Рубец в пол-лица

Он поет и даже не думает. Он не знает, что каждое слово тут выстрадано, пропущено через душу и выдрано из сердца. Он даже не вчитается. На прошлой репетиции Горшка не было. На эту - пришел. Совершенно обычный. Только разглядывает Андрея неестественно долго. Заметно это, благо, лишь самому Князеву. А что заметно всем, так это молчание. Князь молчит, Горшок треплется, но не с Князем. Балу в перерыв подвалил к Андрею, спросил как дела, да отвалить пришлось. В словаре у того остались два слова - "нормально" и "ладно", на большее он не способен. А от Михи даже перегаром не пахнет. Они все были уверены, что он просто бухает. Просто да не просто. Что-то сложнее тут, хуже. Они все идут курить. Андрей - нет. Остается черкаться в своей тетрадке. Андрею отвратительно. Ему и стыдно, и мерзко, и тошно, и чувствует он себя глупее глупых. Есть хочется, курить хочется, снова убежать от мира хочется. И бегает. В другой мир, полный злых духов, страшных колдунов, юных дев и старых жутких дедов. Он Миху избегает. А тот и не пытается ближе оказаться. Смотрит только, жрет глазами. И не подавится, сволочь. Они разбирают партии, где-то меняют текст, спорят друг с другом, но слова Андрея ограничиваются все теми же нейтральными согласиями. А внутри слов этих так много, что и не высказать никогда. Андрей себя ненавидит. Зачем выдал? Да еще и совсем с потрохами. Миха и так не понимал ничего, ну и утихло бы со временем внутри снова, до тех пор, пока опять что-нибудь не всколыхнет эту болючую тоску. И не ругались бы. И смотрел бы Горшок по другому. Так, как Андрею нравилось. Полюбовно, больше чем дружески, тепло. Они правда друг к другу ближе. Но не теперь. Он все залажал. Через час парни медленно, но верно отчаливают. Балу снова смотрит из-под челки внимательно на Андрея, сидящего на диване со своей тетрадкой, но понимает, что ничего не добьется. Тянуть из души он не станет, не мама и не баба он Князю. И не Горшок. И Шура уходит вслед за Яшей, махая рукой на это гиблое дело. На гиблого Князя. Андрей сам уходит только к вечеру, набросав пару текстов и доработав несколько старых. Вдохновение не нападало. Вместо него напала боль, с которой что хочешь делай - а дай выплеснуться. Без выхода этим чувствам никак. В Питере холодает, надо надевать что-то теплее кожанки, думает Князь. Он еще думает дойти до ларька за пивом, но ему не хочется ни тратить деньги, ни видеть кого-то. А напиться хочется. И поспать. А теперь еще и испариться. Зачем он пришел? Зачем Горшок, с бутылкой в руке, сидит в своем длинющем плаще на лавочке у его парадной, пугая местных бабулек. З-а-ч-е-м. Андрей теперь его ненавидит. Лучше бы из группы выгнал, чем изводил. Садюга. - Андрюх, ну наконец-то! Я тут тебя сижу, блин, ё-моё, жду битый час! Аж пришлось прибухнуть, чтобы не околеть нафиг. - Чё пришел? - руки в карманы, спина прямо. Беспристрастно, Андрей. Пожалуйста, беспристрастно. - Я, это, поговорить. Пустишь? - Чтобы ты мне опять всю ванную заблевал? Горшок даже обиделся. - С глотка пива? Ты за кого меня принимаешь, ё-моё, я тебе чё, пиздюк что-ли какой? Конечно, Андрей безотказаный. Конечно, Андрей прогибается. Не знает, как выгнать это сто-процентов-не-пьяное недоразумение. Да и хочет ли выгонять. Миху не выгонишь. Ни из дома, ни из памяти, ни из сердца. А Миха правда не пьяный. Тепло его не развезло, он твердо держится на ногах и взгляд вроде трезвый. В квартире темно, Князь бы и свет не включал, прошел бы до кровати и упал там, кутаясь в одеяло, болея ненавистью и любовью до озноба и температуры. Утыкался бы в подушку, может, плакал, а может снова отдавался фантазии, позволяя хотя бы там побороть себе страх. Знать, что там получит ответ. Но фантом - безликий. Здесь же Горшок настоящий, живой, разный. Теплый, дышит, кровь стучит в темных висках. И прикосновения реальны. Андрей снимает ботинки и тянется включить этот грёбанный свет, но его запястье перехватывает чужая ладонь. Лицо Михи в полутьме, но от сумерек с кухни видно, как непонятное замешательство в нем пылает. Андрей дает ему минуту, после чего пытается отойти, но руку сжимают сильнее. Князев хмурит брови. - Отпусти, Мих. - но реакции ноль, - Сначала ты ударяешь меня, потом заваливаешься внезапно, а теперь я, чё, в заложниках? Отпусти. Миша почти испуганно смотрит, разжимая пальцы, но не давая Андрею отстраниться. Ставит бутылку на пол и снова смотрит. Он точно не пьяный? Точно. Или Князю хотелось верить в это? Может это снова обман и сон? Но прямо как в песне, к шее прикасаются длинные теплые руки, осторожно обхватывают затылок, большие пальцы оказываются на щеках, чуть приподнимая лицо. Секунда непонимания, и Горшок бесстыдно, сгорая внутри от неизвестного коктейля из чувств, целует Андрюху. По-собственнически, заставляя приоткрыть рот, языком лезет. У Андрея перекрыло дыхание, он делает резкие шумные вдохи, пытаясь собраться воедино. Да быть такого не может. Сколько раз он представлял себе это, но чтобы так. Что бы это было так хорошо. Он не верит, что все взаправду. Что это не очередной выкидон. Но надеяться же можно, да, пожалуйста...? Только вот Горшок груб. Перекладывает руку на князевскую талию и прижимает к себе резко, так близко и резко, что Андрей вдруг замирает. Он хватает за плечи и отталкивает от себя Миху, что смотрит недоумевающе, искренне не понимая. Андрея ест обида. Она зарывается в его сердце, вгрызается и рвет на части, ноющие, кровоточащие. Он отходит, руки на груди складывает, не смотрит на Горшка, поворачивает голову в сторону света с кухонного окна, и видно поджатые раскрасневшиеся губы, напряженные скулы, растрепавшуюся блондинистую челку. Это пытка. Это одиннадцатая казнь египетская. - Я тебе не шлюха, Мих, - он сглатывает, сжимая свои локти до боли, и находит в себе силы смотреть в глаза, яростно пылая, - Не баба на одну ночь. Если ты пришел сюда грубо поебаться и убежать, то лучше уходи. Одна мысль о том, что он будет для него очередной разменной девкой, заставляла на лживое навсегда расставаться с желаниями. Она ранила его так глубоко, что лезвие достать было совсем невозможно, оно впивалось в нутро и источало тошнотворный запах железа с кровью. Он мечтал тогда умереть, как нежить в его текстах. Потому что человек не способен вынести эту боль. А он жил с ней. И продолжает, изо всех своих иссякнувших сил. - Андрюх... - Горшок почти шепотом, потому что страшно сейчас делать что-то не так, даже говорить громче, - я не для этого... Я психанул тогда, понимаешь? Ты друг мне, все таки, даже если тебе мужики нравятся. - И поэтому ты ко мне сосаться полез с порога? Ночь наступает. Лица Михи почти не видно ни из-за темноты, ни из-за отросших волос, но смотрит он куда-то в пол, около ног Андрюхи. Кивает задумчиво и идет осторожно вперед. Устало. Андрей пристально смотрит, брови все еще сведены, руки все еще на груди. Он готов защищаться, хоть как. Шипы выпустил похуже, чем на ошейниках металлистов. Миха как террорист. Страх вызывает, а своего не добивается. И Князю не надо тарана его заново построенных нервов, и так задыхается. Хуже, чем от бетонной пыли. Но Горшок проходит мимо, прислоняется лбом к стене. Он выдыхает тихо и косит глаза на напряженного до хрипа Андрея. - Андрюх... Мне от себя противно, понимаешь? Я вроде не педик, а целовать тебя хочется. Дурак. Ты, Андрей, дурак. Напыщенность вся и так фальшивая, теперь слетает с него в секунды. Глаза выдают - снова тоской наливаются. Снова руки чешутся изнутри, прикоснуться хотят. Он сглатывает и теперь смотрит в темные глаза. - Так и я не педик, Мих. Мне не мужики нравятся. Я тебя люблю. Одного. Потому что они всегда вместе. Потому что рука об руку. Пусть и ругаются. Вот и привык к нему, Князь. Вот и прикипел. Он поддается назад, встречается лопатками со стеной и чувствует дыхание на плече. Миха смотрит виновато и очень, очень тепло. Андрея таять заставляет. Тянется ближе, притягивая и Князева. Лениво хлопают ресницами в сантиметрах друг от друга, Князь в глаза ему смотрит, Горшок на губы. И получают каждый то, что хочет. Вся любовь, такая нужная, выплескивается волнами на Андрея, что готов утонуть, раствориться. Так долго хотелось стать причиной для искренности. Хотелось узнать, что Миха таким быть умеет. А Горшок верить не хочет, что душа рвется от каждого придыхания, от прикосновения к затылку, от каждого поцелуя. Неправильно это все, но почему-то так нужно, так хочется. А он напиться сегодня хотел.