Высший стол

Тишина. Редкая, но верная спутница его ночных кошмаров и галлюцинаций. Все утопает в звенящей, бьющейся эхом об острые углы тишине, будто немое кино. И это первая причина, почему Дмитрий не хочет верить в этот сон. Второй же является то, что спустя столько лет он на него подсел, как вахтёры на опиум, а тот беспощадно драл с себя яркую обертку, раскрывая гниль. Красочные пятна блестят вокруг, расплываясь по голым стенам. Кто-то кричит, поет, а знает он все это лишь по воспоминаниям. Церковный хор льется в уши громогласной кашей, на самом деле не издав ни звука. Стекает вдоль стен, цепляясь за шкафы и обволакивая окна. Пол растекается лужей, то волнами разбивая паркет в щепки, то зыбчатым песком топя в себе человеческие ноги. Сжимая зубы в скрипе, мужчина мотнул головой, пытаясь восстановить уплывающую картинку. Пытаясь вновь узреть тёмный, тощий силуэт между швов вырвиглазных, радужных пятен. — Анселл! — сверкая расширенными янтарными глазами, крикнул Дмитрий в заполненную пустоту рядом с собой, поверхностно и свистяще дыша. Он мотал головой, не шагнув и шага. Ноги будто примерзли к полу, застряв во льдах без возможности выбраться. — Ерс? — нерешительно двинуло нижней губой чье-то темное, непроглядное выше переносицы лицо, резко появившись перед мужчиной. Дима панически отшатнулся, чудом не упав на спину, но спустя несколько тягучих секунд он ринулся к черному силуэту, неуверенно вцепившись руками в воздух по обе стороны. Но как только большие, сиреневые от синяков и укусов, руки остановились за несколько сантиметров от чужого тела, все вокруг окончательно поплыло внушительной, оглушительной волной, упав в бездонную чернь с головой. Дмитрия выкинуло в реальность, окатившую его холодом и отчуждением. Застыв до самых уголков губ, он безмолвно смотрел на зеркало перед собой, распахнув глаза и стремительно побледнев. Тишина же за спиной озлобленно шипела, нагоняя напряженность, словно проклиная: “Глупый человек. Глупый человек!”. Янтарные, отлитые золотом у зрачков глаза сузились, скрыв глазницы за длинными, густыми ресницами. Но он продолжал упрямо смотреть в отражение, не замечая, как руки, окаменевшие в согнутом положении у горла, начинают затекать. Боль скапливалась и стекала каплями вниз по линиям вен и связок, скапливаясь в тугой комок, как слезы на подбородке, в локтях. — Это был сон, — разочарованно прошептал Дмитрий, усталым, давно потухшим желтым взглядом оглядывая старчески побелевшие волоски из неопрятной, запутанной шевелюры. Зеркало мутно блестело в ответ, открывая обзор за спину мужчины: знакомые стены с облезшей краской, старенькие шкафы до потолка и желтоватые фотографии рядом с косяком открытой двери. Спрятавшись, цветастые пятна отступили, уплыв по стенам вверх текучим, зыбким песком. Настенные часы ворчливо отстукивали секунды, давя идущим временем в своей охапке. Слегка нахмурив брови и поправив пальто, Дима кивнул и зашагал долой из комнаты, щелкнув выключателем ламп. Привычка. Шелест упаковки букета свежих подсолнухов; стук стареньких, местами порванных туфель; длинное черное пальто ниже колен, чей высокий ворот укутан тонким шарфом; дорога, выложенная каменной плиткой железно-серого оттенка, ведущая к воротам кладбища. Обычный день привычной субботы, как и все дни в прошлом. Он отдал бы все, если была возможность не встречать так каждый день. Если мог бы встречать не могилу, а человека, которого сердце, до сих пор бешено колотясь, любило. Путь до назначенного места не вышел долгим, будто его полностью проигнорировало сознание. Лишь память вывела Дмитрия в нужную сторону, ведя в сторону низкого, потрескавшегося надгробия. И вот он стоит напротив, пристально глядя на надпись, хоть в мыслях и летая в четвертом измерении. — Я принес цветы, — запоздало вспомнил он, сев на одно колено и поставив букет рядом с прошлым. Яркие, цветастые подсолнухи в бежевой, мягкой упаковке. Поджав губы в тонкую линию и встав на ноги, он снова погрузился в свои раздумья. Ему обязательно нужно изменить цветы. Подсолнухи… Но как бы это не резало острейшим ножом по сердцу, это был самый лучший выбор. Анселл заслужил это в кои-то веки. Мотнув головой, из-за чего на лоб прилипли сбежавшие из прически пряди, Дмитрий неловко замялся. Единственное, что точно нужно — прекратить думать об этом. Сжимая клочки бумаг и пачки сигарет в руках, спрятанных в карманах, он и не заметил, как чужой, высокий силуэт остановился рядом с ним, также заглядывая в надгробие. — Здравствуйте, сэр Дмитрий, — тепло улыбался русскому тот, бросая на его бледное лицо приветливые взгляды красных глаз через стекло очков. Длинные, черные ресницы бросали тени, играясь и превращая радужку в темно-бордовый даже в дневном цвете, пока ветер перебирал густые, кудрявые черные волосы. Брюнет был одет просто, можно даже сказать скромно: темная водолазка, пиджак до бедра и серые джинсы. Глядя на него явно не скажешь, что он — глава огромного клана, и именно его за воротами ждет армия из вооруженных людей. Те не шумели по приказу, но окружили местность, патрулируя с пистолетами и винтовками в руках. Союз мог поклясться, что даже видел пару StG 44. — Здравствуй, Генрих, — холодно ответил Дмитрий, кивнув парочке людей за спиной немца. Множество людей в окружении немца остались еще от его отца, поэтому знал он некоторых даже в лицо (особенно приближенных). — Я хотел бы поговорить с вами, — опустив голову и спрятав за челкой глаза, начал брюнет, неловко кусая губы. Но заинтересованный взор Димы привлек, заставив того свести брови и сжать губы, без слов спрашивая “Ну?”. — Как вы относитесь к Лондону? — К какому именно? — стальным голосом требовал деталей шатен, но смягчился, осекшись, — Континенталю или синдикату чая? Шутка сработала, если учитывать мелкую улыбку и отступившую суетливость в чужих глазах. — Обоим. Чувство есть странное, — срывал кожицу у ногтей на левой руке тот, выглядя как запутавшийся ребенок, как и привык его видеть он, — С Британией нечто мутное происходит. “Как всегда” — высокомерно фыркнул бы Он, но его не было. Союзу даже хотелось бы усмехнутся от комичности: он воспитывал и помогает сыну своего возлюбленного, когда самого отца давно уже нет. Вот же черт… — Слишком уж больное внимание к Администрации? — быстрее нервозно двигавшихся губ Германии сказал русский, догадавшись, — Как и десятки лет назад. Не забыть уж те горящие глаза и выкрики новоиспеченного главы Английского синдиката на его первом собрании Высшего стола. Когда объявили о неизвестном “Альфреде Кроунфорде”. — Я бы посоветовал вам уехать, — выталкивал острые слова из горла Генрих, сам же хмурясь как ужаленный. Но Союз будто не почувствовал этих тычков ножа, только отстраненно, как-то ледовито усмехнувшись. — Раз уж мы играем в советников, — рваными, быстрыми движениями вытащив из кармана пачку сигарет начал Дмитрий, направив все свое внимание на потрепанную обертку, — Я посоветую тебе торопиться. — Вытащил одну движением большого пальца и поднеся к синим губам, зажег. — Скоро у чаехлёба будет уже двадцать лет опыта на плечах. Двадцати не было даже у него — полные перестрелок и бегов на километры шестнадцать лет. Впрочем, он не жаждал продления срока. — Опыт не измеряется в годах, — раздраженно просипел под нос Германия, пытаясь отодвинуть тему со временем куда подальше, но застревая в ней все больше. — Ум и хитрость твое раздражение у него не спиздит, — говорил сквозь зажатую в зубах сигарету Союз, пряча ржавую зажигалку в закромах пальто. — Играй тем, что сможет обмануть даже самого большого лиса. — Дмитрий никогда не был силен в подсказках или советах. Лучше строить точный план, но пенсия отбивала у него желание в это влезать. Он давно мертв для всего преступного мира, и пусть это продлится как можно дольше. — Это сложно, когда ты не знаешь правил игры, — задумчиво пожал плечами Генрих. Он был “слишком юн и неопытен”, ведь ступил на место главы недавно, только разобравшись со всеми делами и проблемами внутри дома. — Ты знаешь их. — Холодный взгляд, направленный прямо в чужие глаза и блестящий железом. — Правила знают все. — заученная, до громогласного крика в глотке знакомая фраза. Так говорят все. Но в голове у Германии бился лишь один голос из всех — голос отца, стучащий эхом о края разума и бьющийся набатом в ушах. — Это скорее нераскрытые карты, — продолжал Дмитрий, разрешив странной мягкости залезть в голос, дабы успокоить побелевшего брюнета. — Смыслы, спрятанные в узорах рубашки. Германия мимолетно кивнул, хоть и дураку понятно — для вида, этикет так сказать. Но душой и сознанием он продолжал копаться в себе и резких криках в голове, туманным взглядом сверля каменную плитку. Искра адекватности, участия в реальности, появилась лишь тогда, когда его плечо странно потянуло вниз от навалившейся тяжести. Когда он понял, от чего это произошло, оно вспыхнуло пожаром. На его плече лежала чужая, мозолистая и полная мелких царапин ладонь, поддерживая. Сглотнув ком, размером словно с Баварские Альпы, он быстро собрался, расправив плечи. — Я могу звать вас Фил? — Глупый вопрос, явно не предназначенный для такой ситуации. Но слова опередили, вырвавшись. — Прозвище такое, — отвёл взгляд в сторону тот, словив удивление в желтых глазах. Союз, не веря, поднял брови, округлив ранее суженные глаза. Тяжело вздохнув, все же кивнул: — Можешь. Генрих просиял, обрадовавшись, приподнимая уголки губ в улыбке. Прямо как Фридрих. Когда нибудь он перестанет их сравнивать. Когда-нибудь обязательно! — Это от имени Фило? — сразу же выпалил догадку Союз, грустно усмехнувшись. Генрих не ответил, затихнув, но по секундному взгляду все стало понятно. Сочувствие. Значит он прав, и его, впервые в жизни, называют в честь любви и преданности. Как символично, однако. “Все немцы такие?” скорбно прошептало что-то в голове, сразу же найдя твердый, четкий ответ “Да”. — Сэр, время, — поторопил немца кто-то сзади. Реджин, служивший главе еще со времен Грегори в клане, быстро узнал Дмитрия, но все-таки вмешался, предупредив. Союз хмыкнул: Генрих наверняка пришел “посоветоваться” перед важным событием. — Английский синдикат, — прожевал буквы в мыслях вслух он, шепча, — Встреча с Альфредом? — Нет, — сморщил нос тот, откинув лезущие в глаза пряди назад, — С теми, кто дальше. Националы. Ну куда же без верной собачки Британии. Извините что забыли о вас, о прекраснейший Джеймс Лоуренс! Союз скривил губы, опуская сведенные брови. Организация не была ему ненавистна, но глава цирка заслужил отдельное огромное место в папке памяти с именем “презрение”. — Сам он не придет, ему нужно восстанавливать Бостон, — вспоминал отрывки из газет и новостного канала русский, сквозя уверенностью и сталью в голове, — Кто-то из прихвостней. Реджин же за их спинами лишь мрачнел, хмурясь и наполняясь чистым, прикрытым в морщинах, гневом. — Приедет Джонатан Лоуренс, — свинцовым, студеным басом сказал он, сжимая в охапке серенькую папку. Союз застыл, удивленно хлопая глазами и в интересе сжимая губы. Бросив догорающую сигарету на землю и размазав ее по камню подошвой туфель, он бегло огляделся по сторонам, торопливо осматривая людей Генриха, стоящих недалеко, как тысячная армия. — Мелкий шрифт, — ненавязчиво прошептал наклонившись к уху немца Дмитрий, отступив после взрыва злости в зеленых глазах Реджина. Чувство, будто тот из последних сил удерживает себя от того, чтобы напасть на русского, неистово шипя и скалясь. Какая умора. — Надеюсь, ты послушаешь мой совет, — напоследок улыбнулся он, прежде чем медленно передвигая ноги, побрести в сторону выхода. — А ты? — смело откинув голову прокричал Германия, сведя брови. — Я буду в Дрездене к понедельнику, звони если что. Дмитрий ушел, ни разу не обернувшись и расправив плечи, уверенно прошагав по дороге между охранниками Генриха, застывшего как статуя. “Только не смей идти в часовню на Почтовой улице” — хотел сказать немец, но замерз от ступней до каждой волосинки в шевелюре. Что-то кольнуло в сердце, упавшего куда-то на дно. Сжимая руки до выступающих костяшек и капель крови от ногтей, разрезающих внутреннюю часть ладоней, он противоречиво просипел: — Черт с тобой, Дмитрий Иванов.