Beauty In Death

Он погружался во мрак снова и снова, но не приходил в себя. Кости в его теле будто хрустели и ломались, словно разъезжались по сторонам. Хотелось пить, но не воду. Нечто большее, алое, красное, сочное. То, чего требовали животные инстинкты. Он резко срывался с места, начинал дергаться, кричать, стучать клыками, глаза его наливались кровью, словно у животного, и выглядели воспалёнными. Он трепыхался на месте, рвал себе кожу, пока пытался вырвать руки из кандалов и снова оказывался во тьме. Так продолжалось из раза в раз. Его трясло, слюни стекали по клыкам, и он не успокаивался, пока не ощущал на кончике языка ее. Кровь. Блаженную, питательную, свежую. Будто наркотик. Глаза его в тот же миг теряли алый отблеск, зрачки сужались, а дыхание восстанавливалось. Ему больше не хотелось вырываться. Перед глазами был лишь белый потолок, и первое время казалось, будто он оглох, однако что-то в комнате зашуршало, и юноша повернул голову, чтобы увидеть, кто был рядом. Он не понимал, где находится, не знал, был ли жив, а может быть он попал в плен. Мыслей и вопросов было много, однако собрать их воедино не удавалось. По правую руку стоял мужчина в халате, он бормотал что-то себе под нос и записывал в блокнот. Глаза его даже сквозь очки показались совсем маленькими, хоть на вид он и был европейцем, но Хисын подумал, что даже у него глаза больше, хоть соседские дети и дразнили его всегда за внешность. Мужчина бегал этими глазками-пуговками по его лицу, изучал, затем что-то бормотал и записывал. — Дыхание в норме… Зрачки реагируют на свет… Пульс в норме… — в этот момент он казался обезумевшим, раз говорит сам с собой. Хисын не понимал ничего, так что стало даже раздражать, насколько он потерянным себя ощущал. Он покрутил головой, но в комнате, напоминающей палату в госпитале, они были одни. Было бы славно подняться и пройтись. Ноги заныли в тот момент, когда он об этом подумал, но даже легкое движение, которое он сделал, чтобы попытаться сесть, причинило ему немало боли. Хисын ещё раз потянул руки на себя, но не смог их поднять, и только тогда, скосив глаза, заметил, что конечности были прикованы кандалами к кушетке, на которой он лежал. И тут страх сковал тело, он начал судорожно пытаться высвободиться, но всё было тщетно. Ноги тоже были в заточении. И при каждой попытке что-то сделать, Хисын чувствовал, как кожа раздирается ещё больше. На его запястьях и щиколотках были раны, сорвана кожа чуть ли не до мяса. И было непонятно только одно — как он ещё не истекает кровью. В горле пересохло, и было трудно даже подать голос, словно его лишили языка, но он все-таки прохрипел что-то невнятное. Мужчина в халате вздохнул, будто был недоволен плачем ребенка и отложил отложил блокнот на тумбочку, рядом с чернильницей. — Успокойтесь, Вас освободят из кандалов, но только при условии, что Вы не будете буянить, — сказал он таким спокойным тоном, что паника только сильнее охватила тело Хисына, он забрыкался пуще прежнего, бился локтями о кушетку и задыхался, будто при нехватке воздуха. Мужчина вздохнул, отвёл недовольные глаза в сторону и снова начал что-то записывать в блокнот, а вскоре вышел из комнаты. Хисын в тот момент приутих, дыхание медленно возвращалось в норму, так что грудная клетка его словно ходила ходуном, но яростная паника оставляла тело и сознание, так что он позволил себе откинуться на подушки и запрокинуть голову. Однако в этот момент врач вернулся, да не один. Первым в комнату зашёл высокий мужчина, но, что непривычно, азиатской наружности, с раскосыми хищными глазами, точёным подбородком и, самое главное, белоснежной кожей, какая бывает только у тех людей, что предпочитают не покидать свой дом без должной на то необходимости. А таковые бывают обычно только голубых кровей, потому что даже выходцы из таких семей торговцев, как у Хисына, обычно смуглые до чёртиков, особенно в жаркий летний период, когда защиты от солнца совсем нет. А вот белоручки благородного происхождения обычно-таки в похожие дни сидят в беседке да только и делают, что обмахиваются веерами. Но не может быть азиат дворянином в Европе. Однако именно его окружали стражи, что тоже были бледнощекими, худощавыми, но явно не аристократами. Сюда что, даже работников набирали бледных поганок? Хисын не понимал ничего, особенно того, почему этот вельможа смотрит на него так пристально и изучающе. — Ну раз Вы так говорите, мистер Шмидт, то тогда попробуйте освободить его, — хмыкнул он и отступил на шаг назад, прислонившись с стене. Хисын не понимал ничего из их разговора, однако мужчина в халате уже склонился над его кандалами. — Да, господин, Ким, — врач кивнул, и показалось, что у него выступил пот на лбу, а глаза еще больше впали. Руки его слегка тряслись, словно от волнения, однако Хисын не придал этому значения. Он, наконец, сможет выбраться. Когда застежки открепились, Хисын медленно, скрипя костями, сел на кушетку и потер запястья, что ныли и были такими красными, будто он так пролежал не меньше недели. А сколько времени на самом деле прошло? Он не понимал совершенно ничего, но с осторожностью глянул на этих людей и не спешил вставать на ноги. Мужчина у стены рассмеялся и вышел за дверь. — Приведите его в общую комнату, — кинул он перед уходом. Хисын подумал даже, что, возможно, его взяли в плен. Но кто освобождает пленников? И кто содержит их в таком роскошном доме? Его вели под руку по длинным коридорам, усеянным картинами. И все в помещении выдавало богатство. Начиная от отделки стен, заканчивая люстрой, что висела в комнате, в которую его привели. Он стоял посередине, прямо как статуя, на виду у всех: и слуг, и господина, и стражи. А у другой стены комнаты была девушка, и тело ее было завязано на несколько слоев веревкой. Оно тряслось, слёзы лились из её глаз, взгляд будто умолял о пощаде. Она дрожала как ветвь на ветру и выглядела такой хрупкой, что Хисыну стало её жаль, но он лишь сглотнул образовавшуюся от нервов слюну и отвернулся, вернув взгляд на «господина Кима», как его назвал врач. Он сидел, раскинувшись на диване, будто был совсем расслабленным и курил трубку. А по краям дивана стояли слуги и санитары, словно собрались на зрелище. Все рассматривали солдата, и взгляды были их ледяными и нечитаемыми, так что не было понятно, чего вообще от него хотят и от этой девушки. Тревога поднималась к горлу, и становилось не по себе. Липкий страх покрывал его кожу гусиными мурашками, так что хотелось лишь обхватить себя руками, но он держался стойко, всё-таки и не такое повидал на войне. Стиснул зубы и сжал кулаки, чтобы если что-то пойдет не так — дать с размаху в челюсть. — Начинайте, — на выдохе пара сказал господин Ким, махнув ладонью, и снова сделал затяжку. Хисын нахмурился и стал следить за каждым движением и шагом слуг. Бледноликие стражи обошли его и направились к девушке за его спиной, так что солдат тут же развернулся и чуть было не закричал, когда в шею ей вонзили нож, причём с такой силой, что она тут же упала на пол, когда ножик вытащили из её шеи. Стражи отошли, и в тот момент Хисын даже не понял, как он начал бежать через всю комнату. Это делал не он, так велело его подсознание, его инстинкты, будто он уже знал, что делать. И впился зубами в её горло, так что девушка испустила последний вздох и повисла в его руках. — Прекрасное зрелище.

***

Клан Ким славился своими потомками. Каждый из них становился известной личностью в определенных кругах, вот и Ким Сокджин решил, что пойдет по стопам предков. В голове его зрел гениальный, по его субъективному мнению, план о том, как поработить весь мир. Мало кто из его предков пытался это сделать, в основном, все скрывали свою личность и происхождение, разбредались по разным точкам мира. Только вот он решил, что всего мира ему мало. Не хочется Землю делить с кем-либо еще. План был безумным, но в то же время, идеальным по его расчетам. Долгое время он изучал анатомию вампиров и урожденных, и обращенных. Для этого, конечно, приходилось убивать и своих собратьев, проводить опыты, но вскоре он переключился на обращенных вампиров. И обнаружил некоторые отличия. С этого момента он и начал собирать свою армию, своих подчиненных, почти рабов. И проще всего было обратить тех людей, которых потом не станет никто искать. Поэтому идеально подошло поле битвы. Умирающих солдат было легко обратить, и никто не хватится их потом разыскивать, решив, что жизнь их оборвалась на войне. О, как Сокджин любил боевые точки! Блаженный запах крови простирался на сотни километров и окутывал чарами забвения. Вампир с наслаждением вдыхал этот аромат, когда они только подъезжали в карете. Он, не дождавшись, пока слуги откроют ему двери, выскочил из кареты и пошел на зов инстинктов. Хисына он нашел в окопе, грязного, с поседевшими от ужасов войны волосами и обожженными конечностями. Сокджин брезгливо протер его шею от земли и пыли, отряхнул руку и припал к артерии, вдыхая дурманящий запах молодой плоти и крови. Все правое плечо было разодрано практически до мяса, но главной целью была артерия, кровь билась там ручьем, потому что сердце еще еле заметно постукивало, поддерживая жизнь в слабом теле своего хозяина. Сокджин облизнул свои вылезшие клыки и вонзил их в плоть. Кровь хлынула, а лицо солдата становилось с каждой минутой еще более серым и неживым. Ким пил кровь, и в тот момент, когда сердце окончательно остановилось, он закончил, промокнул губы фамильной салфеткой, оставляя на ней алые разводы, и обернулся, жестом призывая подъехавших помощников погрузить тело в карету. Хисына трясло в карете, тело его содрогалось, лоб покрылся жарким потом. Его лихорадило, дыхание судорожно увеличивалось. Он жмурился, хмурился, тряс головой, качал, будто даже без сознания понимал, что с ним случилось, и пытался прекратить это. Вены на его коже выступили, надулись, будто готовы были разорваться. Сокджин же упивался этой картиной. Когда же они приехали в поместье, скрытое далеко в лесу, то подчинённые вампира взяли Хисына и отнесли в палату, закрепили его конечности кандалами и оставили под наблюдение врача. Превращение его шло четко по плану. Врач каждый час проверял его пульс, зрачки и дыхание, удостоверяясь, что биологическая смерть еще не наступила. И вот, когда дыхание выровнялось, веки затрепыхались, Хисын открыл глаза, пытаясь соскочить, изо рта уже виднелись клыки, что сияли при свете лампы, слюна вытекала из его рта. Он бешено бегал глазами по помещению в попытке добраться до кого-то и укусить. Но конечности его были стиснуты надёжно. Врач черканул что-то в блокноте, оставил перо на тумбочке и вышел за дверь. Хисын дергался, едва не кричал, шипел, цеплялся клыками за нижнюю губу, пока фигура врача снова не показалась в дверях, а за ним и стражи. Голову Хисына грубо зажали, не давая ни повернуть ей, ни двинуть челюстью, пока врач вливал ему в рот красную жидкость. Сразу после двух глотков уже стало легче, солдат допил, облизал клыки и вновь упал на кровать, прикрыв глаза, пока после этого не очнулся окончательно. И вот, он снова проснулся в этой палате, вновь перед глазами был белый потолок. Однако, на удивление, он не был прикован, так что сел на кровати и поднял взгляд к стражам, смотревшим на него невозмутимыми глазами. Они переглянулись, и один из них вышел за дверь на несколько минут. Хисын зажмурился, и перед глазами снова возникла картина, когда он впивается клыками в шею, пил кровь из сонной артерии и не мог оторваться. Запах его опьянял, манил, так что даже отчаявшийся взгляд девушки не остановил его перед тем, как он вонзился в ее кожу. Он не верил, что сделал это, что лишил жизни неповинную ни в чем душу, выпил ее кровь. Кровь! Да как так вообще можно. Нет, он убивал на войне, но то было другое. Там, на фронте, были враги, задумавшие захватить его Родину, так что тогда он делал благое дело, спасая мирных жителей от этих варваров. Теперь он точно попадет в ад, хотя он и так это знал, учитывая, сколько жизней было на его кровавых руках. Захотелось помолиться, прийти в ту церковь, куда они ходили по выходным с родителями, и прочитать молитву. Хотя он уже не верил, что Бог на его стороне, однако губы сами молвили шепотом заученные строчки, взывая к Всевышнему. Он не прервался даже тогда, когда дверь отворилась, и раздался тихий смешок, сбивший с толку. Но Хисын прочитал молитву до конца и перекрестился, лишь затем открыл глаза и взглянул на врача, стоявшего у его кровати с некой ухмылкой, которую он попытался скрыть. — Боюсь, здесь уже никакой Бог не поможет, — хмыкнул он и обратился уже к стражам, — отведите его в общую комнату, он еще успеет на завтрак. Хисын не понял ничего, но его уже подняли за подмышки и вывели из палаты. — Теперь ты будешь жить здесь. Тебе выделили комнату номер пять, будешь спать там. По распорядку дня завтрак в девять вечера, потом тренировки, в час ночи обед, затем досуг в общей комнате, либо продолжение тренировок, ужин в пять утра, и отбой в семь утра. Мозг Хисына кипел, пока его вели по коридорам, а затем его просто оставили в комнате, набитой такими же юнцами, как и он сам. Никто практически на него не обратил на него внимание, все были будто коматозными, двигались без особой энергии, словно пребывали в прострации. У солдата пошли мурашки по коже от такого зрелища, и он вздрогнул, когда рядом с ним оказался еще один парень. — Новенький? — спросил он. — Выходит так, — пробормотал Хисын. — Тебя наверно ко мне подселят, у меня в комнате кровать свободная, — пролепетал вампир. — Как звать тебя? — Хисын, — отозвался он, оглядывая нового знакомого. — Лукас, — внешность и правда выдавала его вампирское начало, кожа его была бледна, как у всех в этом доме, глаза сияли, хоть и виднелась в них некая хищность, а русые локоны волос сливались с цветом губ, при подергивании которых иногда виднелись клыки. — Скоро завтрак, как только подадут команду, не опаздывай и иди со всеми в столовую, — сказал он и пошел дальше, к компании остальных вампиров. — А ванная комната здесь есть? — окликнул его Хисын, так что Лукас обернулся и указал рукой на первую дверь по коридору. Солдат пошел туда, отворил дверь и запер ее. Комната была маленькой и безжизненной, но не роскошной, как весь остальной интерьер, однако не это его интересовало. Он перевел дыхание и снял с зеркала черную накидку, придя в ужас. Хисын не верил своим глазам, он медленно дотронулся дрожащими руками до щек и потрогал ими свое бледное лицо. Он теперь был таким же. Безликим. Загар его исчез, и теперь он словно стал фарфоровой статуей. Под глазами виднелись мешки, а на ключицах стали видны вены, выпирающие как никогда. Лицо его осунулось, будто он скинул килограммов пять, хотя было не удивительно, если так и есть, ведь не было известно, сколько он так пролежал без еды. И нужна ли она ему теперь? Этого он тоже не знал, зато дотронулся до кончиков седых волос. Но это уже нельзя было списать на вампирские особенности, ведь не было ни одного… существа в этом поместье, которое было бы тоже седым. Ни врач, ни господин, ни стражи не были с поседевшими волосами. Значит Хисын сам поседел. Но, конечно, это было не самое ужасное в этой ситуации. Плевать ему было на внешний вид, главное было избежать этого дурдома, хотя, кажется, он теперь навсегда здесь застрял. За дверью раздался звон колокольчика, так что Хисын накинул ткань обратно на зеркало и поспешил выйти. Вся толпа шла за направляющем, которого Хисыну даже не было видно, он лишь следовал за стадом. Их привели в столовую с множеством столом, на которых были различные яства, только вот ему не хотелось ничего брать в рот. Он даже не считал, что заслуживал еды. Как он может есть после такого? Однако все равно сел и оглядел стол. По центру стояла запечённая утка, рядом — картофель, овощи. И ничего из этого он не хотел, однако все равно положил немного картошки и кусочек утки, чтобы слиться с толпой и не оголодать, потому что он подозревал, что тогда может пострадать еще больше ни в чем неповинных людей. Еду приходилось запихивать в себя силой, однако он все равно пытался, и вот когда рука потянулась к напитку, он задрожал, потому что только по виду понял, что это кровь. Однако клыки зачесались, он хотел испить этой крови, он в ней нуждался, слюна смочила его рот, прежде чем он все-таки выпил стакан до краев. Тонкая струйка потекла его его подбородку, но он ее быстро слизал и закрыл глаза ладонями. Это было невыносимо. Но это было только начало.