Доккеби тоже нужен лес

Чанбин лениво потягивается в кресле, уныло скрипящем под жопой. Несмотря на то, что стоит оно этак дохуяллион вон, скрипит оно с годами как любое другое, и жопа затекает в нем спустя несколько часов примерно так же. Надо вставать почаще, думает он, геморрой не дремлет. В конце концов, когда-нибудь он решится и подставит Хёнджину жопу — и вот это та перспектива, которая на самом деле способна заставить его о себе позаботиться. Отодвигаясь от стола, Чанбин восстаёт и с хрустом разминается. Пора, блядь, в зал, одним сексом сыт не будешь и мышцы не поддержишь. И на массаж бы, да где взять время?.. Он приседает раз двадцать — примерно тот объем, который ещё тянет на разминку, который ещё не способен капитально помять на нем костюм и растянуть колени на брюках — и переходит к наклонам. Отвлекая его, телефон звякает сообщением, и, конечно, Чанбин тут же ломится проверять прямо из положения стоя жопой кверху, роняя все из нагрудных карманов, потому что а вдруг, блядь, это Хёнджин? Хёнджин сегодня весь день не в офисе — дел на него Чанбин свалил уйму, так что сам себе дурак, — но хоть не пропадает. Звонит исправно, пишет, отвечает на сообщения — в том числе прекрасным утренним «я разъебал твоего управляющего гаражом, рабочая тачка опять сломалась, еду на метро», заставляющим Чанбина улыбаться в телефон как идиоту. Хёнджин, когда дело не касается родителей, смел и готов кусаться по любому поводу, и это не должно так возбуждать — но почему-то возбуждает. Пишет действительно Хёнджин. С личного акка — чтобы не путаться в информации, отдельно тот заводит рабочий, — шлёт кучу сердечек и пишет: «Я люблю тебя так, что самому страшно». Долгие секунды Чанбин пялится в экран, пытаясь понять, кажется ли ему, или от формулировки, выбранной Хёнджином, явственно несёт чем-то тревожно-голливудским в стиле последнего сообщения перед смертью. В любом случае, он пишет-тыкает несколько сердечек-эмодзи и приседает, собирает с пола рассыпанную мелочевку: ручка, платок, пропуск, чья-то визитка, другая… Чанбин автоматически подбирает их и смотрит. Два имени, оба без указания должностей, на обеих карандашом номер мобильного, одно из имён он знает слишком хорошо, второе — не знает совсем, и после того, как он прочитывает их, у него в голове остаётся только один вопрос: нахуя он эти визитки с собой носит вообще? «Ли Хвитек». «Ли Феликс». Секундой спустя — Чанбин так и не отправляет сообщение, отвлекается и забывает, — звонит внутренний телефон, прямой, из тех крутых, что трубку снял и сразу звонок конкретному абоненту. Самому Чанбину, если быть точным. Таких телефонов в компании штук пять, но один хуй по нему обычно не звонят, поэтому Чанбин несколько напрягает очко. — Слушаю, — отвечает он кратко. — Если ты не занят, зайди ко мне, — тянет на том конце Минхо. — Если занят, всё равно зайди. Его голос звучит вроде бы и привычно, но как-то странно блекло, словно нет в нем привычной энергии и жажды жизни. Не выспался, что ли? — Прямо сейчас? — спрашивает Чанбин. Что могло такого случиться, чтобы Минхо звонил с такой просьбой именно по этому телефону? — Прямо сейчас, — соглашается Минхо. — Будь так любезен, это в твоих интересах во всех смыслах. — Что случи… — начинает Чанбин, но в ухо ему бьют короткие гудки. Это напрягает. Он убирает обе визитки обратно в карман, сует туда же телефон и несолидно, встревоженно и торопливо спускается к безопасникам, радуясь по пути, что те выдрочены Минхо бояться или самого Минхо, или взорвавшейся в коридоре ядерной боеголовки, а вовсе не зашедшего на огонёк высокого начальства. Его присутствие просто игнорируют, дежурно кланяются — и всё. Секретарь распахивает перед ним двери и сразу закрывает за спиной, невидимый, неслышимый; Чанбин сразу забывает про него, как только теряет из виду; его взгляд прикован к Минхо. Закинув ноги на стол, Минхо дымит так, что в кабинете можно вешать не только топор — можно вешаться самому; на датчики на потолке нацеплены зелёные пупырчатые презервативы, и Чанбин, с трудом сдерживая хихиканье, с одной стороны, с любопытством думает, светятся ли те в темноте, с другой — пытается отогнать непрошенные ассоциации с крокодилом. Минхо курит какие-то сигареты, а не традиционные стики — про которые, кстати, обычно забывает примерно так же, как и Чанбин про под, — однако сейчас у него пепельница под завязку и почти пустая пачка. Чанбин присматривается к ней: сигариллы, трубочный вишневый табак. Ну хоть страдает с удовольствием, качественно. Интересно только, из-за чего. Тем не менее сам он все ещё не поклонник такой концентрации дыма. Недовольно затыкая нос, он проходит к окну и, игнорируя ворчание за спиной, распахивает обе створки. И к следующему. И ещё одно. Свежий — ну относительно, в центре Сеула-то, — воздух сквозняком проносится по кабинету, сдувает какие-то бумаги со стола, выносит дым, заменяя его смогом. Неизвестно, что лучше, но дышать все равно становится легче. — Сядь, блин, — уже не в первый раз просит Минхо. То ли из-за того, что Чанбин его сначала проигнорировал, то ли ещё из-за чего, но сейчас в его голосе отчётливо слышны жалобные котячьи нотки. — Все настолько плохо? — разворачиваясь, спрашивает он. — Ты переживешь, — утешает Минхо, если это можно назвать утешением, и Чанбин усмехается в ответ: — Да я про тебя вообще-то. — И обводит рукой стол, отдельно указывая на пепельницу, из которой вот-вот — и уже посыпется на стол: — А то я не вижу, что ты грузиться начал опять. — Потом, — Минхо качает головой и ногой разворачивает монитор к креслу посетителя. — Сядь. И смотри, я скажу, когда можно будет прокомментировать. Чанбин устало плюхается в то самое кресло, закидывает ногу на ногу, а Минхо тем временем наконец-то тушит окурок и подозрительно торопливо запускает видеофайл. Темный экран загорается, и Чанбин узнает тот самый кабинет, где они находятся прямо сейчас. Камера снимает из-под потолка, чуть из-за спины Минхо, так, чтобы было видно лицо гостя. Непроизвольно покосившись в тот угол, Чанбин не находит на потолке или стене ничего примечательного и в глубине души восхищается склонностью Минхо к паранойе. Его даже не смущает, что такие же камеры наверняка раскиданы по его собственному кабинету и дому — один хер ему стесняться нечего. Не Хёнджина же? Перед Минхо-то? Минхо на экране, сгорбившись, устало сидит в своем кресле ещё несколько секунд — выражения лица не видно, но Чанбин знает эту спину и читает по ней чуть ли не лучше, чем по лицу, и на спине написан пиздец, — пока секретарь не распахивает дверь; Минхо тут же выпрямляется, принимает ленивый, заскучавший вид. Входит Хёнджин. Чанбин напрягается, но молчит, никак не комментируя, и ждёт, что будет дальше. Хёнджин кланяется, говорит что-то… Минхо подкручивает звук и проматывает обратно. Хёнджин кланяется; его аккуратно подстриженные темные волосы прячут взгляд. — Спасибо, что согласились принять меня, Минхо-сси, — говорит он. — Это очень важно для меня. — Куда делся «Минхо-хён»? — спрашивает Минхо. С этого ракурса совсем не разобрать, что ещё, кроме основного смысла, он вкладывает в эти слова. Иронию? Насмешку? Беспокойство? На этот раз спина остаётся нечитаемой. — Туда же, куда и остальные шутки Феликса-сси. Кроме того, я сейчас на работе, — пожимает плечами Хёнджин. — И по делу. — Значит, твоя просьба о встрече никак не связана с тем, что Чанбин освобождает себе целиком следующие выходные? Вот сука, восхищённо думает Чанбин. У него самого ничего про планы на выходные выбить не смог, так пошел в обход. И тут, правда, прокололся, но тем не менее. Параноик. Конченый. За то и люби́м, как говорится. — Нет… А он освобождает?.. — растерянно отзывается Хёнджин. — Хотя я действительно здесь по другой причине. — Давай я сделаю вид, что мне очень интересно, а ты сделаешь вид, что мне поверил, и расскажешь прямо, без долгой предыстории? — предлагает экранный Минхо, и даже так Чанбин замечает, насколько тот вымотан. Дата в углу кадра сегодняшняя, время вполне определенное — Хёнджин был здесь незадолго до обеда и не зашёл?.. Минхо перед ним сейчас продолжает делать вид, что не устал?.. Сложно. Непонятно. — Договорились, — уверенно кивает Хёнджин, достает телефон и протягивает Минхо. — Это я записал буквально полчаса назад. Минхо-сси, я хочу, чтобы вы это услышали и высказали своё мнение. Видео заканчивается. Реальный Минхо дотягивается до мышки, так и не снимая ног со стола, щелкает и запускает какой-то аудиофайл с типичным названием формата самсунговской диктофонной записи. — Ты такой красивый, — сладко признает незнакомый мужчина, — каждый взгляд на тебя — наслаждение. — Зачем вы это говорите мне? — спрашивает Хёнджин. Стоп, напрягается Чанбин. Хёнджин? Это что, Хёнджина кто-то комплиментами осыпает? Какого хуя? Реальный Минхо зло щипает его пальцами ноги прямо сквозь носок за предплечье, и Чанбин, потирая руку, выбрасывает из головы романтическую шелуху и пытается поймать Минхо ногтями за большой палец, словно таракана. Минхо наконец отдергивает ноги и выпрямляется в кресле. — Невозможно не говорить, — признается мужчина. — Твой голос — мечта, песня богов, тебе бы айдолом быть, а не на побегушках, тебе поклоняться должны… — Возможно, и так, — Хёнджин звучит задумчиво. — Вы только за этим пришли? Я и сам знаю, какой я прекрасный. — Я могу предложить тебе кое-что большее, чего ты достоин. Чего ты на самом деле заслуживаешь, мой ангел. — И чего я заслуживаю? — судя по голосу, Хёнджин улыбается. — Ты заслуживаешь купаться в деньгах и известности, и я могу дать тебе их с лёгкостью. Я сделаю тебя известным, ангел, хочешь? Тебе стоит лишь сказать «да», и я увезу тебя отсюда. Хочешь в Париж? В Лондон? Я отвезу тебя куда угодно, если ты согласишься быть со мной, ты будешь купаться в деньгах, я сделаю тебя самым известным айдолом… — Нет, — продолжает улыбаться Хёнджин. — Нет? — Нет. — Тогда бы тебе подумать получше, милый, — из голоса мужчины пропадает сахар и сменяется угрожающими нотками. — Иначе ты снова окажешься там, где начал. Я выкину тебя на улицу, и ты больше никогда не найдешь себе ни работу, ни жилья. — Чего вы хотите на самом деле? — резко спрашивает Хёнджин. — О, всего ничего, — обещает мужчина. — Чтобы ты кое-что сделал в компьютере своего шефа. Вставил одну ма-а-а-аленькую флэшку. — Какую? — Вот эту, — пластиковый звук, — ты должен сделать это, когда компьютер будет разблокирован, а потом запустить файл в корне. Он там один, не перепутаешь. — Для чего это? — спрашивает Хёнджин. — Зачем вам это нужно? — Тебя разве не раздражает этот самодовольный глупец? — вкрадчиво спрашивает мужчина. — Этот напыщенный ублюдок, который идёт по чужим головам ради процветания собственного бизнеса? — Он не сделал мне ничего плохого. Он подобрал меня с улицы… — На которой ты оказался тоже благодаря ему. Он не ценит то, кто ты есть, и никогда не ценил. Он не знает твоего потенциала. Все в твоих руках, мой красивый Хёнджин-и, просто протяни руку. — Что будет с сонбэнимом? — тихо, болезненно шепчет Хёнджин. — А так ли это важно? Ты станешь свободен и больше никогда его не увидишь, обещаю. Долгая тишина. — Я согласен, — роняет Хёнджин, и его интонации режут сердце Чанбина словно ножом. — Когда это нужно сделать? — До полуночи. И помни, милый, если ты не успеешь, карета превратится в тыкву, а ты снова окажешься на улице. -… хорошо. Запись кончается. Минхо снова молча щелкает мышкой, пользуясь тем, что Чанбин пока переваривает новости. Запускается новый видеофайл. Снова все тот же кабинет, Минхо возвращает Хёнджину его телефон. — Почему? — спрашивает он, и в его голосе — нескрываемый интерес. Хёнджин облизывает губы, коротко вдыхает-выдыхает, вертит в руках и выкладывает на стол перед Минхо небольшую серебристую флэшку. — Потому что, — в конце концов говорит он, и это законченная фраза, не подразумевающая продолжения. Но Минхо продолжает давить, кажется, ещё и взглядом, наклоняется ближе, смотрит в упор: — Потому что?.. — Потому что я люблю его, — признается Хёнджин. — Потому что он моё всё. Выпрямляясь, Минхо издевательски смеётся, долго, заливисто, как будто тот рассказал лучший в мире анекдот. — И только-то? — наконец уточняет он. На лице Хёнджина проступает недоумение, затем обида — яркая, сильная, по-юношески острая. Он открывает рот, явно собираясь выплюнуть что-то оскорбительное — и замирает. Закрывает рот обратно и, под напряжённую спину Минхо, думает — долго, почти с минуту. — Не только, — в конце концов уверенно говорит Хёнджин и кивает, словно добавляя своим словам веса. — Даже если исключить из этого уравнения чувства, то я останусь ему предан. Он вытащил меня и помог мне просто так, не требуя ничего взамен. У меня не было ничего, и он дал мне всё: жизнь, жилье, друзей, работу, независимость. Если у нас с ним не получится, я пойду дальше, он не попытается меня уничтожить, выбросить обратно на улицу, да даже уволить, конечно, если я не опущусь до измены, но я слишком уважаю себя как человека для подобного. Я буду должен ему всю жизнь… — Всё, хватит, — равнодушно взмахивает рукой Минхо, однако его спина несколько расслабляется, — я не нанимался слушать дифирамбы Со Чанбину в этом кабинете. — Я хотел сказать, что мне плевать, что придется сделать, если это ради него, — пожимает плечами Хёнджин. — Если придется ещё раз встретиться с этим человеком, ты согласишься на это? — Минхо наклоняет голову набок, и даже его затылок выражает заинтересованность. — С лёгкостью, — хмыкает Хёнджин. — В конце концов, раз уж он обещал завалить меня деньгами, то пусть выполняет обещанное. Минхо кивает, поднимает трубку телефона и вызывает к себе кого-то из своих, судя по виду заглядывающего через минуту человека — айтишника, — передаёт ему флэшку и, дождавшись, когда тот выйдет, откидывается на спинку кресла. — Вы расскажете мне, чем всё закончится, Минхо-сси? — напоследок просит Хёнджин. — Зачем это тебе? — остро спрашивает тот и хмурится. — Нет, подожди, стой, крыска, другой вопрос. Почему ты так доверяешь мне? Почему ты не пришел к Чанбину? Что, если бы я тоже работал против него? Хёнджин устало смеётся, почти тон-в-тон с Минхо, смеявшимся над ним самим ранее. — Тогда бы вы были в восторге от моего появления с самого начала, Минхо-сси, — говорит он и поднимается. — Спасибо, что приняли, сонбэним. — Хён, — после паузы тяжело роняет Минхо и вздыхает. — Кошки дружат с крысами, мир встаёт с ног на голову… — Хён, — с улыбкой соглашается Хёнджин уже от двери. — Спасибо за всё, хён. Экран гаснет; Чанбин не сразу понимает, что видео на этом закончилось, а не случилось что-то с компьютером. Он смотрит на Минхо, тот дёргает уса… то есть щекой и несколько смущенно отворачивается, возвращает монитор себе. — Дальше я его тормознул, сунул ему флэшку, как проверили, так что ближе к вечеру жди гостя и делай вид, что ничего не замечаешь. — Минхо медлит и задумчиво добавляет: — Жопой чую, что он камеры смотрит, но пока не понимаю, как именно. Ладно, комментируй, давай, я же вижу, что тебе не терпится. — Имя? — кратко спрашивает Чанбин. Минхо столь же кратко отвечает: — Ли Хвитек. Чанбин закусывает губу и сдвигает брови. Где-то он… А. Он тянется к карману, вытаскивает визитки и выбирает нужную. Проверяет — да, та. — Я с ним недавно контактировал, — показывает он. — Но, хоть убей, не помню, где, и кто это вообще такой. — А… — равнодушно отмахивается Минхо. — Совещание вчерашнее. Он больше всех протестовал против внесения изменений в контракты, вы с ним ещё потом ещё отдельно задержались пообщаться. Тогда он тебе визитку и оставил, переверни, сзади он тебе личный номер мобильного написал. Блядь, да Минхо даже на том совещании не присутствовал, однако это не мешает ему с точностью чуть ли не до секунды знать, что делал на нем Чанбин, когда и с кем именно. И нахуя. — И нахуя? — забавляясь, Чанбин наклоняет голову набок, проверяя, знает ли Минхо, зачем именно Хвитек дал ему свой номер. Сам-то он, конечно, помнит — только имя то ли забыл, то ли вообще не знал, — и вообще Хвитека, оказывается, помнит. Невысокий, очень вежливый мужчина, приблизительно его ровесник, которого вообще-то раньше Чанбин считал одним из тех, чьи комментарии наиболее ценны и профессиональны, и на том совещании Ли Хвитек действительно оставил о себе непривычно-неприятное впечатление. Однако после этого совещания Хвитек извиняется в коридоре и обещает всё объяснить чуть позже — и просит, очень просит, кланяясь, много кланяясь, позвонить ему через пару дней. — В душе не ебу, — Минхо недовольно дёргает плечом. — В коридоре камеры звук плохо ловят. Расскажешь? — А здесь с твоих камер он нас не увидит? — задумывается вдруг Чанбин. — Отдельная локалка, — качает головой тот. — Через мой файервол ему не пробиться, только изнутри, иначе ему не пришлось бы заставлять Хёнджина втыкать в один из защищённых компов флэшку. — Ладно, — соглашается Чанбин: в конце концов, кому ещё верить, как не Минхо? — Он сказал, что у его поведения есть причина, и что он объяснит всё через пару дней, и очень просил позвонить тогда на этот номер. Что-то про то, что он сам позвонить не сможет, я не очень понял. — Интересно, — Минхо притягивает к себе визитку и задумывается, грызет уголок картона — ну в точности один-в-один кто-то из его собственных котов, который пробует на зуб коробку, когда тому не хватает то ли картона в организме, то ли пиздюлей. — Посиди пока. Минхо машет ему рукой и принимается что-то печатать, и снова вдруг выглядит не просто уставшим — заебанным вусмерть, и Чанбин залипает, разглядывая его профиль и не решаясь отвлекать. Со всем этим рабочим дерьмом и Хёнджином в личной жизни он совсем забыл о друзьях, за что теперь чувствует ни хера не подсознательную вину. Как там дела у Минхо вообще?.. Стоит один раз вспомнить про Хёнджина, мысли стопорятся на нем снова и снова. Джинни только-только начинает спать нормально, не просыпаясь почти каждую ночь от кошмаров с родителями в главной роли, и что-то Чанбину подсказывает, что это вовсе не его личная заслуга, а очередных таблеток, выписанных на этот раз психотерапевтом, к которому его матерно послал Сынмин после аккуратного вроде бы вопроса по телефону. Но Сынмин, судя по всему, сейчас в очередной ссоре с Чаном, поэтому не особо сдерживается. Теперь Хёнджин хотя бы перестает выглядеть как скелетообразное пособие с кафедры патанатома. Не набирает вес, конечно, особенно заметно, но хотя бы не кажется уже настолько тощим, и с лица пропадают следы недосыпа, которые Чанбин тупо не замечал, потому что те были на нем с первого дня их знакомства. Теперь же — на таблетках — Хёнджин спит дохрена, и у них резко становится куда меньше секса, однако в обмен на его здоровую психику Чанбин согласен и не на такое С Хёнджина мысли снова перескакивают на его — Хёнджина то есть — родителей. Вот же гавнюки, подумать только. Более того, они ещё и Чонину, неосторожно — или хуй знает, наверняка специально — оставившему им свой номер, звонили раз десять, и тот над ними мстительно измывался в стиле Джисона, то делая вид, что он и есть Хёнджин, то объясняя им, почему Хёнджин летит на Луну и те получат желаемые деньги только в виде страховки за его гибель — «А вы ведь знаете, что Гагарин и Армстронг на самом деле никуда не летали, это всё постановка, поэтому шансов выжить очень мало, вам нужно только подождать!», — то заявив, что Хёнджин собирается сменить пол и у них теперь по документам есть только дочь… В общем, развлекался по полной. А те продолжали звонить, надеясь ещё что-то получить и выбить — Чонин клялся, что тех интересуют только деньги, а не сам Хёнджин. По аналогии же с деньгами мысли Чанбина движутся дальше, и он недовольно вспоминает, как родители заплатили за Хёнджина, чтобы тот оказался… Чанбин медлит, не решаясь додумать. Это подозрение из тех, что иногда приходят в голову сами собой, когда боишься даже спросить, даже вздохнуть, потому что весы качнутся — и подозрение окажется правдой. Но он, черт побери, взрослый мужик, он самодостаточен, у него более-менее здоровая психика, и, блядь, трясущиеся руки. И сил проверять догадку нет, потому что лицо сводит от обиды, но тем и отличается взрослая жизнь, что никто не спрашивает, чего ты хочешь. Приходится делать. — Минхо, — зовёт Чанбин. Не тот момент, чтобы его хёном обзывать, не на людях. И — Чанбин ему доверяет. Кому доверять, как не Минхо, снова думает он, и договаривает вопрос: — Я могу позвонить Джинни? Это важно. И, наверное, дохуя срочно. Минхо, хмурясь, отрывается от компьютера и пожимает плечами: — Я-то откуда знаю, звони, конечно, он один хуй где-то там у моих сидит, его припрягли к отработке следующей встречи с Хвитеком. — Ладно, — кивает Чанбин и тянет из кармана телефон, тыкает на иконку прямо на экране блокировки: их там таких две, а не так давно был только Минхо. — Джинни? — Да, сонбэ. — Улыбку слышно даже по телефону, и Чанбин непроизвольно улыбается тоже. — Занят, солнце? — спрашивает он. — Я быстро. Не помнишь, когда мы к твоим родителям ездили, в чем я был, в том же костюме, что и сегодня? Хёнджина спрашивать имеет смысл, он шмотки любит и в них шарит. — М-м-м… — тянет тот. — Ну да, вроде, ты как тогда снял и повесил его на плечики в углу, так, кажется, только сегодня и надел. Нужно будет в химчистку отдать, да? Я запишу себе. — Да, но нет, — почти не слушая, кивает Чанбин. — А вот теперь напрягись, пожалуйста. Закрой глаза и вспомни момент, когда твой отец принес мне из коридора визитку. Ты воткнул палочки, я начал что-то говорить про вашу общую сознательность… помнишь? — Ну вроде, — отзывается Хёнджин не очень уверенно. — А что? — Дальше. Твой отец возвращается из коридора, протягивает мне визитку — и куда я ее кладу? Скажи мне. — В правый нагрудный карман, — уже гораздо увереннее говорит Хёнджин. — Ты всегда туда всякое говно складываешь, а я перед химчисткой выгребаю, что из рубашек, что из пиджаков. И тогда ты ее туда же сунул. — Спасибо, солнце, — снова улыбается ему Чанбин. — Я пошел дальше работать, не теряй меня. Он медленно, аккуратно кладёт трубку и убирает телефон в карман. Наверное, на его лице что-то такое написано, потому что взгляд Минхо с заинтересованного меняется на встревоженный. — Я забыл, — признается ему Чанбин, болезненно морщится и трет глаза: — Я пиздец как проебался и забыл, Минхо, какая же это жопа… Хёнджина к нам устроили за взятку. Ещё тогда, ещё трейни. И до дебюта, вероятно, довели за взятку. До Минхо доходит почти сразу. Он напряжённо наклоняется, смотрит, словно удав, в глаза Чанбину, потому что проебать такое — это сэппуку. Или харакири, в зависимости от милости Чанбина. Конечно, Чанбин не собирается его добивать, снося голову, или давать вспороть себе живот наживую и позволять скончаться от невыносимой боли — но уровень позора примерно такой же. Проебать в своей компании такое — причем, судя по контексту, поставленное на поток черт знает сколько лет назад — и не обнаружить самому, а услышать про свой проёб от господина — это крайняя степень. Всё равно что расписаться в собственной профнепригодности. — Кто? — медленно, почти по буквам спрашивает Минхо. Протягивая руку к тому же карману, Чанбин вытаскивает вторую визитку и надписью вниз, прикрывая пальцами номер мобильного, по столешнице придвигает ее ближе. И, помедлив, убирает руку. Минхо хватает визитку тут же, смотрит, и лицо его медленно сереет, он горбится, опирается локтями на стол и роняет сначала визитку на пол, а потом и лицо в ладони. Чанбин его понимает. Он сам с трудом удерживается от аналогичной реакции. Ли Феликс. Короткое, знакомое, родное. Осознание случившегося почти заставляет забыть его, зачем он вообще сюда пришел. Его — но не Минхо. Минхо вскидывает голову, и его глаза на удивление сухие, хотя руки и подрагивают. Профессионал, м-мать его за ногу. Коротко, рвано вздыхает: — Бин-а, ты же помнишь, что Ли Хвитек — заместитель Ликса, да? Чанбин не помнит. Не помнил до текущего момента, но два плюс два он складывает легко и получает в ответе очевидное четыре. Что мы тебе сделали, Ли Феликс, что ты с нами так, думает он. Почему ты нас так ненавидишь? Сколько лет ты нас ненавидишь? — Ты думаешь, что это он стоит за действиями Хвитека? — для гарантии, что они думают об одном и том же, спрашивает Чанбин. — И что инициатором моих с ним отношений был именно Ликс, — соглашается Минхо и стискивает зубы, Чанбин почти слышит их скрип. — И что доступ к камерам Хвитек получил через Ликса… —… который получил его от меня, — мертвым голосом заканчивает Минхо. — Бин-а, я утопил себя сам. В глазах Минхо лёд, стужа и стылый ветер; Чанбин надеется, что в его собственных глазах злость затмевает жалость. Именно на этой ноте их прерывает с улыбкой забегающий в кабинет Хёнджин. — Минхо-хён, — громко восторгается он, — мне так много всего рассказали за полча… Чанбин? Почему у вас обоих такие лица? Что случилось? Чанбин манит его к себе, обнимает и прямо так, как сидит, утыкается носом в живот, в чуть мятую рубашку, с силой обнимает, притискивает; Минхо мрачно молчит. — Концепция меняется, — Чанбин поворачивает голову набок, но не отстраняется, а прижимается к холодным пуговицам щекой. — План тоже, и нового плана у нас пока нет. — Почему? — Хёнджин беспокойно расчесывает ему волосы пальцами. — Что случилось? Это из-за того звонка, да? — Да, — кивает Чанбин. — Я понимаю, что ты слабо ориентируешься в наших реалиях, но на визитке, которую отдал мне твой отец, имя Феликса. — Феликса? — изумляется Хёнджин и искоса смотрит на Минхо. — Но… Он же… — Да. Он — да. — Но… Что вы собираетесь делать?.. — Если бы мы знали, — отмирает Минхо, вскакивает, хватает степлер, замахивается куда-то в стену и тут же с безнадежным выражением лица ставит обратно. — Сука, ну как, ну почему?! — Мы не можем просто уехать домой и подумать, что делать, там? Решить всё, например, завтра? — тихо шепчет Хёнджин Чанбину, но из-за того, что тот не наклоняется, Минхо его тоже слышит и дёргает ухом, точно кот. — Нет, — отвечает он. — Флэшку нужно использовать сегодня, чтобы поймать Хвитэка на живца. Хотя бы его, иначе предъявить им будет совсем нечего. — А вы можете его… — Хёнджин с большими глазами чиркает себя по горлу. Чанбин ошарашенно переглядывается с Минхо, и, несмотря на весь пиздец сложившейся ситуации, они оба смеются в голос. (Где-то в глубине души Чанбин чуть успокаивается, потому что если Минхо способен на такие реакции — значит, ещё не всё потеряно; но расслабляться рано, Минхо любитель запирать чувства в глубине души и молчать о них до последнего). — Ты за кого меня принимаешь? За гангстера какого-то? — задирая голову, спрашивает Чанбин, все ещё улыбаясь с разгону. Хёнджин теплый, спокойный — в том плане, что он стоит смирно и не дёргается, в отличие от нервно топчущегося Минхо, — и это странным образом успокаивает самого Чанбина, заземляет его. Как так могло случиться, что Хёнджину, которого он знает всего ничего, он доверяет больше, чем другу, с которым знаком ещё с юношеских лет?.. В глазах у Минхо тот же вопрос — и за смехом, где-то в глубине, прячется боль. — Но мало ли как вы устраняете конкурентов, — фыркает Хёнджин так напоказ, что до Чанбина только сейчас доходит: тот их отвлекает специально, пытается вывести из того дурацкого ступора, в который их ввели неожиданные новости. — Уж точно не так, — тускло отзывается Минхо — его энтузиазма хватает ненадолго. — Хотя, черт побери, очень хочется. — А как тогда? — спрашивает Хёнджин. — Как ты собираешься его взять, хён? Косой взгляд убеждает Чанбина, что тот обращается по-прежнему к Минхо. Увлекается так, что забывает про имя. Однако ревности Чанбин не ощущает — сил нет. Кроме того, Минхо — не Чан. Минхо Чанбин доверяет и только рад, что двое самых близких ему сейчас людей находят между собой общий язык. Минхо останавливается с другой стороны стола, опирается на выпрямленные руки и наклоняется к ним. Смотрит зло: — Теперь я хочу взять не его. Теперь я хочу взять Ликса, — выплёвывает он и скалится почти безумно.