The Kitchens / Кухни

Каждое его движение сопровождалось гулким эхом по коридорам замка: каждый шорох одежды, пока он бежал, каждый шаг. Все словно замедлилось; камень царапал кончики пальцев на поворотах, двери сами закрывались за ним. Его собственное дыхание громко отдавалось в ушах, когда Ремус сбежал по лестнице вниз, поднимая за собой пыль, протиснулся через дверь кухни и выскочил на летний ночной воздух. И даже тогда он не перестал бежать. Форма Джеймса, слишком большая для Ремуса, задевала траву и от влажного воздуха прилипала к коже. Он не знал, куда бежит. Он не думал, не позволял себе даже дышать. Все, что Ремус знал, это то, что он должен уйти, оставить. Ремус собирался сломаться. И он не мог сделать это там. Не перед ними. Ни перед кем. Ремус бежал, пока не упал. Ладони ужалил грубый каменистый песок. Ремус задыхался, его легкие горели, сердце билось слишком быстро для человека, лежащего на земле. Он поднял голову и увидел озеро. Оно было тихим. Ремус был один. Он опустился на локти и прижался лбом к тыльной стороне ладоней, первый всхлип вырвался из его горла. Было больно, плакать вот так, очень-очень больно. Пальцы сильнее вжались в песок, как будто таким образом могли удержать песчинки вместе. Но это было не так. Мелкие камушки впивались в ладони, песок рассыпался сквозь пальцы. Ремус пытался дышать через слезы, пытался остановить их, когда они текли из глаз, но только задыхался. Вот, к чему он себя готовил. Он знал, что это произойдет. Разве не оба они знали? Разве это не было совершенно ясно с самого начала? Ремус был временным явлением в жизни Сириуса. Ремус отвлекал от вещей, о которых Сириус не хотел думать. А теперь все закончилось. Но это было не так. То, чем Ремус был для Сириуса, и то, чем Сириус был для Ремуса, не было временным явлением, это вообще не было явлением. Это была жизнь, во всех возможных смыслах, способ существования. Это был источник кислорода, непрекращающийся цикл. Но не бесконечный. То, что живет, однажды обязательно умирает. То, что происходит сейчас, будет тем, что происходило когда-то. Ремус скоро станет лишь одним из воспоминаний Сириуса, а Сириус будет тем же самым для Ремуса. Просто что-то, что уже прошло. Он закрыл глаза, и слова миссис Поттер прозвучали в его голове: Прошлое может быть заманчивым, Ремус. И его собственные слова об одном из братьев из рассказанной ею сказки: По крайней мере, у него останутся воспоминания. Он будет помнить о счастье. Это стоит риска? Ремус поднялся с локтей и сел на пятки. Он задрал голову к небу. Была ясная ночь, и полная круглая луна смотрела на него. Так легко было произнести те слова, когда счастье еще было в его руках. Когда у него был Сириус, который ждал его. Но ведь это никогда не было правдой, разве нет? На самом деле, только он всегда был тем, кто ждал Сириуса. И, наверное, всегда будет ждать, принц тот или король, одинокий или женатый. Ремус прижал ладони к глазам, сердито вытирая слезы. Он мог помнить счастье, ладно. В этот самый момент каждая улыбка Сириуса промелькнула перед его мысленным взором, каждое прикосновение призраком задержалось на коже и кончиках пальцев. Но это, это он будет помнить лучше всего — боль, прямо за сердцем, которая уже точно не была призрачной. Больше всего на свете Ремус хотел, чтобы она не перекрывала все хорошее: улыбки, поцелуи, объятия, смех... Но все было разрушено под ней. Помнить их — значит помнить жизнь, но теперь, когда она закончилась, это означало только помнить боль. И самое страшное заключалось в том, что если бы Ремус мог вернуться назад, к самому первому дню, то он не уверен, что изменил бы хоть что-нибудь. Присутствие Сириуса он почувствовал раньше, чем услышал его. То, как Сириус внезапно остановился позади, оставило на спине Ремуса крупный песок. На мгновение Ремус понадеялся, что это кто-то из слуг, посланных за ним, чтобы накричать, уволить его. Но затем раздался хруст песка, и руки обхватили его запястья, Сириус упал перед ним на колени. Большие пальцы легли на точки пульса. — Ремус. — Он не звучал запыхавшимся, даже не выглядел так. Только глаза выдавали его: они были широко раскрыты и лихорадочно блестели. — Ремус... Ремус просто закрыл глаза и опустил голову. Он не мог. Не сейчас, когда Сириус так близко. Не сейчас. — Нет, нет, ты посмотришь на меня, — проговорил Сириус сквозь зубы, стиснув челюсти, словно пытаясь не заплакать. — Пожалуйста. Пожалуйста, посмотри на меня. — Это приказ, Ваше Высочество? Ремус пожалел, что сказал это. Лицо Сириуса вспыхнуло. — Конечно, нет. Перестань, Ре... — Его голос надломился, ладони прижались к щекам Ремуса. Сердце Ремуса больно билось о ребра. — Ты. Ты пере... — Ремус! — Нет, — он оттолкнул его руки и встал на ноги. — Я, я не могу поверить. — Ремус не был уверен, откуда взялся гнев. Может, это слезы Сириуса, может, присутствие Сириуса, а может, все просто, наконец, встало на свои места. Это было оно. Это было оно. Ремус провел рукой по волосам, вытер мокрые щеки. — Боже, ты это имел в виду? В ту ночь, когда плакал. Руки Сириуса безнадежно упали на колени, ладонями вверх, словно не знали, что делать теперь, когда они пусты. Его рот был приоткрыт, по щекам текли слезы. — Что? — Ты ведь знал уже тогда, не так ли? Вот почему ты был так расстроен. — Ремус почувствовал, что задыхается, и прижал руку ко рту. Казалось, что он больше никогда не сможет дышать. — Вот что ты имел в виду? Под «не уходи»? — Он почти начал кричать и поэтому был благодарен богу за тяжелый ночной воздух вокруг них. Сириус поднял брови, осознавая, слеза сорвалась с его подбородка. Голос был хриплый, когда он сказал: — Нет. Боже, нет, это не то, что я... — Не уходи, Ремус. Я должен жениться, но, пожалуйста, останься рядом, чтобы мы могли трахаться время от времени, — Ремус выплевывал слова, едва поспевая за ними. — Не говори так. Не говори так, ты же знаешь, что это неправда. Ремус, ты, блять, знаешь, что это неправда! — А что я должен говорить? — Ремус покачал головой, разводя руками. — Что я должен делать? — Просто... Пожалуйста. — Взгляд Сириуса умолял, руки обхватили колени Ремуса. — Пожалуйста, все должно было закончиться не так, я собирался сказать тебе, мне нужно было больше времени. — А как? — У Ремуса перехватило дыхание. В груди все сжалось. — Как же, Сириус? Как ты думал все должно закончиться? — Я... — но Сириус, казалось, не знал, как продолжить предложение. Слова повисли в летнем воздухе, ужасные и необходимые. Наконец, он покачал головой, руки соскользнули с колен Ремуса, зарылись в песок, плечи сгорбились. — Я не знаю. Я не думал об этом, я просто хотел... Ремус упал на колени перед Сириусом, чувствуя себя слишком уставшим. — Как?.. — спросил он. Сириус поднял голову, заметив, каким мягким вдруг стал голос Ремуса. Его глаза были мутно-серыми, печальными и блестящими. Ремус подумал, что в них он утонет скорее, чем в озере. — Я только об этом и думал. — Ремус, — выдохнул Сириус. И Ремус опустил глаза к его губам, потому что знал, что сейчас произойдет. И он должен был это увидеть. Хотя бы раз. Если это будет последнее, что он когда-либо услышит от Сириуса, — а он знал, что так и будет, — ему нужно, чтобы это было именно оно. Губы Сириуса дрожали, но голос был таким сильным. — Я люблю тебя. И Ремус сломался. Слезы хлынули рекой, и они падали, образуя темные точки на песке. Ремус закрыл глаза, чтобы не видеть ничего этого. — Ре, — теперь голос Сириуса ослаб, в нем было больше слез, чем звука. — Ре, я люблю тебя, — он всхлипнул в наступившей тишине. — Скажи это в ответ. Пожалуйста, скажи. Я люблю тебя. Это была клятва, и это была просьба. — Ты не можешь. — Слова давались с трудом. Ремусу пришлось сделать вдох, и слезы на мгновение завладели им, не давая возможности выдохнуть. — Я не могу. — Нет, — Сириус наклонился вперед, обхватил лицо Ремуса ладонями, поглаживая его по щекам, цепляясь за волосы. — Ты можешь. У нас есть время, — каждое слово с трудом выходило из горла, словно и он задыхался. — Разве ты не видишь? У нас есть время. Пожалуйста. Ты можешь. Мы можем. Ремус приник к его ладоням, и слезы начали стекать по запястьям Сириуса. Он покачал головой, но не настолько сильно, чтобы Сириус отпустил его. — Как ты не чувствуешь этого? — Он вдохнул, и ему показалось, что он дышит через грязь. — Почему? Сириус вытирал слезы Ремуса сразу же, как только они появлялись. Он прошептал: — Что? О чем ты? Ремус сосредоточился на пальцах Сириуса, на том, какими длинными они были, как ощущались на его лице. Как большой палец провел по его скуле. Затем ладони, гладкие и мягкие от отсутствия тяжелой работы. Если Ремусу было позволено ощутить что-то в последний раз, то пусть это будут руки Сириуса. — О том, как будет чувствоваться прощание, Сириус. Я чувствую прощание. — Нет, это не прощание, это не... мы не... Ремус прервал Сириуса, накрыв его ладони своими: — Меня оставляли всю мою жизнь. Родители оставили меня в приюте, а потом приют оставил меня в этом городе, — он вздохнул, большие пальцы непроизвольно провели по тыльной стороне ладоней Сириуса. — Меня всегда оставляли. И никогда не прощались. Я никогда не мог сказать слов прощания. И каждый раз это было больно, но, тем не менее, я был рад. — Сириус отчаянно пытался остановить его слезы, пока слушал, несмотря на то, что едва мог видеть через свои собственные. — Прощание было бы хуже. Было бы хуже прощаться с родителями, прощаться с друзьями. Они были хорошими. Как можно прощаться с чем-то хорошим? Сириус качал головой, и его плечи тоже тряслись. Он не мог говорить, но прижался лбом ко лбу Ремуса, и смысл был понятен: не надо, не надо. Голос Ремуса срывался, хрипел, угасал, но он продолжал говорить: — Ты хороший. Ты такой хороший, Сириус. И я знал, что мне придется попрощаться с тобой. Но я рискнул, потому что... — Ремус закрыл глаза. Он не мог этого произнести. Было бы жестоко сказать это сейчас. Он провел руками по волосам Сириуса, по его щекам, шее, запоминая. — Ты — лучшее, с чем мне когда-либо приходилось прощаться. — Ремус... — в голосе Сириуса была мольба. Но Ремус покачал головой. — Довольно трудно сделать это один раз, — дыхание его сбилось, — пожалуйста, не проси меня делать это снова.