спустя лишь пару дней к этому ритуалу прибавился еще один: каждый раз, когда Юнги становился невольным свидетелем отвешиваемого комплимента Чимину, он едва заметно передразнивал Намджуна за его спиной. Пак не сразу это заметил. Первый раз был, когда они все встретились в ресторане во время обеда: Пак предложил Тэхёну отобедать национальной кухней, Тот написал Чонгуку, ну а далее по цепочке избежать встречи с Юнги было невозможно: Чон очень хотел, чтоб хён стал неотъемлемой частью их компании, как бы тот не сопротивлялся. Но в тот же день отобедать вкуснейшей свининой в районе захотелось и Намджуну, который пригласил с собой Сокджина. Старый верный друг никогда не откажет отобедать вместе. Тогда наследник Ким выразил изумление их внезапной встречей, а Чонгук, с восторгом во взгляде без задней мысли предложил им присоединиться к их обеду. В этот раз господин Ким был более сдержан в своих комплиментах Чимину, но не переставал сверлить того взглядом, правда, Сокджин регулярно отвлекал его разговорами. В тот раз едва подвижную мимику лица Юнги, Пак принял за тщательное пережёвывание пищи. В следующий раз на совещании, когда Юнги вновь сел напротив Чимина, тот заметил, как губы его слегка кривились каждый раз, когда Намджун упоминал имя исполняющего обязанности начальника юридического отдела. Они лишь единожды встретились взглядами, после чего Мин мгновенно уставился в свой ежедневник, начав чуть более активно чирикать в нём ручкой глубокую кляксу. Еще один раз случился, когда Юнги стал невольным свидетелем ритуала подношения кофе юридическому отделу. Обсуждая с Мином в коридоре сроки подачи запроса в Министерство и Посольство Японии для получения доступа к персональным данным для вычисления айпи адреса, Чимин принял от Намджуна, проходящего мимо, «лишний» стаканчик вкуснейшего кофе из ресторана Господина Кана. Пак точно вывел для себя закономерность: каждый знак внимания от Намджуна раздражал Юнги. Возможно, неосознанно, но Мин то взглядом, то мимикой выдавал своё недовольство в отношении поведения в адрес Чимина. И это удивляло и забавляло одновременно. Пак даже решил на пару секунд, что Юнги и правда ревнует его, однако, каждый раз, когда Мин говорил со своими коллегами женского пола, юрист отпускал эту мысль. Юнги всё еще был натурал, и это было видно невооруженным взглядом: слишком сильно его вербальное общение выдавало в нём страсть в слабому полу. Однако, Чимин нашёл в этом и прекрасный повод вновь уколоть. На следующий раз, став свидетелем неоднозначной реакции Юнги, он выгнул вопросительно бровь, поймав взгляд Мина. Тот лишь отвернулся, чуть заметно хмыкнув. И каждый раз ситуация повторялась: Чимин на проверку стал более снисходительно отвечать Намджуну на знаки внимания, провоцируя заметную лишь ему ноту раздражения в Юнги, а Юнги искал причину, почему его раздражало повышенное внимание со стороны Намджуна в адрес Пака, но не мог сдерживать в себе заметные лишь Чимину передразнивания. Он наблюдал как молодой статный мужчина, проживший три года в Америке, весьма неоднозначно флиртовал с мужчиной на работе, что было весьма несвойственно для культуры их страны, видимо, считая это нормой. Сам Мин себе такого с женщинами не позволял. Он вовсе не был святым или правильным, он пил алкоголь, курил сигареты, снимал женщин и имел двух постоянных любовниц, с которыми у него были весьма взрослые ни к чему не обязывающие отношения, но и случайными знакомствами вне рабочей территории он не брезговал, откровенно обозначая границы их общения, а именно — до утра. Никогда не давал ложных надежд, ничего не обещал и уж тем более, не имел привычки так беспардонно преследовать женщин. Поэтому каждый раз, когда Намджун, в его понимании — вульгарно, при всех, отвешивал любезности другому мужчине — его просто выворачивало. И Юнги не мог понять, потому что Пак — мужчина? Или потому, что Пак — коллега? Как бы Юнги реагировал, если бы был свидетелем подобных отношений вне работы? Прошел мимо? Бросил брезгливое «педики»? Он всё еще яростно держался за своё место, поэтому не мог себе позволить переть против наследника корпорации, но и поведения Чимина, которого так расхваливал Уён как отличного парня, понять не мог. Вот и сегодня: они после работы направились в спортзал неподалеку, куда каждому сотруднику было предоставлено корпоративное членство, и целых полтора часа, в пол уха болтая с Чонгуком ни о чём, Юнги наблюдал за Намджуном, который выбирал тренажёры исключительно в метровой близости от локации Чимина, даже если это была просто беговая дорожка. Целых полтора часа Пак не отходил от Тэхёна, и они вдвоём походили на двух подружек, одна из которых изображала активный диалог, а вторая подыгрывала. Юнги не знал, может они действительно договорились об этом. С ним подходили девочки их бухгалтерии, они весьма органично вписывались в их беседу, и Чимин даже что-то объяснял им, показывая на себе определенные части тела, накачать которые считала своим долгом любая миловидная особа — бедра, ягодицы, разводящие и, несомненно, пресс. К слову, даже сквозь свободные трикотажные тренировочные штаны, Чимин, сам того не зная, или может, даже, наоборот — отдавая себе полный отчёт, мог похвастаться тем, что в прокачке данных мышц он весьма преуспел. Чонгук и Тэхён уходят раньше, Чимин уже не занимается, а просто болтает с окружившими его девушками, а через некоторое время Юнги находит его в раздевалке, уже после душа, в рабочих брюках и рубашке на распашку, сушащим волосы. Они не обращают друг на друга внимания, тут нет никого, кто мог бы заинтересоваться взаимным игнорированием и заставить спросить «что случилось». После ужина с Намджуном они вообще перестали разговаривать вне работы, хотя, по деловым вопросам общались весьма охотно и спокойно, словно старые друзья. Вне вопросов о работе они и рта не раскрывали в адрес друг друга. Все несколько минут, что Юнги раздевался и складывал вещи в шкаф, Чимин сушил волосы, создавая вокруг себя ароматное облако испарений какого-то средства для волос. По запаху напоминало то, чем пользовались женщины перед укладкой — Юнги отметил, что все они пахнут одинаково, и каждая женщина чем-то обрабатывает свои волосы перед сушкой феном. Душевые кабинки свободны все, кроме одной. Юнги не видит, кто там, да и не особо интересуется, проходит в первую попавшуюся. Не возится, моется быстро и выходит через несколько минут после того, как неизвестный покидает душевую, скрипя резиновыми тапочками по мокрому кафелю. Юнги тоже хочет поскорее оказаться дома: спешно вытирает волосы, обтирает тело и, повязав полотенце на бедрах, уже дублирует музыкальное сопровождение, услышанное пару минут назад, но на пороге жаркой душевой его останавливает неразличимый диалог, ведомый за дверью в раздевалке. Он слышит тихий смех Чимина, немного жеманный, кокетливый. Приятный уху на столько, что хочется оказаться ближе, чтоб ощутить, как его трель отдает в висках. Второй голос чуть ниже, кажется, да нет, не кажется, это точно Намджун. Он тоже слышится через улыбку. Юнги почти видит перед собой эти чертовы ямочки, который Ким-младший оголяет каждый раз, когда его морда готова треснуть от улыбки. Они переговариваются негромко, не смолкают, что говорит о том, то они там точно не милуются. Хотелось бы в это верить. Очень хотелось. Почему-то. Юнги распахивает дверь матового стекла и проходит в раздевалку. Он замечает, как Намджун расправляет плечи, как Чимин шнурует свои туфли, за такое долгое в понимании Мина время всё еще не собравшись. — До завтра, Чимин, — Намджун, уже готовый, с наспех высушенными волосами, подхватывает свой пиджак и, кивнув бывшему собеседнику, покидает раздевалку, бросив негромко: — До завтра, Юнги. — Это харассмент, Пак, — внезапно, с какой-то злостью зашвырнув полотенце в камеру своего шкафчика, Юнги разворачивается. Он уже успел надеть белье и брюки. — Это звучало бы еще комичней, если бы ты оставался в полотенце, Юнги, — Чимин улыбается, обернувшись. До этого он вообще не обращал внимания на Мина, но тут сама ситуация вынудила оценивающим взглядом посмотреть на коллегу. Оказалось, что классический костюм всё это время скрывал вполне подтянутое тело, широкие крепкие плечи, до самых локтей обрисовывая приятную взору аккуратную мускулатуру. Торс не широкий, но и не тонкая талия: крепкая, статная фигура, подчеркнутая двумя линиями косых мышц, коронованная прокаченным верхним прессом, и весь этот ансамбль завершала почти молочная, бледная кожа оттенка топлённого молока. Даже симпатичный. — Чимин, я серьезно! — Юнги делает шаг к нему, а Пак поднимает, наконец, взгляд от лицезрения немного округлых мышц груди, — Намджун открыто охаживает тебя! Он ведет себя неправильно, он… он не должен так относиться к тебе. Он должен… — Что? Дарить мне цветы? — Пак каменеет лицом, после чего расправляет пиджак, который всё это время держал в руках, и, взмахнув им, накидывает его на собственные плечи, — стоя тут передо мной в одних штанах ты выглядишь большим маньяком, чем он. Тебе какое дело? Юнги осёкся. И правда, какое ему дело до того, что один парень осыпает комплиментами другого парня? Флирт — это один из способов общения. Тогда, в кабинке мужской комнаты ресторана господина Кана, Мин был свидетелем прямого указания на интерес Намджуна. Задело его это? Ни сколько. Задело ли его то, что Чимин не ответил решительное «нет»? Ни за что. Ни за что на свете Мин не признается в том, что внутри него что-то треснуло, когда он, всё еще храня в памяти мягкость чужих губ, слышал, как обладатель этих губ позволил чужому мужчине осыпать себя комплиментами у кабинок сортира. Это так… по-современному пошло и омерзительно, что Ким-младший априори был записан в список «негодяев». — Пойми, наконец, — Чимин поправил пиджак на плечах и взял свой портфель, проверяя ничего ли он не оставил в шкафчике, — отношения между разнополыми и однополыми парами отличаются лишь тем, что не все готовы заявить о своих «неправильных» в понимании общества предпочтениях открыто. Если знаешь, на что обращать внимание — ты обязательно посмотришь вслед. Господин Ким даёт понять, что он знает кто я. Я даю понять, что я об этом догадался. Но я не готов пожертвовать всем, чтоб заявить о своих предпочтениях открыто и потерять работу, статус и доверие общества. Да, я не девушка. У меня всё еще есть член, от этого никуда не деться. Но этот факт не может лишить меня чувства, что я живой человек и имею право принимать ухаживания того, кто во мне заинтересован, при этом не переступая грань дозволенного. Хочу заметить, что будущий наследник по-своему красив и весьма перспективен… — Как ты двуличен, Пак Чимин… — Юнги усмехнулся, смело, босыми стопами ступая к нему, — я только начал думать, что ты хороший парень, не способный на интрижки на работе, а ты, оказывается… — Заткнись! — Чимин толкает его в грудь рукой, но Юнги ловко отводит его предплечье, — Я даже не могу никому пожаловаться на него, он не просто сын директора! — В голосе можно услышать отчаяние, если бы Мин мог прислушиваться сейчас. Он закипает, он злится, он хочет быть уверенным, что он верно посчитал Чимина правильным. Что он, как и Чонгук и Тэхён, мог бы стать хорошим приятелем, неплохим знакомым, не ищущим выгоды в других, но Пак отвечает на навязчивый флирт, в понимании Юнги обуславливая это чужим статусом. — Он еще и мужчина! Если я заявлю о харассменте со стороны мужчины, я поступлю правильно по закону, но я потеряю всё: начало карьеры, работу, уважение… ты же сам знаешь — нет ничего важней репутации! Кто я против сына директора?! — Самая настоящая шлюха! Звонкая пощёчина оборвала мысль, которую Юнги, возможно, хотел бы продолжить. Мотнув головой по инерции, он отшатнулся на полшага, и через мгновение поднял вновь голову, яростно поджимая губы. Он не сменил своё выражение лица, глядя на Чимина, который стоял напротив, широко распахнув глаза, в которых застыли обида и злость, разочарование и море, неиспитый океан собственной боли. Тело Юнги срабатывает быстрее, чем мозг успевает подумать — он в момент оказывается рядом, уклоняется от чужих рук, потому что в этот раз совершенно очевидно ожидает новых ударов. Два раза он по морде уже получил, третьего не допустит, и в какую-то секунду он прижимает руки Пака к его же телу, портфель уже валяется на полу, а сам Чимин оказывается прижат к одному из пустых шкафчиков за своей спиной. Есть сотня приемов, как уйти от такого захвата, есть ещё сотня приёмов, чтоб освободиться. Но Пак не использует ни один. Он лишь поджимает губы, внезапно ощущая себя очень слабым и очень вымотанным. — Да что тебе надо от меня?! — шипит в лицо, пытаясь заглянуть в глаза человеку напротив, но ничего там не видит, — Что я сделал тебе?! Чем обидел?! Живи свою жизнь, не трогай меня! — Чимин всё еще не кричит. Он яростно шепчет, пытаясь освободить руки, выкручивая запястья, но Юнги оказывается намного сильнее, чем кажется: перехватывает плечи и зажимает Чимина в кольце своих рук, словно в тиски. Ему хочется ответить тем же — ударить в ответ, разбить наконец эти губы в кровь, накричать, выговорить всё, что он думает о нём, но не смеет даже руки поднять. Не смотря на всю свою необъяснимую злость, он не смеет сделать больно человеку, что сейчас молит его о покое. Но и оставить не может. Словно школьник, дергающий одноклассницу за косички. Привлекает внимание. Только они не в школе. А Юнги, оказывается, всё тот же хулиган, с отвратительным характером и дурным воспитанием, держащий в страхе пол университета, который задирал однокурсниц, а потом втихаря лез к ним в окно по вечерам, просить прощения и целовать напомаженные уста да сжимать крепко упругие только-только сформировавшиеся бедра. А по утру вновь ненавидеть друг друга, опрокидывать подносы с обедами, бить учебниками и насмехаться над дурацкими хвостиками. Потому что стыдно признаться, что вместо оскорблений, хочется сказать, как девица хороша сегодня, как ей идет эта заколка, как нежно-розовый цвет её кофты подчеркивает скулы, немного припорошенные чем-то мерцающим — очередная «женская» уловка макияжа. И когда пазл совсем складывается, хочется разорвать всё к чертовой матери, потому что от сдерживаемых эмоций просто сносит голову. Сейчас пазл тоже складывался. Поломанными осколками, мозаика обретала свой рисунок, нарисованный чёрным графитовым карандашом — грязными тонкими линиями, в мазне от крошки вычерчивая точёные скулы, немного курносый нос и эту чёртову родинку на шее под ухом, на которую Юнги пялится всё время, что пытается удержать Чимина в своих руках. Этому рисунку вовсе не нужны краски словно античной статуе — белоснежный цвет мрамора в искусной обработке выражает собой всю красоту, всё великолепие творения, не имея ярких аляпистых пятен в своём ансамбле. — Да перестань ты дёргаться, у меня уже руки устали тебя держать! — рычит он, вскинув голову и чуть не заехав макушкой в чужой нос. Они близко, оба тяжело дышат, — я держу тебя только, чтоб ты окончательно не разбил мне лицо! Второй раз бьешь, а я не могу ответить!.. Чимин хочет спросить, почему, но лишь сглатывает нервно, дыша так рьяно, что эта дурацкая мокрая челка Юнги, маячащая перед его глазами и постоянно скрывающая его брови так, что непонятно, какие эмоции на его лице, от каждого выдоха колышется. — Оставь меня в покое… пожалуйста… дай мне жить свою жизнь… — шепчет уже почти в губы, потому что Мин не собирается отступаться, — если ты ничего не можешь в неё добавить. Юнги сжимает зубы так крепко, что видно, как скулы заострились на его лице. Он поднимает голову совсем немного, только чтоб заглянуть в чужие карие, широко распахнутые глаза, словно преступник, которого застукали на месте преступления: его раскрыли, и он еще не знает, что предпримет в следующую секунду, каким путём отхода будет бежать, у него нет плана «б». — Ты же просто ревнуешь… — Чимин почти молит его, наблюдая, наконец, сквозь слипшиеся пряди челки за тем, как черные густые брови сводятся хмуро к переносице, — то что ты чувствуешь, Юнги, это ревность. Ты печешься так рьяно о моей чести потому, что не хочешь, чтоб я был шлюхой. Потому что ты хочешь, чтоб я был твоей шлюхой. Разве я не прав… Звучит как не вопрос. Всё это время Пак ловко прощупывал все болевые точки, каждую трещину, изучал каждую эмоцию Юнги: ранен, жаден, никогда не отдаст то, что принадлежит ему. Приревновал даже друга, на столько боялся потерять его, что переступил через себя и сделал огромный человеческий шаг, чтоб, сам напортачив, просить прощения. Честен и честность ценит в других, ненавидит ложь и двуличие, жадность и корысть в людях. Мин Юнги — не плохой парень. Мин Юнги — раненный душой. Но это взращивает в нём и тёмные стороны, например, чувство собственничества и мимолётного принципиального первенства. Каждый раз бесится, словно псина, когда у него отбирают кость. И он не будет грызть эту кость, он просто закопает её и забудет о ней уже завтра, но важно, что закопает её именно он, именно он оставит на ней следы своих зубов. Только вот Юнги не собака, а Чимин не косточка, которой можно поиграться и забыть. Они люди, живые, и эта чертова недосказанность стирает в них человеческие черты, вот уже некоторое время вытаскивая всё звериное и непотребное, нецивилизованное, что может таиться в уголках сознания человека. — Дело же не в том, как ведёт себя Намджун. А в том, что ты так вести себя не можешь, верно? — Чимин звучит спокойней. Он всё так же негромким мягким, убаюкивающим говорком успокаивает псину, что рычала на свою кость, доказывая ей что она принадлежит ему. И псина перестает рычать. Юнги ослабляет хват рук, а Чимин остается стоять перед ним, медленно опуская голову. Так же как Юнги никогда не признает, что ревнует, Чимин никогда не раскроет тайну, что ему льстят его чувства еще больше чем внимание Намджуна. Только Юнги все еще натурал и гомофоб. А Чимин всё ещё не девушка. Они всё ещё из разных миров, которые никогда не найдут точку соприкосновения, но им обоим хочется хотя бы попробовать изменить траекторию: Юнги отпускает Пака, но не убирает от него рук. Крепкие ладони ведут по ткани пиджака, уже немного измятой от всей этой возни. Их лица все еще близко, слишком близко, чтоб принять это за диалог двух коллег, если бы кто-то вошел сейчас в раздевалку, и дай Бог хоть одному из них услышать, как кто-то из коридора откроет дверь прежде, чем они будут обнаружены. Юнги не закрывает глаз, когда его губы почти касаются губ Пака. Он смотрит в карие омуты смело, проверяя на сколько далеко ему позволено зайти, на сколько ему разрешат заявить своё право на этот поцелуй. Чимин не уступает, не смыкая век и лишь чуть задирая подбородок, хочет увильнуть и проверить, погонятся за ним или нет, но Мин не гонится, он — не отпускает: обозначает поцелуй осторожно, захватывая полную нижнюю губу в плен своих, не продолжая — только лишь указывая на то, что хочет сделать. Он всё равно продолжит, он только хочет быть уверенным, что ему не врежут по лицу в третий раз, хотя и в третий раз он не ответит — не посмеет. В первый раз не допустили другие, второй раз он сам не счёл необходимым, но сейчас — даже не позволит себе. Ему слишком нравится это лицо, чтоб портить его синяком. Ему почему-то важно, чтоб это лицо и весь человек, который с этим лицом каждый день ходит мимо него на работе, оставался цел и невредим. Он больше не позволит себе оскорбить этого человека, потому что он умнее самого Юнги, даже взрослее и мудрее. Может, хитрее и проницательней. Это заслуживает уважения, проигрывать Юнги умел, и делал это достойно. И сейчас, когда его проигрыш очевиден, вместо плана «б» Юнги просто целует его. Всё еще не закрывая глаз, он накрывает чужие губы своими, и Пак уступает: первым смыкает веки, чуть вытянув шею, и тянется ответно за поцелуем, выпутывая свои уста их чужого плена и сам укрывая губы напротив мягким касанием. Они не сражаются больше, не ведут бой, ничего никому не доказывают. Просто целуются, стоя у этих дурацких металлических шкафчиков, окутанные ароматом шампуня для волос и геля для душа. Они не пытаются сожрать друг друга, они договариваются о том, что этот поцелуй будет последним, и оттого он отдаёт сожалением и мольбой о прощении за то, что всё сложилось именно так: нелепо, глупо, не так, как бы им обоим хотелось, ведь это даже не влюблённость. Просто мимолётное, нераспознанное влечение, которое ни один из них не в праве удовлетворить по ряду косвенных причин, которые, конечно, можно было бы отмести и поддаться искушению, но это могло бы повлечь за собой ряд последствий, предугадать которые они оба никак не могут, потому что оказываются в такой нестандартной ситуации впервые. Завтра Чимин снова будет улыбаться на комплименты Намджуна и принимать их, а Юнги будет передразнивать наследника корпорации, и со временем это всё сойдёт на нет. Завтра они обещают не вспоминать об этом, Чимин бы уж точно не хотел. Возможно, потом, когда Пак уйдет в адвокатуру, исполнив свою мечту, он напишет Юнги сообщение, в котором пригласит его выпить с ним, Чонгуком и Тэхёном по бутылке отличного соджу и поесть в дорогом ресторане, отметив тем самым его первое выигранное в суде дело. Может быть, когда Юнги заведет семью, они пересекутся еще пару раз на дне рождении его детей, куда Юнги точно пригласит Чонгука, тот обязательно приедет с Тэхёном, и, возможно, только лишь возможно, Мин решит, что будет неплохо пригласить своего бывшего коллегу, неплохого парня Пак Чимина, который не позволил ему совершить, возможно, самую большую ошибку в его жизни — лечь в постель с другим мужчиной. И они будут сидеть все вчетвером на веранде загородного дома четы Мин, пока супруга будет укладывать малыша спать, пить пиво и вести непринужденный диалог о работе. И никто и никогда не вспомнит и даже не узнает о той мимолётной химии, что на короткий промежуток времени возникла между ними. Но сейчас нужно остановиться. Уже пора остановиться, давно пора, когда еще руки забирались под пиджак, когда еще немного детские ладони, которые так и не выросли в отличие от самого Чимина, зарывались во влажные после душа волосы — вот сейчас надо остановиться, и Чимин делает это первым: перестает отвечать на поцелуй, жарко выдыхая в чужие губы, несильно сжимая мокрые волосы в своих пальцах и даже пытаясь отстранить от себя. Юнги же осознает себя прижимающим чужое тело к себе уже больше чем к шкафчикам, и вновь опускает голову, утыкаясь помутневшим взором в эту чертову родинку на шее. Как жаль, что он её никогда не поцелует. Чимина так никто не желал. Тоже — жаль. Пак выпутывается из этого дурмана, он ведет плечами, позволяя красивым, действительно по-мужски красивым ладоням соскользнуть со своей талии и делает шаг в сторону. Его больше никто не удерживает, он не слышит в свой адрес ни единого слова ни когда подбирает портфель, ни когда выходит их раздевалки. Юнги не хочет ничего говорить. Он просто садится на лавочку и прячет лицо в собственных красивых, действительно по-мужски красивых ладонях, глубоко вдыхая воздух и лишь на выходе шипя тихое «блядь». А на следующий день ничего не происходит. Они пересекаются в лифте, который стремительно набивается людьми, желающими с промозглой парковки поскорее оказаться в тёплом красивом чистом офисе. Одни обсуждают новости, другие — новую серию дорамы, вышедшей по государственному каналу. Чимин между прочим говорит Юнги, что он получил разрешение от Министерства, и тот может зайти за ним в любое время. Мин кивает согласно и уточняет, на какой срок выдан документ, чтоб он успел проникнуть в базу данных и выудить все интересующие данные по обнаруженному айпи вплоть до адреса и номера страховки. Чонгук предлагает вновь пообедать в ресторане господина Кана. Тэхён показывает, как красиво он сфотографировал сегодня утром первую несмелую почку, пробившуюся на одной из веток дерева, растущего около их дома. Кадр действительно потрясающий — Тэхён очень старался, из-за чего они чуть не опоздали на работу. Не будут же они признаваться в том, что они опоздали по причине того, что Чонгук проснулся с неудовлетворенной потребностью в очередной раз показать Тэхёну, как он его любит. Возможно, именно поэтому Тэхён всё ещё немного румяный, хотя очень хочется думать, что это последние утренние морозы столь яро расцеловали его щеки.

***

День рождения — это праздник родителей. Юнги искренне так думал, и поэтому с момента, как покинул отчий дом, перестал акцентировать на этом празднике внимание. Посылал матери букет цветов с трогательным посланием, которое, между прочим, всегда писал сам, а отцу — лишь скудное сообщение в мессенджере. Сестре за компанию всегда пересылал деньги. Он вообще частенько пересылал ей деньги. Но если в университете можно было отмазаться от шумного праздника, то вот негласные правила обязывали угощать коллектив и принимать от них пухлые конверты с поздравлениями, поэтому в обеденный перерыв в кабинет отдела разработчиков вероломно ворвалось чуть ли не пол офиса, так как остальные просто не поместились и рассредоточились по коридору. Благо, это всё же не корпорация Гугл, и людей было не так много. На Юнги нацепили глупый клоунский колпак, и Чонгук даже сфотографировал его, так как знал, что ему за это ничего не будет. С момента возвращения Юнги в Сеул, все привыкли к тому, что Чон Чонгук — единственный сотрудник отдела разработок, кто ещё ни разу не получал нагоняй от Мина, да и тот особо поводов не давал, кроме того, что бесконечно позволял себе шутить над своим хёном. И вот, сидя в этом дурацком колпаке, Юнги объявил, что через пять-десять минут привезут угощения, и он с радостью и благодарностью ждет всех в большом конференц-зале. Конечно, наврал, он бы не хотел видеть добрую половину коллег, но что поделать — он всё ещё часть команды. Уже там, поднимая пластиковые красные стаканчики, каждый руководитель отдела под небольшой тост, вручал Юнги подарок, неизменно осыпая того комплиментами так, словно они не на дне рождения, а на поминках — только хорошее. Чимин не переставал улыбаться так широко, что глаз не было видно, а в конце, касаясь своим стаканчиком его стаканчика, лишь негромко добавил ко всему сказанному: «извини… но в этом колпаке ты такой забавный!» Мин лишь прыснул в свой стакан, делая небольшой глоток чтоб не захлебнуться от смеха. Они общались как обычно, будто ничего не было, но черт возьми, Юнги не мог не думать о том, что БЫЛО. Он каждый божий день ложился спать и проспался с мыслями о том, что он действительно хочет Пак Чимина. Искренне. Сильно. Так сильно, что за всё это время даже несколько раз не смог. Постыдно оправдываясь тем, что устал на работе, он возвращался домой и дрочил в ванной, стараясь не думать о том, что, когда он целовал Пака в раздевалке спорт зала, ещё одна лишняя минуточка, и он бы с позором обнаружил себя стоящим колом членом, которым всё это время он старался не упираться в Пака. Он дрочил, стараясь не думать о том, как он него приятно пахло, или как на следующий день после похода в клуб он обнаружил у себя на лице блестки. Те самые, из коллекции Чиминовского боевого раскраса, который частично остался на его лице после того, как он из коридора чуть не оказался в постели Чимина. Он даже выкинул свой гель для душа, потому что ему показалось, что он пахнет точно так же, как Чимин, и это было уже выше его сил — от одного воспоминания едва уловимого аромата, пока он пялился на эту родинку, сносило голову, и член предательски изображал реверанс во славу и к чести Пака. Вот и сейчас Юнги уже полчаса смотрел на тонкую изящную спину своей пассии, которую пытался довести до оргазма. После работы, пропустив по стаканчику с коллегами всё в той же переговорной и съездив домой переодеться, он направился к прекрасной, обворожительной, действительно идеальной во всех отношениях женщине, которая несколько лет назад назвалась ему именем Хана. Они познакомились ещё до отъезда в Тэгу и имели весьма крепкие регулярные непостоянные отношения, которые устраивали их обоих: девушка мечтала выйти замуж за очень богатого и состоятельного мужчину, поэтому тратила много времени на их поиски и уход за собой. Молодые менеджеры и перспективные специалисты её вовсе не интересовали, так как быть кому-либо опорой она вовсе не собиралась и ждать пока они разбогатеют тоже. В своём арсенале Хана имела впечатляющий гардероб из самых именитых брендов, неплохую квартиру, дорогую машину, список ухажеров, и Юнги, так же, как она не желающий брать на себя ответственность за создание здоровой ячейки общества, прекрасно вписывался в её список, так же, как и она — прекрасно смотрелась на его члене. По крайней мере, до тех пор, пока этот самый член не начал реагировать исключительно на Пак Чимина. И Хана действительно была потрясающей. Размер чуть больше чем «доска», при этом грудь пышная, но аккуратная, не застилающая обзор на мир и прекрасно умещающаяся в ладони Юнги. Просвет между бедер имелся, и он увеличивался достаточно часто, судя по тому, что они даже не всегда занимались сексом: иногда они просто сидели на диване в большой гостиной перед настенной плазменной панелью под шум кино, и она рассказывала про своих любовников, честно признаваясь в лёгкой головной боли. Она была мила собой, с почти детским личиком, затянутым на макушку, слегка ужаленные ботоксом губы и неизменно идеально гладкая кожа абсолютно во всех местах. Но сегодня это всё не срабатывало, и Юнги сдался. Не имело никакого смысла мучать себя, и он ускорил движения бедрами, ныряя рукой ей под животик, который даже в коленно-локтевой оставался впалым. Нащупав подушечкой пальца сочную пуговку клитора, он желал только скорее довести её до оргазма, чтоб прекратить эту пытку, пока его позор не стал слишком очевидным. Звонкие стоны предвещали скорую развязку, и Мин начал перекатывать на языке вязкую слюну, готовясь к своей самой изящной театрализованной лжи: как только мышцы вокруг его члена начали сокращаться, а ягодицы девушки, которые до этого остервенело шлепали его по бедрам мелко задрожали, он вышел из неё и, с характерным звуком снимаемой резинки, спустил накопившуюся слюну ей на поясницу, тут же размазывая ее и даже сжимая упругую попку, после чего звонко шлепнув по ней. Можно сказать, что кончил. И после этого спешно скрылся в ванной, оставив Хану на постели в одиночку переживать свой оргазм, который она получила. — У тебя всё в порядке? — через некоторое время она обнаружила его на кухне. Юнги, избавившись от пустого использованного гандона и одевшись после душа, уже курил у вытяжки, потягивая свой любимый виски из запасов хозяйки квартиры, дожидаясь пока та примет быстрый душ после него. — А есть мысли, что что-то случилось? Мне кажется, я был неплох… — он выпустил дым в потолок, обнимая тонкий стан свободной рукой. — Как и всегда, — проворковала та. Юнги сощурил глаза: либо притворялась, либо правда не поняла. Мина бы устроил второй вариант. Они вообще редко интересовались моральным состоянием друг друга, поэтому, раз уж Хана спросила его об этом, возможно, это был первый звоночек, что Юнги и правда не в порядке. Хотя, какое там «первый» — Третий! Именно столько раз он давал осечку как мужчина, потому что, целуя бликующие от количества блеска для губ женские уста, он хотел ощутить лишь чёртов аромат персика и чужой кадык под своей ладонью. И это — была реальная проблема. Это было «не в порядке» в квадрате, если не в кубе. — Сдаю серьезный проект… скоро дедлайн, просто переживаю, всё ли правильно сделал, — скупо оправдался Мин, передавая Хане свою сигарету, которой та с нескрываемым наслаждением затянулась, после чего потушила её в стеклянной пепельнице, стоящей тут же. — Ты всегда так переживаешь за то, что делаешь… у тебя синдром отличника? — девушка улыбнулась, утыкаясь носом в чужую горячую шею, и в любой другой ситуации Юнги бы выждал еще минут пять, после чего взял её ещё раз — быстро, стремительно и прямо на кухонном столе, но у него не хватит столько слюны, чтоб второй раз имитировать собственный оргазм. — Просто люблю делать всё хорошо, — поэтому, осушив свой стакан, он целует ее в макушку и отходит, начиная собираться. — Не останешься? — в голосе звучит легкое разочарование. — Завтра рабочий день. Я хотел бы отдохнуть и лечь звездочкой на кровати. Ты же знаешь, я… — Не высыпаешься, когда рядом кто-то спит, — Хана закончила за него, — идеальная причина не создавать семью, хён. А тебе уже пора, тебе ведь тридцать… — Назови меня «папочкой» в следующий раз, посмотрим, что из этого выйдет, — он уколол пухлые губы поцелуем, застегивая молнию на толстовке поверх футболки и скалясь на ее мнимо оскорблённое выражение лица, — самой почти тридцатка, а всё по членам скачешь. — Ну и сволочь ты, — она выходит с ним в коридор, цепляя кожаную куртку с вешалки и протягивая ему, — Знаешь, я думаю, если бы ты был богат, я бы вышла за тебя замуж. А что, ты расчетливый, умный, хорош в постели и не тратишь время на пустые эмоции. Идеальный, кроме как состояние твоего счета. Как считаешь? Юнги, присев чтоб поправить язычок на уже надетых кроссовках, замер на секунду. А вот это сейчас было немного обидно — чувств и эмоций у него хоть через край, просто он не всем их показывает. — Я сообщу тебе как заработаю свой первый миллиард, — он встает и, забрав куртку, одевается. — Обещаешь? Вместо ответа Юнги притягивает ее к себе и дарит очень крепкий и сочный поцелуй, шлепнув по заднице, после чего выходит из квартиры. Обещать он ничего не будет, но и жениться на той, кто ищет место в его кошельке стремительней чем в сердце тоже не собирается. Купив бутылку воды в ближайшем супермаркете, он вызывает такси. Неужели он так и не вырос? Неужто и вправду все его придирки к Чимину только из-за того, что он считает его задницу привлекательной? А считает ли? Определенно, да. Это то неизбежное, от чего ему не убежать и не откреститься. Ему правда нравится целовать его. Ему правда нравится, когда внимание Чимина обращено к нему, а еще — Юнги сильно раздражает, когда Намджун имеет смелость открыто выражать свою симпатию, в то время как Мин даже от самой мысли о том, что ему может нравится мужчина, готов очень больно ударить себя по лицу. Это всё ещё мерзко, это всё ещё отвратительно, противоестественно, неправильно, не по-мужски. Только вот Чимин вовсе не помогает упростить — ведет себя так, будто ничего смертельного не случилось, а значит, это норма. Его норма. А если «норма» понятие субъективное, значит, ничто и никто не может повлиять на определение «нормы» каждого человека. А значит, в субъективном восприятии «нормы» выражается личное мнение. А уже это значит, что «норма» у каждого человека своя. Следовательно, Юнги, как человек с техническим складом ума, может вывести алгоритм о том, что «норма» не имеет границ, стремится к бесконечности и подвластна модификации под влиянием извне, в зависимости от того, какая задача стоит перед разработчиком. Он может прописать любой код, тем самым установив любую «норму», удобную ему и не вступающую в конфликт с другой программой. Всё оказалось намного проще. «Пассажир изменил пункт назначения. Пожалуйста, подтвердите изменение маршрута.» — Господин? Вы подтверждаете изменение маршрута? Юнги смотрит на свои руки. Поверх бутылки с водой, лежащей на коленях, он держит телефон, что тусклым светом озаряет его лицо в темноте салона машины. Большие пальцы, чуть подрагивая, застыли над меню приложения такси, вбив новый конечный пункт «Б». Он посмотрел историю поездок и изменил путь… Мин Юнги, ты на столько сошел с ума? — Господин? — такси замедляется, и, кажется, готово притормозить у обочины, чтоб дать Юнги еще пару минут. Но главное правило, выученное с детства: если грядет неизбежное — смирись. Он же всё равно его трахнет… кажется, он всё равно его трахнет. — Да… Да. Подтверждаю. По инерции от набора скорости Мина вновь слегка вдавливает в спинку сидения, и он прикрывает глаза. Он потерпел фиаско. За полчаса пути он выпивает всю воду, пытаясь заглушить в себе тот огонь, что с каждой минутой распалялся всё сильнее. Он не помнит этаж и номер квартиры, но точно помнит, что где-то выше десятого. «…тый». «Пятнадцатый». «Семнадцатый». «Тринадцатый». Юнги зажмуривается, пытаясь вспомнить, какой этаж был озвучен приятным роботизированным женским голосом, когда они ехали в лифте и какой этаж был назван, когда лифт приехал, чтоб забрать его вниз после того, как Пак Чимин отшил его впервые. Впервые! Пак Чимин уже дважды отшил его! Как это… унизительно. Теперь Мин злится: его отшил парень просто потому, что он натурал и гомофоб! Это так… по-анти-гомофобоски, не находите? Мин начинает почему-то тихо смеяться, чем вызывает встревоженный взгляд водителя такси в зеркало заднего вида. «…. тый». «Пятнадцатый». «Семнадцатый». «Тринадцатый». А что если Пак Чимин не один? А что, если его нет дома?! Позвонить и спросить? Мол, привет, Пак, я тут мимо проезжал… бред. «Поездка окончена. Не забудьте проверить вещи перед тем, как покинуть салон автомобиля. Всего Вам хорошего». — Этот голос такой бездушный… А Юнги продолжает сидеть. Он смотрит перед собой, пока таксист не кашлянул деликатно, намекая Мину, что ему пора выходить. И Юнги выходит. Он тут же закуривает сигарету, воровато оглядываясь по сторонам, хотя, на самом деле ищет мусорку. И остатки своего разума. Чуть выше колен снова томительно ломит, руки подрагивают, он уже хочет вызвать такси повторно, чтоб уехать домой. Дурацкая затея, дурацкий Пак Чимин, Юнги не хватит духу, чтоб сейчас подняться на этаж, который он надеялся вспомнить, и сказать в лицо что-то вразумительное кроме «Не найдется ли чашечки чая для бедного путника». — Извините! — он замечает женщину, которая возвращается со своей собачкой после вечерней прогулки. Та оборачивается и приветливо кланяется незнакомцу, — могли бы Вы придержать дверь, — он быстро делает последнюю затяжку и спешно движется в сторону подъезда, выкидывая окурок в пустую бутылку тут же в урну у входа, — я приехал к другу и не спросил код… не могу его разбудить. Женщина почему-то верит и ждет, пока Мин перехватит дверь, чтоб впустить её первой, и они заходят внутрь, через мгновение оказываясь в тёплом светлом лифте. Ну вот же, красивая, милая, молодая особа с милым джек-расселом. Она немного смущена тем, что оказалась в небольшом ярко освещенном пространстве с незнакомцем, поэтому поджимает губы, но Юнги видит, что он привлек её внимание немного больше, чем сам того ожидал. Она точно его запомнит, это хорошо и плохо одновременно, хотя, больше хорошо, чем плохо — она не считает его маньяком, но явно жалеет о том, что не припудрила носик перед выходом на прогулку. — Вам на какой? — она нажимает кнопку десятого этажа, а Юнги снова напрягает память. Приятный роботизированный женский голос сообщает, что двери закрываются, и лифт начинает движение вверх. Следующий этаж… — Тринадцатый, — осеняет его, и, кажется, что он ответил слишком резко. Двери закрываются, лифт едет вверх. Они едут в полной тишине, и девушка кокетливо заправляет волосы за ухо, а Мин бы обязательно обратил на это внимание, если бы его член не стремился ввысь, выше на три этажа, в обитель непотребства и разврата. — Хорошего вечера, — вежливо прощается она, а Юнги только успевает ответить дежурное «и Вам» прежде чем тяжелые двери лифта захватят его в стальную клетку и повезут выше. Следующие три этажа, которые лифт преодолевает за несколько секунд, а в личном измерении Юнги — вечность — в памяти всё чётче обретают картинку воспоминания ночи Соллаля: например, как ругался на двери кабинки, что пытались зажать его, а Чимин рядом хихикал как ребенок, скаля жемчужины зубов, подпирая глаза щеками так, что они смыкались в озорной прищур. Ни одна девушка не смеялась так над шутками Юнги, иногда умными, а иногда — совсем тупыми. Ни с кем он вообще не посмел бы ругаться с лифтом, ему было свободно. Они знали секреты друг друга, Юнги знал, что Чимин гей. Чимин знал, что Юнги — на самом деле немного больше человек, чем он него того ожидают. Дверь лифта расходятся в стороны, являя Юнги смутно знакомый коридор. Да, вот на этой двери висел рождественский венок, на этой — какая-то записка. Низко опустив голову, он шагает по коридору, и взгляд его цепляется за коврик для ног с надписью «Go away». Кажется, он споткнулся о него, когда уходил: даже коврик был против Юнги. Три, пять… шестая дверь по левую руку — очень длинный коридор. Подрагивающими от волнения пальцами Юнги проводит по панели с кнопками кодовой панели, пока не достигает кнопки звонка. Жмет и припадает ухом с двери, прислушиваясь: ничего. Жмёт еще раз. Снова ничего. Третий раз. Слышится какой-то электронный писк, словно помехи радио, и Юнги осматривается по сторонам, не сразу замечая небольшую камеру над дверью. Смотрит в неё и четвертый раз звонит в дверь. По ту сторону тишина, но шум радио волн обрывается, а значит, кнопку видеодомофона отпустили. Пятый звонок. — Пак Чимин, если ты не откроешь — я испишу твою дверь матерными словами, — шипит Юнги как можно ближе к краю двери. Всё еще тишина, но через пару секунд слышится поворот замка. Дверь распахивается медленно, без особого энтузиазма. На пороге стоит его коллега, в домашней пижаме, с непривычно уложенными волосами, а точнее — с полным отсутствием укладки. С этой челкой, почти закрывающей глаза, Чимин в домашней пижаме похож на десятиклассника из школьной дорамы про будущих айдолов. Смотрит еще недоверчиво. — Чего пришел? — скорее из вежливости отходит назад, пропуская гостя. В конце концов, он все еще может постоять за себя, и Юнги тоже помнит про это, поэтому делает шаг внутрь квартиры неуверенно, осмотревшись перед этим по сторонам, будто желал удостовериться, что его никто не увидел. — Уже ложишься спать? — Мин встает на коврике и закрывает за собой дверь. Разуваться не торопится, раздеваться тоже, смотрит на этого парня, а сердце внутри бьёт, но почему-то вниз, словно с каждым ударом по принципу рычага поднимает его член на пол миллиметра. Домашний Чимин был милым. Почти таким же милым, как девочки в косплеях на специализированных сайтах. Пару раз Юнги попадался в эту ловушку, когда под юбками горничных эти девочки скрывали увесистый член, и тут же переключал, морщась брезгливо. Сейчас бы он не отвернулся. Он смотрит на Пака, пытаясь разгадать, что кроется под немного приталенной пижамной кофтой и огромными пижамными шароварами. Он точно знает, что там член. Но он бы хотел его сейчас увидеть. Наверно. — А ты время видел? Завтра на работу, если у тебя рабочий вопрос, давай завтра… как ты вообще оказался тут?! — Чаем угостишь? — Юнги перебивает, пытаясь предотвратить возмущения, прекрасно понимая, как он сейчас выглядит. Как маньяк. Еще хуже Намджуна, что по пятам преследует Чимина, только в отличие от Кима-младшего, который деликатно искрит на горизонте, Мин Юнги горит на пороге его квартиры. Он горит так, что у него руки дрожать не перестают, колени подгибаются от страха и волнения. А широко распахнутые глаза Чимина в ответ лишь зажигают в нём что-то, что он сам себе объяснить не может. — Чай?.. Ты совсем с ума сошел, Юнги… — не боится, разворачивается и делает пару шагов в сторону, наверно кухни, а потом разворачивается чтоб, вероятно, спросить какой именно чай, но сталкивается нос к носу с Юнги, который уже подошел слишком близко, сдержанно поджав губы, как только их носы почти столкнулись. — Ты совсем что ли… — Давай переспим. Тишина звенящая. Юнги уже готов зажмуриться и закрывать голову руками, он впервые боится человека. Ему не спрятаться от Чимина, не убежать и не скрыться. Чимин везде, Чимин перед его лицом, Чимин в его мыслях: когда он дрочит, спит, работает — Пак Чимин везде. Он и его персиковый бальзам для губ. Он и его нежные горячие поцелуи. Он и его шепот, когда он просит остановиться, что сейчас, даже по памяти, раззадоривает ещё больше. — Уходи. Уходи, Юнги, это ни черта не смешно! — Пак злится, раздражается, и с этой его челкой, чуть распушившиеся после, видимо, сушки феном, выглядит неимоверно мило, и Мин может только отрицательно мотать головой. — Я тебя сейчас побью, придурок! — Чимин толкает в грудь, а Мин снова перехватывает его запястья и дергает на себя. — Побей, — шипит почти в лицо, — Побей, блин, чтоб выбить себя из моей головы! — но отпускает почти сразу, — Побей чтоб я, блин, не дергался каждый раз, когда вижу тебя, чтоб я не бесился, когда я вижу Намджуна рядом с тобой! Всё блин… вы, чертовы педики! Снова тишина. Они стоят друг напротив друга, Юнги задыхается, а Чимин только лишь прижимает руки к себе, словно закрывается. — Я, блин… — Юнги обвинительно тыкает пальцем в Пака, но слов всё еще не может найти, — Я блин… не могу больше! — он зарывается пальцами в собственные волосы, зачёсывая их назад и открывая лицо полностью перед Чимином, — я серьезно, Пак. Давай как взрослые люди… ни к чему не обязывающий секс, о котором утром никто не вспомнит. Чимин смотрит на него как на врага народа, вжимаясь в стену. Всё еще не бьёт, хотя, как Мин может судить, Чимину ничего не стоит сломать ему нос или челюсть. Но он молчит. Он стоит словно его обижают, и смотрит на Мина как на страшного зверя. Мотает головой отрицательно. — Я не позволю так с собой… Я не позволю тебе сделать из себя шлюху, которой ты итак меня считаешь! — едко выплевывает в сторону, а Юнги подлетает к нему, пальцами сжимает плечи, не разрушая его оборону в виде сложенных рук на груди, оставляя за ним право на защиту. Он же не плохой, он просто запутался, ему нужна помощь, и он пришёл за этой помощью к Чимину. Потому что именно он — его проблема сейчас. Он и влечение, которое Юнги испытывает к этому гордому, хитрому, умному и рассудительному парню, который умеет защищаться, но всё еще не выталкивает его из своей квартиры, позволив прижаться лоб ко лбу и утопать в аромате его средства для волос. — Я тогда разозлился. Ты не шлюха. Это я козёл. Это я проиграл тебе. Это я бешусь, потому что … — он вдруг усмехнулся, — Ты был совершенно прав, Сын волшебника. Я бешусь потому, что не могу получить тебя. Я бешусь от того, что у меня на тебя встает, а я не могу принять это. Я бешусь от того, что Намджуну ты отвечаешь, а меня гонишь, не давая даже шанса разобраться в себе, при этом меня ты целуешь, а ему не даёшь повода пригласить себя на свидание. И я устал от этого, ей богу устал! Я не хочу с тобой играть в эти кошки-мышки, я прошу тебя позволить мне… — Юнги сглотнул нервно, — что бы я сейчас ни сказал, это всё прозвучит слишком грубо, потому что я сам до конца не могу сформировать это, но я точно знаю, что то, что происходит между нами, это то, что происходит между двумя людьми, когда они хотят провести время вместе. Молчат. Оба молчат, в миллиметрах от губ друг друга. — Знаешь… надо было переспать с тобой еще в ту ночь, когда мы оба были выпившие. Это было бы проще, потому что тогда, помимо ответного желания, я бы не испытывал к тебе человеческую симпатию, которую не хотел бы потерять, если что-то пойдет не так… — Чимин цепляет кончиком носа его нос, заставляя поднять голову немного выше. У Юнги сердце в пятки, а у Чимина — куда-то к горлу подкатывает. Юнги что-то ещё хочет спросить, например, считает ли его Чимин хорошим человеком, или что обычно спрашивают у людей, когда пришли к ним утолить свой голод? Он внимательно смотрит в его глаза, ища в них хоть какую-то ясность: ненавидят его, презирают, осуждают или же, всё-таки, он не ошибся, и его хотят? Взгляд Юнги следит внимательно, не упуская даже тот момент, когда Чимин распутывает свои руки, открываясь, пуская ближе прижаться к себе. — Как взрослые люди… ни к чему не обязывающий секс? — удивительно, как голос человека может меняться: такой тон у своего коллеги Юнги ещё никогда не слышал: он буквально ворковал, склоняя голову немного на сторону, ведя пальцами по краям куртки снизу-вверх к воротнику. — Как взрослые люди… — повторил он за Чимином, прослеживая путь ладоней, что с груди поднялись к его подбородку, огладили лицо, пока взгляды вновь пересеклись, а потом зачесали черные волосы назад, снова открывая лицо. Для Юнги это стало откровением, позволившим ему допустить мысль, что он может потянуться и урвать короткий поцелуй, от которого Пак не увернулся. Следом последовал второй, более продолжительный: всё ещё простое касание губ, за которым Чимин потянулся сам, когда Юнги отстранился. Третий раз Пак не позволил поцеловать себя, потому что сам уткнулся в горячие уста, вытянув шею, но в следующую секунду с гулким слабым стуком врезался затылком в стену, от чего промычал, раскрыв рот и впуская язык Юнги, отвечая мгновенно. Действительно, эти кошки-мышки надоели. Юнги пришел к нему за сексом, которого Чимин тоже хотел, и, как взрослые люди, они могут с этим разобраться раз и навсегда, на один вечер забыв о всех своих принципах и убеждениях, позволив себе получить удовольствие. Ведь они никому не скажут, а значит, никто их не осудит, даже если ничего не получится. У Чимина не было сомнений, что у них всё получится. Когда Юнги прижал его к стене, не дав возможности шелохнуться, он ощутил, как в его бедро упирается явно не телефон, как можно было бы пошутить. Паку сейчас вообще было не до шуток — он едва успевал вздохнуть, пока его губы буквально пожирали от жадности, словно путник добрался до источника с пресной водой, и тот отвечал тем же: выгибался поддатливо, нажимая бёдрами против бёдер Мина, руками протискиваясь между ними, чтоб расстегнуть куртку и скинуть её с широких плеч. Звук собачки молнии разбавил дуэт горячего дыхания, когда Пак добрался до толстовки, расстёгивая и её, чтоб в следующую секунду выпутать из рукавов крепкие руки, которые тут же обвили его талию, но, не найдя в этом успокоения, забрались под его пижамную кофту, ведя вверх, задирая её, чтоб большими пальцами добраться до горошин сосков, растирая их уверенно по кругу, что сорвало и без того неравное дыхание Чимина, и тот отзывчиво выпятил грудь, требуя к себе больше внимания, чем имеет сейчас. Юнги непривычно — грудь аккуратная, подтянутая и даже немного подкаченная, но её не сжать, не спрятаться в неё лицом, и это должно было бы отрезвить, но Юнги не желает избавляться от этого дурмана. Он уже решил, он уже здесь, он не повернёт назад, потому что не хочет. Бежать от себя надоело, самообман — самый подлый и низкий поступок, который человек может совершить по отношению к самому себе. Он не гей, но он хочет одного конкретного мужчину, который собрал в себе те качества, которые привлекут кого угодно вне зависимости от гендера и предпочтений. И Юнги смелеет, отпустив, наконец, губы Пака и дав ему вздохнуть, чтоб зарыться носом в изгиб шеи и, зацеловать наконец эту чёртову родинку слева, а потом почти сразу и неожиданно для себя, спуститься губами на ту самую грудь, задирая выше кофту. Даже в голову мысль не приходит, что это неправильно. Юнги не просто хочет трахнуть Чимина. Он хочет изучить его, испить всего на столько, на сколько это возможно, понять его, принять его, принять себя и свою страсть, что уже некоторое время сжигает его. Есть многое, что он всё равно не сможет сделать, но лаской он не брезгует, а потому тянет вверх его кофту, срывая резко, после чего та оказывается на полу. Взору открываются острые ключицы и крепкая шея, широкие и одновременно хрупкие плечи, которые Юнги тут же зацеловывает, потому что он хочет это делать: объять необъятное — другого шанса не будет, только сегодня и только сейчас — аукцион безумия, чаепитие у Шляпника и Содом и Гоморра в одном флаконе, и он, Мин Юнги, утонет в этом беспробудно. Целует горячую кожу, что на ощупь ощущается не хуже женской, так рьяно, что даже немного покусывает, не успевая спрятать зубы, и Чимин подставляется, обнимает его за плечи, прижимая к себе и запрокидывая голову, но, когда эти поцелуи слишком щекочут или наоборот, причиняют лёгкую боль, Пак извивается, пытаясь уйти от прикосновений, от чего ноги его иногда подкашиваются, и он ускользает от горячих ласк. И Юнги устаёт ловить его каждый раз, он подхватывает его под бёдра и, прижав к стене, закидывает крепкие ноги себе на талию, подсаживая, чтоб Пак мог устроиться удобней. — Чёрт, ты и правда меня хочешь… — держась на его плечах, Чимин не может игнорировать весьма внушительный стояк, что упирается в него, а Юнги даже замирает на секунду, словно эта ремарка отрезвила его немного. Юнги пытается наглотаться воздуха, от чего несильно кружится голова, и прислушивается к себе: ни стыда, ни отвращения, ни совести. Он всё делает как надо. Немного смущён, всё ещё сильно возбужден и настроен решительно. Он подхватывает Чимина крепче, немного по стене протаскивая повыше, чтоб удобно перехватить, и, убедившись, что не уронит, потащить. Куда-то. В квартире сложно заблудиться, как Юнги успел заметить, когда заходил — из небольшого коридора только три двери, и, судя по всему, планировка не сильно отличается от его собственной, поэтому он несёт Чимина прямо, клюя заалевшие губы спешными поцелуями. — Нет-нет-нет, налево! — Пак держится крепко и лишний раз не дёргается, чтоб не упасть, — твоё лево! — уточняет он, когда Юнги, потеряв ориентацию в пространстве из-за очередного поцелуя, случайно врезается его спиной в дверной косяк кухни. Исправляется быстро, перехватывает удобней и несёт его куда сказали. У него нет возможности оценить интерьер, так как, оказавшись в комнате, освещаемой очень тусклым светом небольшого ночника из Икеи, он роняет Чимина на постель, тут же забираясь сверху, нависая над молодым мужчиной, что, не стесняясь, демонстрирует себя. Волосы зачёсывает пальцами, открывая привычно лицо, руки закидывает над головой, а Мин смотрит словно хищник на добычу, отмечая, что кожа гладкая, бархатистая, ухоженная. Это приятно. Это слишком приятно, это не должно нравиться, это не должно возбуждать, но это возбуждает. Юнги проводит ладонями по внутренней стороне закинутых над головой рук Чимина от локтей до подмышек, даже не осознавая, что это самое опасное место для щекотки, а Пак взвился и тихо захихикал, зажимая его руки плечами. Заметка: Чимин боится щекотки. Мин на пробу, вытянув руки из плена, проводит пальцами по бокам, и Чимин опять мечется под ним, пытаясь перехватить запястья, а Юнги видит в своей фантазии, что Пак вьется не от щекотки, а он наслаждения, и это срывает в пропасть — он перехватывает и прижимает руки над головой, впиваясь в шею, а Чимин резво изменяет свой настрой, зарываясь лицом в чёрную шевелюру, ища чужие губы своими, требуя не шею сейчас ему вылизывать, а поцеловать как следует, но Мину всё интересно: и шея, и тело, и плечи, и ключицы, что оказались изящней женских, манящих своей хрупкостью на фоне весьма крепких на ощупь плеч. И он не может остановиться, он забывается, быстрыми поцелуями украшая их, пока Чимин не срывается и, высвободив руки, не отталкивается от постели, переворачивая их и седлая бедра. Юнги выглядит даже немного мило. Он горячих поцелуев его губы тоже неминуемо припухли, кожа вокруг покраснела, даже кончик носа слабо тронут алым румянцем. Чимин улыбнулся лукаво, запоминая эту картину: Мин Юнги, который выглядит мальчишкой. — Что? — они уже не целуются пол минуты, и Мина это напрягает. Он не понимает, что происходит, и почему Пак тормозит, хотя они обо всём вроде договорились. — Просто… ты красивый, когда позволяешь себе расслабиться… — Я, блин, нихрена не расслаблен, Чимин… — Юнги нервно сглатывает, проводя ладонями по чужим коленям. Кстати, тоже приятно. И Чимину приятно, потому что то, что Мин называет «не расслаблен» всё ещё стремительно упирается в его задницу, и он не может отказать себе в том, чтоб поелозить по чужому стояку, склонившись, чтоб оставить след своего поцелуя на припухших горячий влажных губах Юнги. С этим он справится. Раз уж он — причина этого напряжения, он точно с этим справится, особенно чувствуя ответный поцелуй и осторожное, намекающее движение бёдрами навстречу. — Меня не будет несколько минут. Это твой последний шанс уйти. Если, когда я выйду — тебя не будет, то больше я в эти игры не играю, Мин Юнги. С меня хватит, — Чимин лезет в прикроватную тумбочку и зажимает в кулаке небольшой флакон под заинтересованный взгляд, — или хочешь сам? Юнги отрицательно мотает головой, и Чимин слезает с его колен, выходя их комнаты, а меньше чем через минуту из ванны доносится шум воды. Мин искренне благодарен Чимину за то, что тот взял на себя самое сложное, а пока его нет, у него есть пара минут чтоб перевести дух и действительно ещё раз всё обдумать. Юнги не смеет заглянуть ни в один ящик тумбочки, ни открыть шкаф, ни даже отдёрнуть покрывало. Он так и лежит на постели, прислушиваясь к себе. Ему хорошо. Он словно сбросил с плеч огромную непосильную ношу, которую тащил в одиночку. Всё ещё не встав, он вслепую стягивает кроссовки, наступая на пятки носками и только после этого босиком уносит обувь в прихожую, сразу возвращаясь в спальню, снимая на ходу футболку и расстёгивая джинсы. Сбежать хочется, честно: боится струсить и не довести до конца, упасть в грязь лицом и облажаться. А ещё больше он боится разочаровать Чимина. Совсем разочаровать, до конца и беспробудно. Но Пак находит Юнги по возвращению: сидящем на краю постели и прикрытым уголком покрывала — вещи покоятся на спинке кровати. Он появляется в комнате на столько бесшумно, на сколько это возможно, ступая босыми стопами по ламинату, кутаясь в легкий банный халат. Юнги не спрашивает, что он там делал — догадывается, но подробности будут лишними. Они оба молчат, даже когда Пак подходит к постели и, оставив на тумбочке смазку, достает из ящика упаковку презервативов, кладя её рядом. Чимин больше не шутит и не лукавит, он волнуется не меньше Юнги, но он опускается перед ним на колени на пушистый прикроватный коврик. Тянет за уголок покрывала, словно это не Юнги ворвался к нему среди ночи, а наоборот, и, выждав еще пару секунд, немного детские пальцы открывают перед собой горячее тело. Теория про большие машины — ложь. По крайней мере, с Юнги она не сработала, и Пак оглаживает ладонями чужие бедра, ненавязчиво сжимая их. Ему нравится, как выглядит чужая крупная плоть, приподнятая дугой. Ему нравится, что Юнги не дрожит как школьник; он всё ещё скован, но готов. Правда готов. И Чимин не хочет больше медлить — он оставляет влажные следы поцелуев на бледной коже, от груди ниже, пока поза позволяет, и, спустившись к животу, бодает его макушкой, заставляя лечь. — Расслабься… хочешь, я совсем выключу свет? — он продолжает целовать торс, даже когда горячий член упирается ему в подбородок, и смотрит исподлобья, но Юнги отрицательно мотает головой, что вызывает улыбку, с которой Чимин склоняет голову вниз. Он берёт в рот ни секунды не мешкая, придерживая у основания. Он осторожно и очень умело скользит губами по стволу, всё ещё сжимая свободной рукой впалое бедро Юнги, словно кот наминает лапами место, куда собирается устроиться, а Чимин взаправду собирался сегодня с комфортом расположиться на этих бёдрах. Юнги не знает куда деть руки — нутром чувствует, что зарываться в чужие волосы и намекать взять его глубже так себе идея — Пак прекрасно справляется с тем, чтоб через пару минут член уже окреп и не позволял себе уместиться в горячем рту, чей хозяин не испытывает ни капли смущения, самозабвенно отсасывая ему. Юнги старается не смотреть, упирается затылком в постель, поджимая губы, жмурясь, но ему редко удавалось поймать за хвост птицу удачи, чтоб испытать на столько сильное удовольствие от минета, и голосовые связки подводят, когда он распахивает губы чтоб сдержанно выдохнуть: тихо просипев, он цепляется пальцами за покрывало под собой, а в следующую секунду мягкая рука находит его ладонь, раскрывая к себе и переплетая пальцы. Даже представить себе было невозможно, что Пак Чимин, временно исполняющий обязанности начальника юридического отдела, способный в лёгкую сломать кому-то нос, может быть таким отзывчивым, ласковым и податливым в постели. Даже когда Юнги не может сдержать себя и осторожно начинает подмахивать на встречу — Пак не сопротивляется, именно позволяя это, а не терпя, потому что Юнги не допускает себе быть грубым, но разрешает себе отстоять своё право на доминирование. И судя по тому, как на удивление нежные пальчики раскрываются для его ладони — Чимину это по душе: он втягивает щеки, добившись от Мина слабого стона, и тут же отпускает его, отстраняясь и облизывая губы. Юнги всё ещё не хочет отлёживаться — садиться на краю постели и, зарывшись пальцами в чужие чуть отяжелевшие от жара тела волосы, склоняется над ним, вынудив Чимина завалиться на бедро, и замирает в миллиметре. От его взгляда не ускользает, как густые аккуратные брови изламываются в ноте ожидания: он не уверен, что Мин сделает в следующую секунду, но уже готовится к любому событию. Может, всё ещё не верит, что тот пришёл к нему в дом с несомненно вульгарными, но честными намерениями, или готовится защищаться от язвительных комментариев о своих навыках. Но Юнги лишь хочет налюбоваться этим выражением лица, просто потому, что Чимин всё ещё слишком красив для обычного мужчины. И прежде чем их губы смыкаются в новом жадном поцелуе, перед тем, как новая волна страсти накроет их с головой, Мин замечает, как его визави закатывает глаза в предвкушении, бесстыдно распахивая алые уста, что только что держали в своём плену Юнги и даже ни разу не поперхнулись. Они спешат, они торопятся: Пак слепо шарит рукой по тумбочке, находя упаковку презервативов и доставая один, также на ощупь надрывая уголок и, отталкивая от себя Юнги, раскатывает резинку по стоящему колом члену, за что Мин ему безмерно благодарен: у самого руки подрагивают, и хочется занять их бёдрами Чимина как можно скорее. Он падает на спину и протягивает руки к парню, что сейчас ловко взбирается на его колени, выдавливая немного смазки на ладонь и, откинув тюбик на постель, заводит её назад, оглаживая плоть и прижимая её к ложбинке между собственных ягодиц. Читает во взгляде напротив лёгкий испуг, но не останавливается, не отпустит уже из своей постели, привяжет если надо. Не позволит сбежать и тем самым оскорбить себя, выжидает несколько секунд. Юнги словами не говорит, но крепко сжимает узкую талию, пятками упираясь в край постели и чуть выше поднимаясь по ней: не убежит. Просит безмолвно только одно мгновение, чтоб выдохнуть, охватить взглядом мужское тело на своих бёдрах и окончательно удостовериться в том, что это происходит. Он поднимает взгляд и, встретившись со взглядом напротив, сглатывает, расслабляя плечи и ведя ладонями вверх по бокам, оглаживая, умасливая строптивого юриста, успокаивая: никуда он не денется, на попятную не пойдёт. И Чимин надавливает чужой головкой меж собственных ягодиц, уверенно направляя её в себя, второй рукой так легко и непринуждённо зачёсывая назад свои взлохмаченные волосы. Юнги прислушивается к каждому вздохну, лежит как каменный под ним, боясь пошевелиться, боясь дёрнуться лишний раз. Он не изучал тему этого урока, он — двоечник. Припёрся с минимальным набором знаний, подло скинув всю ответственность на Пака, поэтому встревоженно вглядывается в чужое лицо, внимательно следя за каждым его изменением, и когда, по его мнению, его брови всё ещё выражают ощущение дискомфорта, он поднимается на руке и припадает губами к горячей груди, спешно целуя, чем вызывает неожиданное изумление. Чимин слишком ласково обнимает его свободной рукой за плечи, а потом и второй, когда её помощь уже не требуется, чтоб крепкий член не покинул его тело. Он прижимает Юнги к себе, он задыхается от этих неуклюжих поцелуев и внезапной нежности со стороны слишком-сурового-парня. Поднимает его лицо за подбородок и жалит губы поцелуем, садясь почти полностью и замирая, выдыхая горячо в почти поцелуе, который закончился не начавшись. — Тебе больно?.. — Юнги сглатывает нервно, обвивая не опорной рукой удивительно тонкую талию, только что казавшуюся крепкой. — Всё в порядке… — дрожит горячим шёпотом над ним, — дай мне немного времени, чтоб привыкнуть, — кусает губы, ощущая касание к ягодицам. Понимает, что Юнги, вероятно, не привык оставаться в стороне от процесса, и не мешает ему, даже не корректирует. Нет никаких различий, кому ты хочешь доставить удовольствие, если ты хочешь сделать это искренне. И он на пробу двигает бёдрами, вымученно скульнув, и снова затихает, видя, как Мин занервничал. Тот вновь целует его грудь, но Пак слишком спешно задирает его голову к себе, сминая уста своими, опаляя их неровным дыханием. Ему нравится целовать Юнги, ему нравится сам Юнги, его руки, его голос, некоторые черты его характера и определённо — его член. Ему нравится сейчас быть с ним, ему нравится, как Юнги относится к нему, как он старается быть нежным и ласковым, как он тревожится, что может быть больно или он может что-то сделать не так. Ему нравится его открытое лицо, и он толкается его обратно на спину, тут же убирая чёрные волосы со лба, желая удостовериться что ему и правда хорошо, и Юнги врать не умеет. По его лицу Чимин угадывает любую его эмоцию, странно, что другие не видят, на сколько Юнги оказался прост и открыт. Разъезжаясь коленями по постели по обе стороны от тонкого стана под собой, Чимин раскачивается, расслабляется, впуская в себя крепкий член глубже с каждым разом. Он красуется, искренне наслаждаясь тем, как Юнги сверлит его взглядом, берёт его ладони в свои руки и ведет по собственному телу. Он не будет от него прятаться, он не будет скрываться или щадить его сегодня. Он хочет показать, какой он, кто он — дать поверить, удостовериться, что Юнги в постели именно с ним, с мужчиной. Ведёт широкими, увитыми венами ладонями по своей груди, двигая бедрами плавно, и чёрт возьми, он делает это потрясающе. Мин кусает губы нервно, он изучает с рвением первоклашки, на пробу щипая багровый сосок, но Чимин морщится, отрицательно мотнув головой. Понял, не его эрогенная зона. Юнги изучает дальше, выше поднимаясь по горячему телу, дотягиваясь до острого треугольного подбородка, подпирая его большим пальцем, но Пак ответной лаской укладывается щекой в его ладонь, соскочив и смотря из-под полуопущенных ресниц так призывно и томно, что хочется назвать его «детка», но Юнги стоически держит язык за зубами, однако, не отказывает себе в удовольствии начать большим пальцем на полную мясистую нижнюю губу, заставляя приоткрыть рот шире, и Чимин подчиняется, длинным языком проведя по фаланге пальца и тут же пряча её в плену собственного рта. — Красиво… — Юнги вскидывает бровь заинтересованно, осмелев и чуть сильнее нажимая пальцем, раскрывая челюсть вниз, но Чимин весь опускается к нему, словно рыбка на крючке тянется за леской прямо в руки — к губам жмётся, более устойчиво переминаясь на коленях, а локтями опираясь в постель по обе стороны от его головы. Цепкие сильные пальцы сжимают горячие ягодицы жадно, и Юнги сам делает первое движение, сорвав с алых уст судорожный выдох. Он всё делает правильно, он видит это по лицу Чимина, который смотрит прямо в глаза, удовлетворенно скалясь и насаживаясь ответным движением. Мин проверяет, на сколько глубоко он может войти, а Чимин демонстрирует, на сколько глубоко он может его принять, и пока никто не проигрывает в этом споре, потому что двигаются они вместе и весьма слаженно, почти сразу входя в один ритм — тягучий и медленный, спокойный, растягивая удовольствие и позволяя обоим привыкнуть друг ко другу. И оба привыкают быстро, потому что довольно скоро Чимин не может больше сдерживаться: он выпрямляется вновь, опираясь на колени позади себя, издавая первые томные стоны, меняя угол сам, чтоб головка члена чаще проезжалась по его простате. И эти стоны раззадоривают Юнги, он пальцами своими крепкими тонет в упругих бедрах, направляет на себя, пробует быть более настойчивым с ним, проверяя границы, читая на лице напротив каждую эмоцию, чтоб разгадать, на сколько он прав в том или ином движении. Он глазами фотографирует в памяти тонкую шею, что демонстрирует ему Пак, когда закидывает голову назад — это необычно красиво: смотреть как под горячей гладкой кожей перекатывается аккуратный небольшой кадык, что выпирает, пока Пак сглатывает очередной стон. Они угадывают друг друга, читают словно открытую книгу: Чимин замирает, позволяя Юнги двигаться самому, поощряет поглаживаниями по руке и сладкими стонами, а потом падает вновь на руки, оглушая звонкими стонами, когда Мин, пятками найдя опору в постели, подбрасывает его на своих бёдрах частыми жадными толчками, сдавленно шипя и едва слышно проронив пару бранных слов от того, как ему хорошо в нём. Чимин даже не противится, когда Юнги вдруг резко сжимает его и переворачивает на спину: только лишь устраивается поудобнее поперёк постели, ища подушку чтоб подложить под бёдра, пока Мин совершенно осознанно перебирает складки покрывала, ища отброшенный ранее тюбик смазки, а Пак лишь едва заметно скалится. Он не оставляет Юнги ни на мгновение без внимания, вздымая грудью от тяжелого дыхания, пока тот давит на флакон, чтоб смазать себя больше. С готовностью роняет себя обратно, когда Мин нависает на одной руке, второй придерживая свой член и направляя обратно, внутрь, в узкий жар чужого тела. Чимин ловко захватывает его в кольцо собственных ног, опоясывая крепкую, то стройную талию, даже не ожидая, что в ответ его губы вновь запечатают жадным поцелуем, и от того, слишком доверчиво путается пальцами в черных волосах, перебирая немного взмокшие пряди, чувствуя какой жар идет от его кожи. Они целуются так, словно завтра не настанет, а Юнги давно уже не тушуется и не сдерживается — ритм задаёт почти сразу, выбивая из лёгких Чимина протяжные завывания, которые тот не может сдерживать в себе. От каждого шлепка бёдер по румяным ягодицам задыхается, извиваясь на постели и выгибаясь грудью ввысь, которую тут же осыпают горячими смазанными поцелуями. — Так стонешь… будто тебе нравится… — жаркий шёпот растворяется в очередном поцелуе: Юнги не может игнорировать, на сколько Чимин отзывчив. Это буквально приводит его в восторг, он хочет продолжать, чтоб ощущать эту искренность, открытое ничем не прикрытое наслаждение, которое, как ему хочется верить, заставляет Чимина сейчас бодать затылком постель и сжимать коленями его бока, пока он меняет ритм на размеренный, глубокий, лицом зарываясь в изгиб шеи, вдыхая аромат чужого тела, терпкий словно аромат солодового неразбавленного виски. — А мне нравится… — совершенно просто роняет тот, сжимая волосы в кулачки, шепча горячо на ухо, воспользовавшись этой передышкой, чтоб отдышаться немного. Целует чужие волосы у своего лица, щиколотки сцепляет крепче, не даёт уйти от себя. Ему правда нравится, ему правда хорошо. Ни одного лишнего движения, ни одного ненужного слова, с ним обращаются бережно, но горячо, страстно, желанно. Даже если завтра в офисе Юнги молча пройдет мимо — здесь и сейчас он в его постели, и они занимаются отличным сексом, утоляя свой голод на двоих. И его не волнует, что Юнги не отвечает ему, только вновь наращивает ритм, через раз попадая по простате, что заставляет Чимина выстанывать изнеможенно. Юнги вообще ему ничего не должен, как и Чимин ему — самые лучшие деловые отношения на одну ночь. Ему невдомёк, что у Юнги там всё внутри переворачивается от так легко брошенного признания: ему то гордиться, то бояться надо — он не понимает. Утопает только всё ещё в чужом аромате тела, смешанного с чем-то едва уловимым цитрусовым. Не удушливым приторным ароматом, а именно флёром собственного тела, покрытого лёгкой испариной от жара, и ещё чего-то инородного, но вовсе не портящего этот букет. Он испивает его, вдыхает полной грудью, ища губами место на влажной, чуть солоноватой коже шеи, куда ещё не добирался, но он уже всю её исцеловал, украсил алыми следами собственных поцелуев. Губы всё еще вкусные, шея всё ещё манит, Юнги бы хотел, чтоб его тело, наконец, перестало желать другого, но это невозможно — внутри всё ещё пылает огонь, который не удается потушить ничем и, прижав крепкие, обманчиво казавшиеся хрупкими руки, вдоль тела к постели, Юнги срывается, подбадриваемый звонкими стонами, подпирая плечами накаченные, стройные по всем меркам ноги, которые уже перекинул с талии выше, потому что, судя по тому, как Чимин мечется под ним на постели — именно так хорошо. Именно так он задевает всё внутри, что должно довести его до оргазма, заставить сжиматься, трепетать и умолять быстрее. Он смотрит вниз, между ними, и в тусклом свете как загипнотизированный смотрит как часто дрожит чужой аккуратный член. Чимин не врёт — ему и правда хорошо — вон как стоит, маячит своей алой сочащейся головкой, похлопывая по подтянутому прессу, требует внимания к себе, хочет кончить. И, отпустив чужое запястье, Юнги тянется к нему, прямо в движении складывая пальцы в кулак и накрывая аккуратный, немного меньше чем его собственный член, вызывая у Пака сладкий томный стон. Юнги не имеет права отказать — он должен довести начатое до конца. В конце концов, это просто член. Чужой. Горячий. Мужской член. И его хозяин сейчас цепляется за его запястье, прося остановиться, не делать этого, горячим жалобным шёпотом отговаривая, защищая Юнги от самого себя, но тот не испытывает ни капли отвращения. Склоняется, перебивает тихий шёпот обессиленными поцелуем, с мычанием толкаясь языком внутрь, и Пак замирает: закатывает глаза томно, выкручивается весь, выламывается, сжимает плечи цепко, жадно, отворачивает лицо, жмурясь и, Юнги не видит, но поджимает пальцы на стопах. Юнги только чувствует, как тело под ним дрожит мелко, как вокруг его плоти сжимается пульсирующее горячее нутро, как Чимин скалится, а потом вдруг широко раскрывает губы, почти всхлипывая. Его рука тут же становится мокрой, тело тонкое всё ещё дрожит и сжимает его, и у того пятнами перед глазами расплывается вся комната. Он врывается в горячее тело раз, ещё, третий и, вжавшись до упора, прячется в руках Чимина, не сдерживая низкого загнанного стона, захлёбываясь им, пока член изливается спермой в туго обтягивающий его латекс. Они лежат так ещё некоторое время, переживая их общий оргазм, оба разметавшись по постели практически по диагонали. Юнги даже лежать на нём удобно — по обе стороны от него возвышаются острые крепкие колени, спортивные бедра несильно отжимают по бокам, но только чтоб пошло не разъехаться в стороны. Чимин бы и ноги вытянул, но там пока ноги Юнги. Поэтому он просто вновь зарылся лицом в чёрную шевелюру, пережидая пока волны оргазма совсем уйдут и дадут ему возможность успокоиться и сказать хоть слово. Хотя сказать нечего. Это не тот случай, когда стоит благодарить друг друга за прекрасную ночь, и оба это понимают. Юнги переступил черту, и Чимин ему это позволил — это не благодарность, это потакание чужой страсти. Это чувствуется буквально во всём — в том, как Юнги сквозь некоторое время понимается с постели, садясь снова на ее край и роняя голову ниже плеч. Как он обтирает руки о разворошенное под собой покрывало, даже не задумываясь, уместно ли делать это, пока Пак, наконец, вытягивается во всю свою длину, становясь на пару сантиметром длиннее, словно кот растягивая позвоночник. В этот момент Юнги не оборачивается, не смеет посмотреть на горячее, испачканное тело, хотя, только что, буквально пять минут назад, он восторгался им словно белоснежной мраморной статуей. Юнги тянется за своими джинсами и достает пачку сигарет, зажимая губами желтый фильтр и уже поднося зажигалку, только вот в спину его трогает что-то. — Эй, не кури в квартире… Мин Юнги, чёрт возьми! — севший голос догоняет его на краю пропасти. Чимин мягко, но настойчиво толкает его стопой под лопатку, привлекая внимание, — не кури в моей спальне! Я ненавижу этот запах, выйди хотя бы на кухню! Чимин не любит запах сигарет. Но целовал его так самозабвенно, словно не чувствовал их вкуса совсем. Юнги разворачивается, вынимает фильтр и вдруг наклоняется, нависая над ним на руках. Чимин не боится. Совсем. Лежит, разморенный, пряди высветленные облипли румяное лицо, губы словно два лепестка алой розы, и шея в красных пятнах. Глаза с поволокой, чуть припухшие веки, и ресницы слиплись. Юнги хочет что-то сказать, но проглатывает это, не целует и даже не подает каких-либо признаков жизни, кроме цепкого внимательного взгляда, что осматривает всю эту картину. — Что? — Чимин смотрит также: в глаза, — Отпускает? Точно. Он же шёл сюда потрахаться, а не рассматривать оттенок карих глаз своего коллеги. Не верить ему, а лишь утолить голод. И его правда отпускает: вообще всё отпускает. «Дай мне жить свою жизнь, если ты ничего не можешь в неё добавить» — так сказал Пак ему тогда в раздевалке? А у Юнги ничего и нет, кроме амбиций, огромного мотка собственных неразобранных мыслей и жгучего ощущения удовлетворённости. Он поднимается с кровати и выходит из комнаты. Чимин провожает его взглядом, который Юнги не видит. Он не скажет, что его задел этот холод, не признает, что почувствовал себя лишь на мгновение использованным, но он знал, на что соглашается, и не будет отрицать, что получил удовольствие тоже. Дальше размусоливать не стоит — он даже не может себе представить, о чём им говорить сейчас. Был бы это любовник — они бы обменялись комплиментами и может, выпили немного соджу на прощанье. А тут… Пак выбирает позицию молчания: забирается под одеяло и прикрывает глаза. Слышит ещё некоторое время, как Юнги открывает дверцу холодильника: там стоит бутылка воды, которая весьма неустойчива из-за того, что не вмещается стоя и постоянно заваливается на какой-то соус. Шарит по ящикам, наверно ищет стакан. Потом тишина. Тихие шаги в ванную, шум воды, под которые Чимин пытается не уснуть. Он приоткрывает глаза только когда слышит, как Юнги вернулся в комнату, но и то — видит только его спину. Из-под полуприкрытых век наблюдает, как его гость одевается, ищет футболку, и хочется подсказать, но тот справляется сам. Когда Юнги оборачивается — он находит Чимина, как он думает, спящим, поэтому не смеет тревожить его. Только садится на край постели. Чимину хочется открыть глаза, но выбранная тактика не позволяет. Лучше так: получили что хотели и разбежались. Секс был действительно потрясающим, жаль, что разовым. В комнате становится совсем темно: Юнги выключает ночник, ставя точку в их случайном свидании. А потом уходит, ещё немного повозившись в прихожей. Дверь захлопывается, и даже через приоткрытую дверь спальни из кухни не тянет запахом табака. Юнги даже не курил в квартире.