Сто свежих роз

Сайно полнился ощущениями истомы и волнения. Ему не хотелось отпускать Кавеха, но одновременно, был чуждым и странным запах – смесь свежего пота и амбровой взвеси, поднимавшейся от влажных Кавеховых волос; начинала приносить неудобство поза – пятки Сайно вжимались в чужую поясницу, влага текла по ложбинке между ягодиц, капала на простынь, и та неприятно, мокро липла к заднице; суетливо сновали мысли – что теперь делать, должны ли они продолжить, мог ли Сайно и дальше его обнимать? Кавех, казалось, не мучился сомнениями. Сайно чувствовал, как он подрагивает и крепнет внутри, как тягуче возобновляются мелкие движения бёдер, вдавливаясь с увесистой, игривой силой: то мягко покачивая, то вдруг набираясь звоном шлепков. Руки обнимали бёдра, вдавливаясь большими пальцами в промежность, а потом Кавех снова растягивался над ним, как раскрывается над моряками парус – закрывая солнце, облекая всё собой. На секунду Сайно захотелось разделить восхищение и радость с тем, с кем он всегда делил самое дорогое. - Тигнари, - хрипло сказал он. Аль-Хайтам среагировал быстрее, чем кто-либо из них. Движения Кавеха прекратились, он слегка отстранился, чтобы дать место происходящему. - Отпусти меня, - тяжело сказал Тигнари. Аль-Хайтам крепко держал его запястье. - Твоё дендро нарушит текущие показатели. - К чёрту это всё, он хочет… Почему аль-Хайтам решил потянуть Тигнари на себя, а не подмять, он бы объяснить не смог. Возможно, привыкший действовать наиболее эффективным путём, он посчитал, что лучше продемонстрировать покорность, чем пытаться усмирить потомка валука шуна. Хвост заходил с такой яростной силой, что витраж задребезжал, когда Тигнари случайно по нему ударил. Губы впились возле ярёмной вены, и аль-Хайтам испуганно схватил ртом воздух, обожжённый страстью и страхом. Но Тигнари не пытался его укусить, довольно размахивая хвостом, он придавил бедро аль-Хайтама коленом, с силой отодвигая второе, помещаясь между ними, чтобы начать его целовать - очерченные против солнца, два тёмных силуэта, пьяных от жара и желания. Кавех, твёрдо вжавшись внутрь, опустился на бок, за спину Сайно, и прижал его к себе, клюнув поцелуем щёку. Мелькали розовые кромки языков, вскрывающих рты, руки сновали под одежду, заголяя беззащитные бледные ученые бока. Терпеливо сносивший звериную нежность аль-Хайтам, наконец, подал голос. - Можно ли быть помягче? - Тебе лучше помолчать, если не хочешь лишиться девственности сегодня. Сайно понял, что так Тигнари утешал и просил о близости, и уверял, что не причинит вреда, а только приласкается. Но аль-Хайтам устало вздохнул. - Именно эти ограничения в твоей голове и не позволяют тебе принять новые системы учёта. Я ведь говорил, что прогнозирование – одна из моих сильных сторон. Добраться до своей части эксперимента девственником я и не рассчитывал. Действующий великий мудрец был великолепным стратегом. Вмиг осмелевший Тигнари по-хозяйски дёрнул с него штаны, бряцнувшие многими украшениями – на живот тяжело шлепнулся член, полностью вставший, с крупной, блестящей от смазки головкой. По лицу аль-Хайтама прокатилась рябь смущения, и Кавех, очарованный этим выражением, протянул руку, собираясь убрать упавшие на лоб пряди, когда со стороны Тигнари послышался утробный рокот. Кавех едва успел отдернул руку, прежде чем раздался голодный щелчок зубов. - Прости, прости, – Тигнари прикрыл глаза, обтёр лицо ладонью, спросил с раздражением: - Тебя разве не учили не подходить к животному, когда оно ест или совокупляется? - Ну, знаешь! До сегодняшнего дня я все-таки считал тебя больше человеком, чем животным! - Прости. Мне следовало предупредить вас заранее. Я не смогу делить партнера, во всяком случае физически. Это будет насилием по отношению к моему анималистическому наследию. Аль-Хайтам смиренно лежал под Тигнари и смотрел на него во все глаза – мышцы его пресса жадно сокращались, член слегка приподнимался, покачиваясь, несчастно, ищуще тычась в пустоту. Эта картина – крупное, фигурное тело, ухоженное, выпестованное, дышащее бессмертием, от одного прикосновения к которому во рту разливалась сладость, распростёртое с девственной недвижимостью, с овечьей покорностью, с безбоязненной робостью, распятое под зверем – являла собой почти ритуальное изображение. Такие фрески хранились в самых тёмных альковах храмов Алого Короля. Сайно захотелось, чтобы Тигнари повернул аль-Хайтама на живот, как тигр ришболанд переворачивает лапой катающуюся перед ним в течке суку. Кавех неловко кашлянул. - Есть ещё что-то, о чём нужно знать? - Да, да. Ни в коем случае не трогайте хвост, если только я сам не… подставляюсь. Есть вероятность, что могу покалечить. И валука шуна совокупляются циклами, боюсь, это займёт около часа. Если что-то покажется вам опасным, прервите нас. - Ты только что чуть не откусил мне руку, - скептически произнёс Кавех. - Просто плесни водой. И для них наступило время любопытнейших открытий. Член Тигнари оказался частично соответствующим физиологической норме фелинных, будучи однозначно человеческим. Внизу имелось уплотнение, которое под воздействием пальцев аль-Хайтама начало слегка раздаваться. Тигнари прервал его, обласкав тем же бесстыжим образом, каким ранее Кавех касался Сайно. Голая, невесомо блестящая тончайшей поволокой пота грудь аль-Хайтама медленно поднималась и опускалась, лицо казалось расслабленным, Тигнари лениво вылизывал его внизу, своим языком и ушами, заинтересованно покачивающимся хвостом и совершенно умиротворенным выражением лица превращая развратные ласки в акт заботы, ухаживания, самой доверительной близости. Пока его брови не сошлись на переносице, а язык не толкнулся внутрь: аль-Хайтам резко вдохнул, приподнимая бёдра. Но Тигнари уже скользил острым кончиком, едва касаясь алевшей окружности выше, прихватил губами мошонку, и снова бросился вниз, вдавливаясь языком. На его щеках поблескивали слюна и масло. Беззвучно нанизываясь на чужой язык, аль-Хайтам выглядел совершенно потерянно. Они молчаливо сменяли позы, лаская друг друга как отлаженный механизм, раскачиваясь, смыкаясь. Сайно лежал на груди Кавеха, наблюдая за тем, как покачивается картина перед глазами. Эротическая машина. Оголённые донага, перламутровые от физического здоровья и силы, они предстали древним уроборосом. Аль-Хайтам, запертый под зверем, теперь принимал Тигнари, устроившегося над его лицом, уязвимо закинув голову, шумно дыша носом. Один рот побуждал другой, посредством работы чистейшей физики доказывал величие динамических машин. Чем шире раскрывался один рот, чем сильнее подавался на член, тем активнее становился другой, нанизываясь в ответ. На запрокинутой дугой шее аль-Хайтама появлялся и исчезал бугорок – физиологическое чудо. Узел Тигнари достигал губ, и размыкаясь с ними, нес за собой прозрачные нити слюны, жилы напряженно проступали, кожа влажно серебрилась под утренним светом. Пока Тигнари наконец не поднял аль-Хайтама на четвереньки – дрожащего, задыхающегося, сотрясающегося всем своим безупречным телом, с красными губами, красным от духоты лицом, затопленным стыдом – воплощение власти, которой один человек может обладать над другим. И эта власть казалась ещё более полной, ещё более губительной из-за того, как бесполезно тёрся о воздух крупный, фертильный член аль-Хайтама. Не оплодотворял, не пенетрировал, совершенно безнадёжный в своём натуженном алом великолепии. Тигнари надавил руками на напряжённую спину, на закостеневшую поясницу, и колени аль-Хайтама тяжело, насильно разъехались, наконец придав его телу фигурный изгиб, с непристойно вздёрнутыми ягодицами – пышными, крепкими, нежнейшего оттенка, цвета дынного печенья. И это, казалось, стало последним, что сломило не издававшего до этой секунды ни единого звука аль-Хайтама. Подавляя глухое рыдание он уткнулся лицом в простынь, сминая её ладонями до побелевших костяшек и хлопкового треска, комкая, роясь в ней так, будто хотел укрыться от позора. Член Тигнари проскользнул в него с безжалостной лёгкостью, шлепнувшись о ягодицы узлом. Аль-Хайтам взвыл, Кавех обеспокоенно зашевелился, но Сайно удержал его, кивнув на весомо покачивающийся, проливающийся спермой член. Тигнари раздражённо, неудовлетворённо дёрнул бёдрами, как может тупо биться только зверь, без всякой осторожности, ведомый инстинктом, пытаясь протолкнуть узел в ничего не соображающего, всё ещё потряхиваемого оргазмом аль-Хайтама. И наконец рывком загнал его в обмякшее на миг тело. Аль-Хайтам шокировано вскинулся, беззвучно раскрыв рот, Тигнари вцепился в его затылок, придавил со всей силы к кровати обеими руками и задвигался так, что комната зазвенела от шлепков. А спустя долгие минуты Тигнари с дикарской же нежностью зализывал карминовые пятна на плечах аль-Хайтама. Забрызганный собственной спермой, он не позволял себе всхлипывать, хотя плакал, и покрасневшими глазами смотрел на Сайно. «Да, брат, – подумал Сайно. – Хорошенькое ты придумал дело. Хорошенькое. Вот ведь горе от ума. И что теперь? И как мы дальше?» И дьявольская, тягучая мысль пронзила Сайно, как упавшее на простыню полуденное солнце пронзало многоярусный витраж – прикоснуться к этим уязвлённым губам в поцелуе.

…

Собирались долго, опустошённо; задумчиво бродили, готовили завтрак. Аль-Хайтам выглядел так, будто в любой момент готов был обрушиться под нестерпимым гнётом впечатлений. Комнату Кавеха, где всё происходило, хотелось сжечь. Сайно выпросился в кабинет и медитировал, и в тайне повторял сутры, выученные в Храме Молчания, вспоминая, как пугали его в детстве выпученные, вымазанные чёрным воском глаза Германубиса, а теперь, спустя столько лет, казались родными. «Кто от правды и в правде… для кого истина, безъязыкая, безымянная, господин мой…» Слова в феноменальной памяти Сайно жили так, будто произнесены были вчера. Когда Сайно вышел, Кавеха уже не было, а Тигнари и аль-Хайтам, устроившись в гостиной, сосредоточенно переносили данные с приборов в таблицы. Взгляд Тигнари периодически обеспокоенно метался по лицу аль-Хайтама, но тот казался непоколебимым, как если бы ничего не произошло. Аль-Хайтам, не глядя, произнёс: - Ещё понедельник и среда. Три раза для каждого испытуемого. Здесь в восемь вечера, не забудь прийти завтра на осмотр. Сайно зарделся от мысли, насколько медицинским может быть этот осмотр, и удивился сам себе – чего уж было стесняться. - Понял, - скупо ответил он. И хотя ему не хотелось оставлять друзей в подавленном настроении, как полагал Сайно, ничего страшного в этом не было, за гормональным пиком следовала яма, и Сайно тоже в ней пребывал – стыд и утомление едва перекрывались той радостью, которую он пережил. И только память, прозрачная как пустынный алмаз, позволяла ему наслаждаться ей снова. - Тигнари, - снова позвал Сайно; уши готово вспрыгнули, глаза – большие, внимательные, человеческие глаза - обратились к нему. – Я буду ждать нашего с тобой дня. И то, с какой искренностью Сайно произнёс эти слова, отразилось в лице Тигнари, ставшим жалостливым, растроганным. Неожиданно глаза его налились слезами, и он взволнованно раскраснелся. - Прости меня. Я был слишком грубым, верно? Сайно перевёл взгляд на аль-Хайтама, чьи скулы подёрнулись такой ярой алостью, что, казалось, кожа с них слезет, обожжённая разгорячённой кровью. - По статистике… - начал он, сам себя прервал, вдруг повернулся к Тигнари и, поймав прямой взгляд, откровенно произнёс: - Это было впечатляюще, я не пожелал бы иного. Благодарю. Тем не менее в следующий раз, пожалуйста, поцелуй меня хотя бы единожды. Сайно улыбнулся, и заметил такую же тонкую ухмылку у аль-Хайтама. Тигнари облегчённо засмеялся, наполненный счастьем, обняв ладонью лицо аль-Хайтама, он потянулся за поцелуем. Их головы симметрично склонились, вторя той идеальной механике, какая находила выражение в каждом их взаимном движении, и Сайно удовлетворённо, сыто прикрыл глаза.

…

Понедельник всё ещё был днём отпуска, поэтому Сайно удивился, когда с утра в дом Сайруса доставили письмо от помощника малой властительницы с просьбой прибыть в Академию. Собираясь на встречу, Сайно как будто пребывал не в себе, движения его были плавными и ленивыми, мысли неуклюже ворочались, и, более того, окружающая действительность тоже странным образом преображалась. Сайно, выйдя в отцовский сад ранним утром, отметил его тихую, бездыханную обворожительность – грубые кожистые листья смоковниц, похожие на раскрытые ладони, весело тянулись к верху, словно кряжистый старец умилительно протягивал к солнцу руки и лицо. В чаше для полива купались малиновки, задорно пушась. Холод воздуха пронизывало лучистое тепло, ложась на щеки и лоб, и Сайно чувствовал себя заворожённым, очарованным. Город, умытый ночным дождём, блистал с прилавков глазурными боками спелых зайтунов, расстилал на продажу ковры цветастой охры и узорчатого тришираита, соблазнительно пах шафраном, падисарой и чёрным кофе. Когда Сайно уже шлёпал босыми ногами по мрамору дома Даэны, студенты тоже казались ему приятно оживлёнными, умными и старательными. - Генерал! – окликнул его звонкий голос. Сайно обернулся и столкнулся с Нилу, чья обворожительность ударила его под дых с неожиданной силой. Олицетворение лотоса - она казалась богиней свежести, улыбающаяся, тонкая, как стебель водяной лилии, увенчанная короной жрицы, означавшей, что танцует она, восславляя Буер – свою госпожу. Сайно обомлел от её достойной, изящной красоты – неужели за ту неделю, что они не виделись, Нилу вдруг озарилась этой неземной прелестью? - Вы разве ещё не в отпуске? – спросила она; по-детски огромные глаза смотрели с любопытством. - Меня пригласил на беседу помощник госпожи. - Ох! И мне ведь к нему нужно, - застеснявшись, Нилу призналась: - Он выглядит таким серьёзным, даже и не знаю, как подступиться со своей просьбой. Сайно остро захотелось утешительно прикоснуться к её оголённому плечу, сиявшему ягнячьей белизной, но он не посмел. - Ты жрица госпожи, любая твоя просьба будет исполнена, - мягко сказал он. Нилу вдруг посмотрела на него внимательно и долго, и очаровательно вспыхнула, лицо её налилось живой розовостью, глаза заблестели. - Вы… вы как будто изменились, генерал, - пробормотала она. - Я? – изумился Сайно. И видимо, изумления в его голосе было так много, что Нилу приняла его за гнев. - Нет! – она испуганно замялась, потому что не могла говорить против правды, которую видела, но и не знала, как облечь её в слова. Наконец, Нилу выпалила: - Вы хорошо выглядите! С её лица разом схлынули все краски, она резко развернулась, и сандалики быстро застучали по мраморному полу. - Спа… Спасибо! – запоздало крикнул Сайно, чтобы она не думала, будто сказала нелепость.

…

Было не много вариантов, зачем он понадобился помощнику Кусанали. В Академии о нём ходило много разных слухов, самая распространённая легенда гласила, что Мастер Шляпка не употреблял пищи. Его и правда ни разу не видели за едой. Сайно знал, что он тоже был божеством, может быть, полубожком, недоархонтом. Чувствовал, как ощущал веление Германубиса, как испытывал божественное присутствие малой властительницы. Его походка, то, как он на равных вышагивал рядом с госпожой, и как, казалось, разделяли они царственное право, то, как одинаково смотрели, как угадывали друг друга и бесконечно отдалялись от других, придавало им общую суть, свидетельствовало об одном материале сотворения. Сайно усмирял свою подозрительность и не допускал возможности расследовать личность существа с забавным именем Мастер Шляпка. Заняться этим делом означало усомниться в мудрости архонта, а это отдавало ересью. Ещё более очевидно о божественном происхождении Мастера Шляпки свидетельствовал трепет, который Сайно невольно испытывал при соприкосновении с трансцендентальным. В движениях, повороте головы, взгляде и едкой улыбке, за которой не скрывалось настоящей едкости – губы этого существа не знали иной формы – во всём жила сила. Его глаз бога внушал Сайно ужас, не только это был чужеземный элемент (электро Сайно было рождено в пустыне, а значит принадлежало Сумеру), но и священная, ослепительная бирюза – небеса на юге никогда не принимали такого цвета – доставалась своим владельцам страшным путём. Бог ветров благоволил людям, избавленным от оков, и его суждение было изощрённым, хотя сам он казался простаком. Истинно свободен был только тот, кто более не связан с миром ни одной клятвой и ни одним бренным телом, для кого не осталось границ, кто не знал меры. Сайно прозрачное мерцание очаровательного голубого самоцвета, вплетенного в ловец снов, казалось стылым, какими ледяными бывают ветра на родине анемо-архонта. О приближении Мастера Шляпки всегда сообщал хрустальный звон, какой, если прислушаться, сопровождал и малую властительницу, а, может быть, они стали так неразделимы, что Сайно просто мерещились перезванивающиеся колокольца в присутствии госпожи. Дверь офиса Сайно открылась, и, едва помещаясь в проём, в комнату вплыла огромная амигаса. Мастер Шляпка был окружён тем призрачным холодом, каким по утру в пустыне окутаны сизые от инея красноплодники. В руках он держал лист бумаги, губы его расплылись в улыбке, которая неизбежно делала взгляд острым, хитрым. - Властительница Кусанали передаёт для генерала махаматры координаты своего давнего знакомого, о котором как-то упоминала во сне. На бумаге была нарисована карта, указан адрес, обратиться следовало к господину Чжун Ли. Сайно сухо поблагодарил, обещание путешествия его обрадовало. Госпожа обладала знанием, которое делало её мышление провидческим, и, вероятно, эта встреча была организована с гораздо более дальновидными намерениями, чем Сайно мог бы предположить. Но он также неприятно отметил, что если раньше обещание дороги в неизведанные земли увлекло бы его полностью и заставило тут же собираться в путь, теперь же о необходимости оставить дом он думал с неохотой. Более того, та обворожительность, какую он сегодня заметил в Нилу, также завладела и Мастером Шляпкой. Сайно отметил не только запах, который раньше для него не существовал, но и изящные ленты, составлявшие часть амигасы, и напоминавшие о пустынных невестах, в чьи волосы обряд требовал вплетать багряные ленты. Непроизвольно эта часть наряда Мастера Шляпки выглядела празднично, а его снисходительная манера вызывающе сочеталась с торжественным костюмом. И для Сайно наконец стало очевидно: это не люди вокруг обзаводились притягательной аурой, а что-то сделалось с его глазами. А затем его пронзила такая тоска, какой он не испытывал ещё ни разу. - Ты тоже читаешь мысли? – напряжённо спросил Сайно. - Только тех, кто принадлежит мне целиком и полностью, - высокомерно ответил Мастер Шляпка. Сайно усмехнулся. - На подобный фокус способны и некоторые из смертных. Мастер Шляпка развёл руками. - Любой смертный способен вознестись. Впрочем, не мне с тобой об этом говорить. В его словах не было враждебности, участливо позвякивала амигаса, усаженная на крутящуюся по сторонам голову. - Госпожа передавала что-нибудь ещё? - Она не велит ехать, пока ты не испытаешь необходимости. «Путешествие, начавшись с замысла, может длиться годы, прежде чем переступит порог» - так она сказала. Как только выйдешь на работу, она приглашает тебя посетить Храм Сурастаны. - Что она хочет обсудить? – нахмурился Сайно. - Подозреваю, госпожа просто хочет тебя увидеть, - устало прикрыл веки Мастер Шляпка. – Она принимает много гостей, считает… считает, что ей… нужны друзья. Мастер Шляпка казался смущённым, и Сайно позабавило, как должно быть, малая властительница, прикрываясь этим нелепым предлогом, старалась сплести жизнь своего собрата с жизнью своего региона. Он уже принял негласное руководство Вахуманой, что мешало завести знакомства и обзавестись коллегами с других даршанов? - Но что более важно, на этой встрече ты научишь её играть в «священный призыв», - веско продолжил он. – Через три месяца состоится дуэль между госпожой и Путешественницей. Наша госпожа должна победить. Лицо этого существа преобразилось, черты заострились, весь его облик – свадебное убранство, ребяческая полнота щёк – преисполнился хищностью и гибелью, глаз бога яростно вспыхнул. Но Сайно, росший в Храме Молчания, знал о гибели всё, и умел распознавать всякие её виды. Гибель, которой был заражен Мастер Шляпка, грозила только ему самому, её знамение узнавалось в лихорадочном глянце глаз, в уязвлённом покраснении щёк. Сайно мгновенно понял, что он был из тех безумцев, которые готовы были отдаться Люмин целиком и полностью. Целиком и полностью, так, что она знала бы его мысли, как свои. - Я научу тебя играть, - выпалил Сайно. - Зачем? – непроизвольно огрызнулся Мастер Шляпка, и будто очнулся от своего гибельного переживания, осоловело моргнул, повторил уже спокойно: - Зачем? - Ты ведь не хотел бы и сам проиграть Люмин? - Мне всё равно, - расплылся он в едкой улыбке. - Ты смог бы играть с госпожой. Вы оба совершенствовали бы свои навыки, тогда как я не смогу посещать её каждый день, это не пристало генералу махаматре. Сайно понадеялся, что Мастер Шляпка упустит невольную грубость, намекавшую, что у генерала дел было побольше, чем у двух богов. Мастер Шляпка смерил его взглядом и молча отодвинул стул для посетителей. Такого ответа было достаточно.

…

Закончили они только к обеду, разыгравшийся божок азартно перебирал колоды, которые Сайно ему предлагал, пока не убедился, что предпочитает игру через стимуляцию. «Не удивительно», - вяло подумал Сайно. И мысли его плавно перетекли к эксперименту, и той стимуляции, которая с ним что-то сделала, превратив его глаза в пару восторженных окуляров, сквозь которые мир казался лоном вечного фестиваля и неизбывной милости. Отправив Мастера Шляпку к знакомому издателю, обладавшему впечатляющей коллекцией карт, Сайно разминался, ходя по кабинету и потягиваясь конечностями, когда дверь резко распахнулась. - Дорогой мой, ну, это же невыносимо! В вокабуляре Кавеха «дорогой» относилось к рабочему диалекту. И по одному этому слову Сайно понял, что он взволнован и крайне расстроен. Волосы Кавеха растрепались, лицо было подернуто тревогой, смотревшейся на нём с кинематографическим изыском. Позавчера Сайно делил с этим человеком постель, позволял брать себя, и в нём с неожиданным огнём ожила затаённая нежность; ему были милы черты лица Кавеха, его светлые волосы, высокий учёный, многоумный лоб. Затопила радость, защекотав мышцы щёк, охватило счастливое безумие, ударив кровью в бедную голову, вернулась с тройной силой тоска, нашедшая свою чашу, из которой пила, как из сладчайшего родника. Сайно опёрся о стол, физически ослабев от осознания своего положения. - Этот болван! – тем временем распинался Кавех. – Идиот! На кой чёрт ему двойные купели? Они уже тридцать лет как вышли из моды! А крыша! Плоская, как задница его мамаши! Крутые формы нам не по нраву! - А сад? Сад ему понравился? – прервал Сайно. Кавех вздохнул, успокаиваясь. - Ничего великолепнее этого сада он не видел. Но, вообще-то… всё это ерунда, я не за этим… - Кавех стушевался и приблизился, осторожно обняв Сайно руками за плечи, оглядывая его с головы до ног. - Как ты себя чувствуешь? На светлом лице отразилось выражение беспокойства, брови уязвимо сошлись, и эта мягкость, и участие, и вкрадчивая, пронзительная заинтересованность впились в Сайно, причинив ему самую упоительную боль, какую он только знал. И он сделал то, чего требовала от него природа и законы жизни. Он поцеловал Кавеха, а когда ощутил, как смело, отчаянно задвигались в ответ чужие губы, понял, что погиб. Они все погибли.