Джин для ванн

Великая депрессия набирает обороты. В начале 1930-х годов Американская федерация труда (AFL) решительно противодействует появлению государственного страхования на случай безработицы. Лидер AFL Сэмюэль Гомперс неоднократно осуждает страхование как «социалистическую» идею, недопустимую в США.

Тучи скрывают рыжую луну. Первый в этом году дождь барабанит по крышам, карнизам, жестяным навесам. — Сначала заходишь ты, потом захожу я. Достаю мешок, и… — Забыла! — Ничего я не забыла! — Нет, ты забыла. Айви недовольно сводит брови. Ее острое личико бледно от холода. Иней сверкает в черных короткостриженых волосах. Она моргает, пытаясь прогнать сонливость, смешно надувает губки и фыркает: — Тебе правда так нравится все усложнять, Тедди? Ты — зануда. Тебе кто-нибудь уже говорил об этом? Господи! — Вот только Господа приплетать к нашему делу не надо, ладно? — Я, между прочим, хожу в церковь по воскресеньям! — Ну да, потому что попалась полиции нравов с бутылкой спиртного. Айви вздыхает. Теперь уже не просто недовольно, а раздраженно. Словно я — один из ее ворчливых преподавателей в колледже. Мне остается лишь сухо добавить: — Попадемся же. Охота тебе мотать срок? — Вот и не попадемся! Я сто раз так делала, проще простого. Я все умею. — Ну как же умеешь? Ты ведь даже не можешь повторить, что тебе надо делать. — А вот увидишь! — В глазах Айви будто пляшут проворные чертята. — Мы сработаем как надо. Увидишь же! — Да не хочу я ничего видеть! Я хотел найти работу, а не верный билет за решетку. Хоть снова джин для ванн по склепам развозить… Хоть что-то, только не это. Нет, все. Решено. Мы разойдемся по домам, вот и вся любовь. Я делаю несколько неровных шагов. Ветер бьет по лицу, неприятно забивается под шоферскую куртку. Я хочу застегнуться… Но приходится крепко обхватывать себя руками: застежка давным-давно отвалилась. Живот сводит голодным спазмом… Ну да черт с ним! Я готовлюсь вынырнуть из переулка, а потом затеряться среди огней Норт-Элстон-Авеню. Почему-то тешу себя мыслью, что Айви сейчас кинется за мной и умоляюще заскулит: «Не уходи, пожалуйста!» Святая наивность! Я оборачиваюсь, а это маленькое, пять футов два дюйма ростом проклятье стоит не шелохнувшись. Складывает руки на груди и чуть ли не шипит: — Ну и дурачок! В прошлый раз, когда мы работали, я думала, ты — парень что надо, а оказалось — трусливый цыпленок. Ты мне договорить-то толком не позволил, а уже даешь заднюю. Ну вот, смотри: сначала заходишь ты, потом мой звездный выход. Потом… Я не привлекаю лишнего внимания. Рассматриваю витрину. Потом ты усыпляешь бдительность… Красавца за кассой. Я достаю мешок, открываю его, и… — По крайней мере, теперь это уже ближе к истине, — ловлю я ее настрой, так же скептически отвечаю: — Повтори-ка еще несколько раз. Может, тогда из нашего дуэта и выйдет что-то толковое. Айви покусывает губы, щеки розовеют, а во взгляде ясно читается: «Да ты издеваешься?!» И вот, теперь долго… Нет, целую вечность, висит неуютная немая пауза. Я смотрю вдаль, на дорогу, на неприлично яркие рекламные вывески, на проносящиеся во влажном мраке автомобили, на силуэты многоэтажных монстров, небоскребов в Саут-Луп. Дождь постепенно превращает остатки сугробов в рыхлую кашу. Моя тетка сейчас бы воскликнула: «Ах ты горе мое! Еще немного так простоишь — простынешь! Знаешь, сколько нынче стоят доктора?» Я все думаю, как хорошо бы было сейчас оказаться рядом с ней, дома: отхлебнуть горячего молока, выспаться как следует, а утром позавтракать, потом с чистой совестью отправиться на работу. Вдалеке гудит полицейская сирена. И вдруг мне становится грустно… Так грустно, что даже капельку хочется плакать. Я не жалею себя. Просто хочу повернуть время вспять. Хочу трудиться в мастерской, а не смаковать собственное бессилие. Хочу возвращаться домой с заслуженным котелком наваристой жирной похлебки. Хочу, чтобы тетка мною гордилась. Как же все-таки странно, что теперь это стало совершенно розовой, совершенно недостижимой мечтой. Ах да! Начать-то стоило вовсе не с Айви и не с горе-авантюры, в которую она меня почти втянула. Нет. Очередные мои злоключения начались гораздо раньше, еще в первых числах января. Да, точно. Мы тогда с теткой только-только сняли рождественские украшения и отдали половину кредитов. Я помню… Помню, как приехал на работу, как на исходе дня закончил с заменой тормозных шлангов. Помню, как шеф, мистер Даскал, попросил зайти в его кабинет. Дверь скрипнула, и он откинулся на спинку вращающегося кресла, мрачно взглянул исподлобья своими крохотными коричневатыми глазенками. Никогда не забуду этот взгляд. Лицо у него было полное, резко очерченное, нос мясистый и красный. По радио передавали, что скоро наша страна обязательно выкарабкается из кризиса. «Вы что-то хотели, сэр?» — спросил я у шефа и тут же добавил: — «У меня вообще-то еще очень много работы». «Работа не волк!» — так, вроде бы, он и ответил, а потом совершенно точно достал пузатую бутыль виски. Кажется, настоящего. Я говорил, что категорически не стану пить на смене, а шеф без конца повторял, что именно сегодня на глоток спиртного у меня есть законное право. Когда я не выдержал и чуть не повысил голос, пытаясь понять, что тут творится, мистер Даскал уткнулся в газету и сделал погромче радио. Пробубнил что-то вроде: «Ты неплохой специалист, Теодор Лоуренс. Ворчишь больно много. Но зато ты исполнительный. Очень, очень! Столько трудишься, что вот-вот надорвешься. Никогда не думал о хорошем таком отпуске?» Тогда я совершенно не понял его, а он зачем-то посоветовал погреться в Майами или Атлантик-Сити. Эта клоунада, приправленная ужимками с неживыми улыбками, продлилась вроде около пяти минут, а потом мистер Даскал неохотно признался… Точнее сказал, как есть: денег все меньше, и мастерская на грани банкротства. Чтобы как-то держаться на плаву, не нужно много механиков. Хватит и Джонни Морана — кузена мистера Даскала. А еще усердно вкалывал Хэнк — приятель его сестрицы. Еще пара ребят со светлыми юными лицами просто нравились шефу. А я… Я постепенно все понял: если и гнать с работы — то стариков, ворчунов, бездельников, парня с протезом в половину лица, что только распугивает клиентов… Последнее мистер Даскал, правда, не озвучил. «Это не то, что ты думаешь… Это всего лишь небольшой отпуск. Тебе даже выходное пособие полагается!» Как же! И я просил… Повторял много раз, что у меня тетка на попечении. Вспоминал свои прежние заслуги. И вот заключительную речь мистера Даскала я, пожалуй, запомнил лучше всех прочих: «Сейчас всем тяжело, если ты вдруг не заметил. Не только тебе, Теодор. У всех тетка, мамка, папка-алкоголик, дядька. У меня — жена. А жены, они, знаешь, какие прожорливые? Ты давай, не вешай нос. Хорошего механика оторвут с руками! Потерпи, все скоро наладится. Ну, просто такова жизнь, ничего ведь с этим не попишешь!» Мой уход, кажется, никто тогда толком и не заметил. Кто-то, правда, звонил пару раз, но я не брал трубку. «Такова жизнь» — этой фразой уже в феврале… Да и в начале марта, честно признаться, тоже, я оправдывал все свои безуспешные попытки устроиться на другую работу. Хорошего механика оторвут с руками? Да как же! Кто смог удержаться — тот удержался. Работы теперь не осталось нигде. Ни в других мастерских, ни в доках, ни на заправках. Даже посудамойщиком просто так не устроиться. Даже подметать улицы... От того очереди за бесплатной похлебкой мистера Капоне все множились и множились с каждым божьим днем. Некогда родной, вечно бурный, полный жизни Чикаго сделался городом-призраком. Одним большим агрессивным Гувервилем. Он все сильнее задыхался в дыму сигарет, в едкой фабричной копоти. Клаксоны автомашин, сигналы, что хрипы из пораженных легких. Кровь разорившихся брокеров щедро напитала мостовые. Что не офисная высотка — то толпа людей… Таких же, как я, людей. На подоконнике очередной несчастный: жертва просроченных кредитов и прогоревших акций… А внизу все почему-то с плакатами, и на каждом алым по белому: «Прыгай, урод!» «Во всем виноваты банки!» — не стихала молва на улицах. Но вечерами по радио лишь мурлыкали любовные баллады, за ними гремели мюзиклы. «Шоу Эймоса и Энди» как прежде выходило в девять пятнадцать после полудня под жизнерадостную увертюру. Тетка за эти два месяца породнилась с приемником: мне даже казалось, жила… Да, жила! Обустроилась в своем лубочном, воображаемом мирке. Даже на мое увольнение отреагировала настолько спокойно, что сделалось не по себе: «Когда надо — ты все-таки умеешь быть сообразительным, глупыш мой драгоценный. Рано или поздно ты найдешь работу гораздо лучше, а эти Даскал с ребятами еще позовут тебя обратно». «А если не найду?» — спросил я тогда абсолютно серьезно. «Тогда мы запасемся пряжей, и я буду шить теплые свитера на продажу», — ответила тетка с улыбкой. Совсем не печальной. Настоящей. Ободряющей. Какой же она была оптимисткой все-таки! Всю жизнь, сколько помню ее. Нет, оптимизм — хорошо, конечно… Но не когда за плечами висели остатки кредитов, а скромные накопления испарялись, что утренняя роса. Мою тетку хлебом не корми — дай еще речей Гувера о скором процветании. Дай еще всеми забытых песен! Дай еще капельку веры в чудо! Как в том фильме: придет добрый волшебник из страны Оз и разом все уладит. А впрочем… Вообще-то я и сам пробовал бежать от действительности. Да еще как пробовал! Все-таки после длинных очередей за супом из бульонных кубиков и куриных голов хотелось как-то не сойти с ума. Когда тетка собиралась спать, я доставал толстый такой, как брюхо моего бывшего шефа, фотоальбом. Я пополнял его с двадцать шестого года. В нем были вырезки из брачных газет: рекламные буклеты, фотографии, а на них — счастливые семьи. Все эти люди вроде бы мне незнакомые… Но я зачем-то запоминал их имена. Вот Рози, Пит, Дэзи, Вильям. Вот крохотные крупицы надежды… Да. Я смотрел и мечтал, что когда-то и у меня будет как на одной из этих фотографий. Приторных, как сахарная булочка в кленовом сиропе. …а потом подходил к зеркалу, снимал протез, смотрел на себя, затем надевал протез обратно и больше ничего не думал. Уснуть после этого как-то тоже не выходило. Я списывал это на нервы, а тетка кряхтела, что мне пора завязывать курить на ночь глядя. Как-то в марте, в один из таких вечеров, я засиделся до четырех или до пяти утра. Точно не помню. Помню лишь, как впервые за долгое время пролистал альбом до конца, от корки до корки. И вот, с заботливо вложенной фотокарточки на последней странице на меня глянула мисс Айви Чаттерлей. Лукаво так, в свойственной ей одной манере. Она приложила карточку к своему первому письму, еще когда мы вели переписку. В том году она подписала меня развозить спиртное. Вернее… Я сам подписался. Я вздохнул. Подумал, что все это уже далеко позади: и Айви, и спиртное, и ее напарник или даже ухажер — мистер Верецци. А потом через полчаса назло тетке прикурил сигарету и вспомнил, сколько денег мне перепало за ходку… За одну ходку! Сделать еще одну такую же, и прощайте кредиты. Уж теперь-то насовсем прощайте! Да, тогда в декабре все пошло не по плану. Ну да, прострелили плечо. Да, связался с преступниками. Но плохо ли это? Не совсем. Уж куда лучше, чем попрошайничать или занимать деньги у знакомых и не отдавать. Лучше, чем умирать от голода и видеть, как умирает твой ближайший родственник. Я много думал той ночью. Нынче ведь каждый пятый — преступник, а самые главные, самые опасные преступники сидят во власти: пируют, заливаясь ими же запрещенным спиртным, и охраняют банкиров, устроивших кризис. Признаю, совесть меня все же знатно помучила, но ближе к утру я отбросил лишние мысли, собрал волю в кулак и отыскал в закромах дорожную карту. «Чикаго и пригороды» — красовалась надпись на обороте. И я вспоминал, водил пальцем, пытаясь найти нужный квартал, в нем студенческое общежитие, где жила Айви. Я в мельчайших подробностях вспомнил нашу последнюю встречу, вспомнил, как искал дорогу домой, на каком трамвае ехал. На звонки и письма не было времени. Мне давно хотелось хотя бы просто увидеть мисс Чаттерлей, а теперь от этой встречи могло зависеть мое будущее. Тетка спала, а я кое-как укладывал волосы на сладкую воду. От волнения порезался бритвой, и на щеке осталась безобразная царапина. Затем я протер протез и пристегнул воротник-стойку к рубашке, надел шляпу. Смущала только шоферская куртка: с заплаткой в плечах и без застежки. Уж очень портила вид. Я ушел, особо не раздумывая, ничего не сказав. Поступил как мальчишка. Словно был опьянен. Брел в кои-то веки довольный по улицам вдоль трамвайных путей, предвкушая минуту, когда после душевной беседы Айви ласково скажет: «Ну, что ж, Тедди, ладно, так и быть. Есть тут у мистера Верецци одна работенка для тебя. Без криминала, но потянет на сотню, а то и две сотни долларов». Наивный, наивный Тедди! Когда-нибудь ты наконец перестанешь строить воздушные замки. Общежитие я отыскал к глубокому вечеру, ушибив ногу, стерев пятки в кровь, продырявив ботинок. «Пустяки!» — думал я. По радио говорили, что в Министерстве по безработице новую обувь выдают всем желающим, стоит только направить запрос и документы. Я простоял на проходной несколько минут, а потом все-таки нерешительно постучался… Дверь распахнула пожилая леди, разодетая по моде тридцати или даже сорокалетней давности, засаленные волосы были собраны в высокую прическу. «Здравствуйте! Мне нужно увидеть мисс Чаттерлей, она моя…» Я толком не успел объясниться, как пожилая леди меня перебила: «Каждый вечер ходят и ходят! У нас тут вообще-то приличное женское общежитие, а не дом свиданий». «Мэм… Вы меня совершенно не поняли!» «Да все я поняла, молодой человек! В такое время сюда только развратники ходят. Мы не принимаем посетителей после восьми. Ступайте прочь, пока вами не занялась полиция нравов». Вполне вероятно, я сейчас многое додумал и говорила эта леди не так строго. Но точно помню, как, помимо прочего, она обозвала меня бродягой, и внутри все окончательно закипело. Уж куда развратником, но бродягой! Я попытался еще что-то объяснить ей, не рассчитал, и мой тон сделался почти хамским. Вот тут-то эта леди… Нет! Карга хлопнула дверью, звучно щелкнув задвижкой. По сравнению с ней моя тетка со всеми ее тараканами была просто божьим одуванчиком. Я немного погрустил, а потом утешил себя: «Ну ладно, ничего! Попытаю счастья когда-нибудь еще. Просто такова жизнь. Нужно домой». Вечерами бывало, что трамвай подходил к остановке полупустым. Что самое главное — без билетера у дверей. Можно было проехать так… Бесплатно. Но мне упорно не везло. Я стоял на остановке, переминаясь с ноги на ногу: то маршрут совсем не по пути, то уже упомянутый билетер на входе. В конце концов я устал. Банально устал, а городские часы пробили десять. Пару часов — и полночь. Продрогшие руки сами полезли в карманы, пальцы нащупали несколько центов. Это чуть меньше стоимости за проезд, но я был от чего-то уверен, что договорюсь с билетером. Следующий по нужному мне маршруту трамвай подполз к остановке минут через пятнадцать. Я даже схватился за поручень и ступил на подножку, как вдруг услышал: «Далеко собрался, парниша? Лоуренс, ты, кажется, искал меня, а теперь хочешь так просто умыть руки?» Я обернулся и взглядом встретился с мисс Чаттерлей собственной персоной. Не сразу узнал ее, но мгновением позже понял: она! Это была действительно она! Ее выдала эта беспечность в высоком, немного сладком голосе и манера держаться, как у парнишки-газетчика: выпрямив спину, сунув руки в карманы. В тот миг я обрадовался, словно ребенок, которому тетушка наконец купила железную дорогу с паровозиком. Стоит ли говорить, что трамвай тогда укатил без меня? «Надеюсь, Майра Гокинс не сильно тебя покусала?» — проронила мисс Чаттерлей что-то такое, но уже гораздо мягче и весело улыбнулась. Я ответил в схожей манере: «Пусть хоть кто-то только попробует меня покусать. Пасть порву!» Потом Айви Чаттерлей подошла почти вплотную, посмотрев на меня снизу вверх. Помню, как тогда случайно подумал, что стоило мне немного наклониться, и получился бы поцелуй. Мы посмеялись немного, и Айви даже сделала мне комплимент. Потом я вдруг понял, что стоять на месте холодно не мне одному, и мы побрели куда-то по улице… Куда-то, куда глаза глядят. Зарядил дождь, и я все жалел, что не взял с собой зонт. Айви махнула тогда, сказала: «Пустяк! Мы же с тобой никогда не гуляли под дождем!» Она все вышагивала по бордюру, руки раскинув в стороны, чудом удерживая шаткое равновесие. Словно все это было какой-то глупой игрой. «Ну как ты там вообще?» — спросил я, когда мы свернули на Норт-Элстон-Авеню. «Да паршивее некуда!» – честно ответила Айви, но лицо ее осталось спокойным, глаза веселыми. — «Помнишь Кристобаля? Я прокололась, когда продавала остатки джина. Теперь по решению суда хожу в церковь, отмаливаю грехи, понимаешь ли. На причастии вина дают, а в остальном тоска смертная!» Потом она ненадолго отвела взгляд, и я сразу понял, что дальше разговор пойдет куда более серьезный. Чутье меня никогда не обманывало. Айви наступила на снежный бугорок, чуть не упала, а потом процедила, досадно хмыкнув: «Так вот, если хочешь знать, Кристобаль велел не светиться, а сам испарился с концами. Теперь я думаю, как заплатить за семестр и как набить животик посытнее». «Сейчас все так думают, Айви. Но такова жизнь, ничего не попишешь», — кажется, вслух это я так тогда и не произнес. Только потом все вспоминал, где подцепил эту фразочку. Мы прошли еще немного, полквартала где-то, и Айви тихо, словно стыдясь, призналась: «И сейчас есть немножечко хочется». «Ничего, девочка. Вот разживусь деньгами, приглашу тебя в какой-нибудь дайнер. Закажем кофе, сливок побольше да пожирнее. И поедим. Чего-нибудь обязательно поедим!» — Это я тоже не решился сказать, вроде бы. Точно помню, как в голове засело теткино наставление: «Голоден? Так ты сплюнь и погладь себе живот! Это значит ты наелся до отвала». Я повторил это слово в слово, а Айви лишь захихикала, плюнула в снег и погладила живот. «Ну а как иначе? Ведь я только что съела тарелку каши и колбаску с горчицей!» Мы перекинулись взглядами и побрели дальше под нескончаемый шум Норт-Элстон-Авеню. Говорить лично мне больше не хотелось. На меня в тот момент навалилась такая тоска, так остро въелось под кожу чувство собственной слабости. Даже старую знакомую не могу сводить на ужин! А потом мы зачем-то свернули в переулок. Злосчастный, мать его, переулок! На углу — «Булочная Гарри», на витрине пышные пончики, слойки, упитанные кремовые булочки в кленовом сиропе. «Может, заглянем?» — спросила Айви, лишь сильнее вгоняя меня в краску. Я честно ответил, что сейчас на мели. Что денег на проезд-то не хватает. А мисс Чаттерлей подмигнула, подошла ближе и проворковала на ухо: «Ну а кто сказал, что нужно платить?» Вот! Вот! Так все это и началось. Так я и пришел к нашему плану, нашим комичным, в общем-то, распрям. Мы ведь даже едва не поссорились. «Воображаемой кашей с колбаской я не наелась», — заявила Айви, уперев руки в боки. Я бы ни за что не согласился на все это, если бы и сам не хотел есть. Последнее, что я ел — похлебка без мяса в середине прошлого дня. И потом, кому будет плохо от пропажи одной единственной булки? Так я думал. План. Это тогда мы его придумали. Со стороны послушаешь — и как будто мы готовили ограбление века, а не всего лишь кражу одной единственной булочки с кремом. Вой полицейской сирены снова разрезает спертый из-за дождя воздух. Снова где-то совсем далеко. Не опасно. Но поджилки дрожат все равно. — Эй, Тедди! Ты там уснул, что ли? Лица на тебе нет! — возмущается Айви. — Все в порядке. Вспомнилось тут кое-что просто… — Ой, да ну тебя, потом помечтаешь о вечном. Времени у нас все меньше. В полночь эти ребята, — указывает она на булочную, — закрываются. Шоферская куртка промокла до нитки. Я стряхиваю капли дождя с моей шляпы и говорю: — Хорошо, хорошо. Ты только повтори наш план. — Еще раз?! — Да, еще раз. Последний. И пойдем. Обещаю тебе. — Сначала заходишь ты, потом захожу я, — Айви словно наспех рассказывает школьное стихотворение у доски. — Ты берешь на себя кассира, я не привлекаю лишнего внимания. Подхожу к витрине, достаю мешок. Открываю его. Незаметно беру булочку. В это время ты говоришь с джентльменом за кассой обо всем, о чем угодно, хоть о погоде в Огайо. Я выхожу первой. Ты выходишь следом. Мы с удовольствием ужинаем. Доволен? Договорив, мисс Чаттерлей сцепляет пальцы в замок, явно волнуется, что я опять заставлю ее повторять. Но нет. На сей раз она молодец, мне даже хочется пожать ей руку. Только вот я и в этот момент не расслабляюсь, говорю: — Не забудь еще вот о чем: если что-то случится, я подам знак. Если крикну «беги!», то, значит, беги. — А ты? — Что бы со мной не стряслось, все равно беги, поняла? Айви сухо кивает, и я шепчу, поправляя лицевой протез: — Ну что, идем? Небольшой, словно коровий, колокольчик на дверях булочной пугает меня. Я тяну за ручку, и его звон раздается уж слишком неожиданно, слишком громко. За кассой сидит, уткнувшись в комиксы, амбал под шесть футов ростом. В зубах дымится папироса, козырек восьмиклинки прикрывает глаза. «Может, он вовсе спит? Может, булку можно взять так? Этот соня все равно ничего не заметит». — За такие мысли хочется шлепнуть себя по губам. Тетка бы точно так сделала, узнай, что я ворую. — Нужно что? — басистый голос звучит грубовато, но я вообще ожидал чего-то вроде: «Мы закрываемся, проваливай, урод». Я немного теряюсь, но все-таки отвечаю через пару секунд: — Кофе. Я просто хотел выпить немного кофе. Вы ведь можете сделать? — Конечно! Если у вас есть деньги, то я к вашим услугам, мистер… — Лоусон. — Представляюсь не своей фамилией. Амбал встает с кресла, откладывает в сторону журнал. Я подхожу, и едкий дым папиросы струится прямо в глаза. В спешке думаю, как продавца-амбала еще можно отвлечь, а потом чертов колокольчик звонит вновь, и я поджимаю губы. Стенки протеза неприятно трут щеку. Айви, чертовка! Зашла слишком рано. Слишком не вовремя. Дилетантка! — Эта мисс с вами? — Нет, я ее не знаю. — Вы что-то хотели, мисс? — Послушайте, мистер, — я гляжу продавцу четко в глаза: большие, навыкате, как у рыбы, — мне бы кофе как можно скорее. Я спешу, понимаете? Он ошарашенно смотрит в ответ. Я знаю, как неестественно смотрится весь этот напор со стороны. Ничего не могу поделать. Ощущаю, как предательски трясутся пальцы. Одно неверное действие, один прокол… Если этот амбал увидит, как Айви кладет булку… Чертову булку в мешок… И тут я зачем-то воображаю, как он хватает меня за горло, как головой ударяет о стол. Связывает запястья и вызывает полицию. Прогнать эти мысли упорно не выходит. — Кофе-то будет, ну так а что по оплате? Сейчас, знаете ли, развелось слишком много попрошаек. На мгновение продавец отвлекается. Смотрит мне за спину, кажется. Я почти уверен, что наблюдает за Айви. Моя рука сама лезет в карман, достает всю несчастную мелочь. Я кладу горсть центов на стол, чувствую, как давит в горле и говорю: — Этого же хватит? Продавец потирает щеку, скрипит грубой щетиной. Хмурится и неодобрительно качает головой. Сейчас как нельзя лучше собрать деньги в горсть, вернуть обратно в карман. Дальше все просто, нужно извиниться и поскорее уйти. Я аккуратно оборачиваюсь, замечаю, что Айви до сих пор разглядывает витрину. Вот же пигалица! Как долго! Господи, почему же она так медлит? Чего выжидает? — Сэр, ваша маска… — вдруг говорит продавец, и меня прошибает ледяной пот, — вы ведь тоже были на фронте? Шрапнель? Иприт? И я молчу. Просто не знаю, что ответить. Врать совершенно не хочется. Язык все не слушается. — Вы не совсем правы… — Не скромничайте, — продавец печально улыбается. — Сколько ребят знаю, и все они нынче твердят одно: «Не убивал. Водил санитарный фургон. В штабе работал с документами». Наконец, он отворачивается, отходит от стойки, и мне начинает казаться, что в ушах я слышу биение собственного же сердца. Продавец разжигает примус, в турку засыпает бурый порошок из пакета, заливает водой и все бурчит под нос: — А вот я убивал, знаете… Порой, встречая ребят, прошедших тот ад, я вспоминаю Аргоннский лес. Там, знаете, была высота, и пулеметы плевались огнем с утра до ночи. Вы, вероятно, слышали? Я снова аккуратно поворачиваю голову. Есть! Взяла! Айви взяла чертову сладкую сдобу. Закрыла мешок и медленно двинулась к выходу. Так. Ну теперь все в порядке. Теперь уже ничего не страшно. — Для того, чтобы в меня прицелиться, германцам приходилось высовывать головы, и каждый раз, когда я видел голову — сразу же в нее палил. Я не хотел убивать, но вопрос стоял: либо я, либо эти сукины дети. Теперь я так поступаю только с бродягами, желающими даром поживиться моей выпечкой. У меня дробовик под стойкой! Ха! Понимаете? — Нет, я вас совершенно не понимаю, простите. В горле першит лишь сильнее. Я должен посочувствовать, должен задержаться, должен понять глубину военной трагедии… Но на деле только до лихорадочной дрожи боюсь, что старый солдафон и впрямь выхватит упомянутый дробовик. Собственное голодное брюхо урчит, будь оно неладно, и единственное, что могу добавить, это: — Вы ошибаетесь. Травму я получил не на войне. Это случилось по глупости. Продавец ставит помятый бумажный стаканчик с кофе на стойку и смотрит… Серьезно? Собранно? Нет, пожалуй, все же разочарованно. — Ладно, по-моему, вы не самый гадкий босяк, Лоусон. Какие-то гроши еще при вас. Лицо вон не потеряли. Половину, точнее. Сделаю одолжение, — амбал-продавец загребает мою горстку центов. — Будет вам щедрая скидка. Я молча киваю, а душу так и разрывает мысль: «И зачем я все-таки согласился на эту авантюру с Айви?» В руку ложится бумажный стаканчик, жжется немного, но это и к лучшему. Хотя бы согреет на улице. Я ухожу не торопясь, а напоследок как-то само вырывается: — Простите меня еще раз. Колокольчик снова звенит, и из теплого, довольно уютного помещения, я снова выныриваю в полутемный, пахнущий копотью переулок. Мимо ковыляет какой-то бродяга, двигаясь наугад сквозь моросящий дождь. Голова закутана мешком из дерюги. «Нам все-таки лучше живется, чем ему», — с этой мыслью я заворачиваю и шагаю в противоположную сторону. Делаю маленький, осторожный глоток кофе, и по телу растекается приятное тепло. Ненароком думаю, что Айви просто удрала, но потом отчетливо слышу шуршание. Да! Чертовка прячется на крыльце, на ступеньках многоквартирного дома из красного кирпича. Я подхожу, и мы молча глазеем друг на друга. Керосиновый фонарь под козырьком мерцает, колышется на ветру. В ярко-голубых глазах Айви досада. Я даже предполагаю, что она раскаивается за воровство. — А ведь я могла бы взять и две… Нет, слушай! Целых три булочки. Тогда бы получилось угостить еще и Конни, мою соседку. Ты же помнишь Конни? Ну да, как же? «Раскаивается» и «Мисс Чаттерелей» — это антонимы. — Конни? Случаем не та брюзга, что штопала мою рану? — Угу, она самая. Вот знаешь, что, Тедди, отчислят меня из колледжа, выселят, и что тогда? На кого я ее оставлю? На этих чудачек с третьего курса? Конни, она же как тряпочка… Как большая пучеглазая Мэри Джейн. Ну знаешь, кукла такая долларов за девять: платье кружевное и розовое, пищалка внутри. На языке так и крутится: «И что? Дальше будешь воровать?» Почему-то это «воровать» особенно сильно коробит меня. Я держу себя в руках, пытаюсь выдавить что-то совершенно необидное: — Может, работу подыщешь какую нормальную? — Работу? — Айви всплескивает руками и глядит на меня, как на последнего кретина. — Легко тебе говорить. Ты у нас механик. — Вообще-то нет… Уже нет. Мне делается больно. — А-а-а, — тихо тянет Айви и сочувственно качает головой. — Ну ладно, давай не о грустном тогда. Ты не стесняйся, садись ко мне. Поедим хоть наконец. Зря, что ли, так старались? И я сажусь, крепко сжимая стаканчик с кофе. Ступеньки холодные, немного влажные. По первости я даже ежусь, совершенно неприлично шмыгаю. — Да ты ближе сядь, не стесняйся! — Айви игриво толкает меня. — Не буду я на твою честь покушаться. Просто так же будет теплее. Это дело такое… — Житейское. Мисс Чаттерлей снова шуршит мешком. Я чувствую слишком приторный, но слишком желанный кленовый аромат. Она достает сдобу, с небольшим усилием разламывает ее пополам. Протягивает мне половинку и все щебечет о своем: — Вчера, кстати, был праздник. День моего рождения, представляешь? Конни выпросила яблочный уксус у соседей, а я раздобыла тесто на шарлотку. И вот вроде «пироги отчаяния» уже есть, а бутылки на праздничном столе нет. Стыдно даже. Куда только мы катимся? — Ну и сколько тебе стукнуло? — спрашиваю я, но уже через доли секунды мысленно бью себя по лбу. «Никогда не спрашивай у леди ее возраст! У любой. Вообще», — так поучала моя тетка. — Девятнадцать так-то. — Надо же, повзрослела, а ничуть не изменилась. Я пытаюсь улыбнуться, пытаюсь как-то ободрить, но, по-моему, выходит паршиво. Взгляд у Айви немного непонимающий. Я чуть отодвигаю протез, осторожно делаю первый укус, долго жую желанный кусочек от своей половинки сдобы, а потом все-таки уточняю: — Ну, я имел в виду, что ты — все та же славная бойкая оторва. — А вот ты изменился, Тедди, — слова Айви, как удар ножом по сердцу. — Ты был здоровяк. Похудел, что ли? Мне так и хочется тебя накормить. А знаешь, — добавляет она мечтательно, играя с локоном темных волос, — при должном усилии ты мог бы покорить совершенно любую девушку. Вот только если бы не… — Мой протез, да? — мне становится крайне неуютно, даже хочется отсесть. — Ты это о нем сейчас? Давай только по-честному. Грубо, Теодор. Очень грубо. Совершенно не умеешь общаться с дамами. — Да больно кому-то сдалась твоя маска! — хихикает Айви и, прожевывая кусок булочки, бубнит с набитым ртом: — Дорогой мой, просто будь попроще. Хотя бы иногда. И все. Ты сегодня так переживал, словно родишь. А оно того стоило? Делов-то было всего ничего! «Сама-то как будто не нервничала?» – думаю я, а вслух произношу только: — Как ни крути, а если бы нас повязали! — Ну выписали бы штраф. Ну извинились бы мы перед тем красавцем из магазина, — Айви проговаривает все это настолько беспечно, что аж скулы сводит, и только последнее, про чертовы булочки, опять цедит с огорчением: — А вот если бы я все-таки стащила больше? Две булочки… — Хватит и одной, — и тут я позволяю себе высказаться о наболевшем. Просто эмоции сбились, как огненный ком: — Я никогда не воровал. Я всю жизнь работал. Я — хороший работник. Я всегда помогал семье, помогал моей тетке, если хочешь знать. Мисс Чаттерлей подозрительно хлопает ресницами и молчит. Долго так. Игнорирует меня. Я все жду, пока она что-то скажет, а в итоге сосредотачиваюсь на каплях дождя, на том, как звонко они разбиваются о козырек над крыльцом. Я даже зачем-то рассматриваю рекламу с билборда напротив. На нем изображены статный джентльмен и красивая леди. В руках у них сигареты с фильтром из знаменитой зеленой пачки. «Лаки Страйк: Мне нравится то же, что и тебе» — гласит слоган. Немного похоже на одну из вырезок в моем альбоме с семьями… Я снова гляжу на Айви, и теперь мне кажется, что в ее погрустневших глазах, как в зеркале, отражаются бурные, минувшие годы. В них джаз, в них вечеринки до и после полуночи. В них живописный рассвет и шампанское в компании добрых друзей. В них размеренная учеба и подработки вечерами в хорошем кафе. Ну и выдумщик же ты, Теодор! — Ладно, пичужка, — стараюсь сказать я мягко, добродушно, но голос предательски похрипывает, — проехали. Кофе хочешь? Айви коротко кивает, и я осторожно протягиваю горячий стаканчик. Она делает крохотный глоток, доедает свою половинку булочки. — Вкуф-фно! — мило лопочет она, так и не прожевав. Потом делает еще глоток поувереннее и говорит мечтательно: — Был бы тут Кристобаль — нам бы и не пришлось воровать. Он бы, наверное, позвал нас в какой-нибудь ресторан. Как любой уважающий себя человек чести. И тут меня тянет на откровения. Я не стесняюсь особо. — Когда я познакомился с вами обоими в прошлом году, думал, что вы бед не знаете. Только в солидных местах и завтракаете, и обедаете, и ужинаете. Мне казалось, что у вас какая-то связь. Что-то вроде чувств, знаешь? В груди неприятно ноет. Вот уж не думал, что проговорю это вслух. Язык без костей! — Чувств? — на щеках Айви вырисовываются забавные ямочки. — Ну ты, конечно, и выдал, Лоуренс! Шутник! Кристобаль кавалер завидный, конечно. Но у меня просто не было шансов. — Это еще почему? — А сам как думаешь? — уже прямо смеется она. — Хочешь сказать, на его месте ты бы закрутил роман с провинциалкой из Огайо? Имея жену и двух маленьких Верецци. Я чувствую какую-то совершенно неописуемую легкость. Как камень с души упал. — А мне все казалось, он — бабник, гангстер и невоспитанный тип. Макаронник, одним словом. — Судишь книгу по обложке? — Просто впечатления такие остались. Айви без спросу допивает весь мой кофе и говорит лукаво, усмехаясь краешком губ: — Ну, если ты не веришь мне, то можешь как-нибудь спросить у него сам. — Врешь! Где же я его найду теперь? Ты же сама говорила, он исчез с концами. — А это уже, мой дорогой Теодор, небольшой секрет банды Верецци. Ты, конечно, мог бы мне немного подсобить… Я так толком и не понимаю, что Айви имеет в виду, доедаю свою половину булки и встаю на ноги. Замерз уже прилично, да и сидеть устал. Я медленно шагаю по ступенькам и мимоходом думаю, как буду выбираться из малознакомого района в такую темень. Уже и трамваи не ездят. Айви идет следом, хватает меня за руку и плотно сжимает ладонь. Потом она строит глазки, шепчет на ухо: — Как-нибудь научишь меня управлять машиной? — Машиной? Зачем тебе? Да и где ж ее взять? — У нас есть «Жестяная Лиззи». Забыл? Хочу как-нибудь прокатить Конни по городу. Такой ответ тебя устроит? — Сойдет, пожалуй. И тут я вспоминаю убогий облезлый катафалк Форд Т. Тот самый, на котором мы в прошлом году возили джин для ванн. Тот, на котором уходили от погони. Веселое время, ничего не скажешь. На полминуты задумываюсь: Айви Чаттерлей и шоферское кресло Форда… Звучит, в принципе, как плохая шутка. Тяжелый, неповоротливый руль, заедающие рычаги, педали, до которых с ее ростом еще попробуй дотянись. Да и вообще, есть поговорка: женщина за рулем — это точно к аварии. А впрочем… Обещание научить еще ни к чему меня не обязывает. И я обещаю уклончиво: — Ну, если когда-то опять поедем на дело, так уж и быть, покажу пару шоферских приемов. — Как здорово! Лицо Айви так и светится от восторга. Хочется видеть ее такой, но при совсем других обстоятельствах. Словно на дворе не мерзкая дождливая весна, а ласковое лето. Словно мы гуляем по набережной Мичигана, болтаем, смеемся и покупаем мороженное, сладкую вату и хот-доги. Едим от пуза и веселимся в парке аттракционов. Возвращаясь с небес на землю, я хочу снова спросить про нашего общего знакомого — Криса, но мисс Чаттерлей меня опережает, заговорщически подмигивает: — Кристобаль часто бывает в Траттории Пепе. Это в Маленькой Италии на Тейлор-стрит. — Гнусный райончик. — Знаю, поэтому и была там всего раз. Но, в отличии от меня, неудачницы, проколовшейся со спиртным, ты имеешь все шансы попытать счастье. Подыщут тебе там какую работенку, будешь себе сидеть за рулем «Жестяной Лиззи» и дымить сигареткой. Здорово же. Попытать счастье? Как же! Уж скорее прийти на поклон к мелком гангстеру, у которого китча и пафоса больше, чем хлама в чулане моей тетки. Но ведь такова жизнь, верно? Верно, Теодор. По крайне мере, если работа и правда отыщется — можно будет как-нибудь наведаться в «Булочную Гарри» и вернуть деньги с процентами. Смыть клеймо вора. Звучит обнадеживающе. Я точно знаю, что еще много-много раз обдумаю все это, но пока… Пока у меня есть только этот вечер. Есть мисс Чаттерлей рядом. В голове роятся совсем другие мысли, в груди другие чувства. На самом-то деле сейчас я хочу только одного: чтобы этот вечер продлился подольше. — Спасибо тебе, Тедди, — звучит голос Айви будто из параллельной реальности. — Пока не за что. Если хочешь — могу проводить. — Конечно. Я с радостью, мистер Лоуренс — первоклассный шофер… — и, толком недоговорив, эта взбалмошная мисс Чаттерлей хватает меня под руку. Мы с ней снова шагаем по Норт-Элстон-Авеню. Мне упорно кажется, что снова в никуда. Просто… Дождь перестал, кстати. В мюзик-холле через дорогу гремят барабаны, распевается какой-то большой ворчливый саксофон. Гул проносящихся то там, то тут автомашин мешает общаться с Айви. Я все посматриваю на нее время от времени и шепчу в сердцах тихо-тихо так: погоди еще… Погоди, мисс Чаттерлей! Будут у нас и встречи, и сладкие угощения, и деньги, наконец. Мы пошлем эту Депрессию к черту на рога.