***
Гарри перевернулся на живот и зарылся лицом в подушку, обхватив ее руками: чертовы зеркала отражали его во всех ракурсах, а у него не было никаких сил смотреть на происходящее. Он и так знал, что от прилившей крови покраснело не только лицо, но и шея, и даже грудь, а все волоски на теле встали дыбом. Люциус коленом растолкал его бедра, прогладил ладонями от поясницы вверх, затем вниз, будто готовил к массажу. Остановил руки над ягодицами. Сжал бока и потянул выше, заставив приподняться и ловко подсунул подушку. В лицо Гарри опять плеснуло алым: беспомощно открытая поза и взгляд, взрезающий кожу. — Мерлин… хотел целую вечность, — услышал Гарри приглушенный голос. — Какой ты… Короткий шлепок ожег правую ягодицу, а потом Гарри почувствовал неожиданный поцелуй на месте болезненной вспышки. Он вспомнил порку — и возбуждение вернулось за пару ударов сердца. Всхлип, острый и жалкий, вырвался против воли: Люциус спустился ниже, мокрым от слюны языком подхватил мошонку, притягивая за бедра на себя, раскрывая сильнее. — Блядь! Люц… — от еще более неожиданного прикосновения языка к анусу Гарри чуть не врезался в изголовье. Резкий рывок за бедра вернул его в прежнее положение, и он изогнулся, пытаясь оттолкнуть Малфоя. — Какого черта ты делаешь?! — Хочу вылизать тебя, — таким же невозмутимым тоном Люциус просил передать соусницу за обедом. А потом в его глазах запрыгали лукавые бесенята: — Разве тебе это не льстит? Он прильнул снова, не отводя взгляд и откровенно насмехаясь, и почти трахая языком сжатую дырку. Гарри не выдержал, отвернулся, накрыл голову подушкой — и понял, что сделал только хуже: все ощущения сосредоточились в районе задницы. Он не видел, но догадывался об улыбке Люциуса, который то выводил круги широким расслабленным языком, то жалил напряженным в самый центр, то приникал губами, принимаясь посасывать. Гарри дергал бедрами, пытаясь уйти от прикосновений, не в силах выбросить из головы, что несмотря на плавание и душ, там грязно… Но Люциус только крепче прихватывал ягодицы, разводил их в стороны, зарывался лицом между ними. Раздвигал пальцами края ануса, добираясь до невероятно чувствительной изнанки. Облизывал яйца и оттягивал назад крепко стоящий член, чтобы приласкать и его тоже. Гарри не заметил, как начал подаваться навстречу теплой обволакивающей нежности, как сам раскрывался для жадных касаний и поцелуев, как стонал, закусив край подушки; внизу все было горячо и мокро, и щекотно от слюны. Колени дрожали, по спине волнами прокатывало возбуждение, а под зажмуренными веками вспыхивали фейерверки Было потрясающе хорошо и от того — более стыдно, в голове, словно на заевшей пластинке патефона, стучало: «господи боже, он вылизывает там… господи боже…», и Гарри пискнул возмущённо, когда вместо настойчивого языка в него толкнулось что-то жесткое и крупное. — Тшшш… — Малфой похлопал его по бедру. — Расслабься! — Язык скользнул между кожей и чуть прохладным металлом, Гарри зажмурился, подался назад — и взвыл от внезапно резанувшей боли. Люциус что-то неразборчиво буркнул, потерся лицом об его ягодицу, подул и покачал игрушку: Гарри показалось, что и это он сделал своим ртом, и от этой мысли кровь рванула по венам, запульсировала, закручиваясь в знакомое огненное торнадо внизу живота — только теперь центр этого торнадо был смещен назад, концентрируясь вокруг игрушки. Малфой вновь покачал игрушку из стороны в сторону, позволяя привыкнуть к ощущениям, потянул наружу и плавно толкнул прокручивая. Гарри хихикнул в подушку: внутри щекотало, возилось и толкалось, преодолевая сопротивление мышц, словно маленький зверек устраивался на ночлег. Мысль о ком-то живом внутри человеческого (его!) тела была ирреальная, дикая, почти омерзительная, но будоражащая. — Перевернись, — хрипло попросил Люциус, щелкнув по кристаллу ногтем. Гарри повернулся с пылающим от смущения лицом, охнул, ощутив движение и непривычное давление: в заднице распирало и немного зудело, будто водили перышком — и не дотянуться незаметно, чтобы почесать, и терпеть невозможно. Несколько секунд он лежал неподвижно, тяжело дыша и прислушиваясь к ощущениям, а потом Люциус с коротким стоном уткнулся лбом в низ его живота, сгорбившись как в молитве, и больно защипнул губами кожу.***
Все силы уходили на сдерживание почти животных порывов. Хотел бы Люциус знать, что творилось в вечно-растрепанной голове Поттера: только с ним, начиная возбуждающую игру, нельзя было предугадать не только финал, но даже следующий ход. Дорожкой соленых поцелуев он поднялся от паха к доверчиво подставленной шее, лизнул подбородок и навис, упираясь лбом в его влажный, с прилипшими завитками волос лоб. Драко действительно следовало бы высечь, но Люциуса гораздо больше заботила реакция будущего супруга: шутка ли, наблюдать без подготовки за развлечениями Снейпа. Да и остальные не отличались пуританскими взглядами. От импульсивного Поттера он ожидал чего угодно — страха телесной близости, истерики, стыда, слез и обвинений в извращениях. Чудо уже, что Поттер не побежал топиться среди ночи. И что не наделал глупостей. Но Поттер всего-лишь промаялся все утро на пляже. Бдящая домовушка доложила, что мастер Гарри пропустил занятие по Истории Магии, но Люциус только отмахнулся — успеет поучиться, есть вещи поважнее. А потом Гарри пришел сам — смущенный и возбужденный, фонтанирующий эмоциями и магией: покорность мешалась с дерзостью, стыд с отзывчивостью, а невинность с сексуальностью. И сейчас Люциус старался дышать ровно, лаская губами бархатистую кожу, его собственный член был напряжен и сочился смазкой, возбуждение становилось нестерпимым: вытащить, выбросить вульгарный кристалл вместе с игрушкой, а горячее дрожащее тело заполнить собой и трахать до потери сознания. Останавливало понимание, что изольется сразу же, как только ощутит давление узких стенок. В животе у Гарри громко заурчало… — Поттер, ты так и не позавтракал? — Нет, — Гарри озадачено нахмурился: злость — он знал ее по изменению дыхания, по напряженной мышце у переносицы и застывшей под пальцами спиной. Люциус еще не отстранился, но тело уже сменило положение, словно перед броском. И взгляд мгновенно стал холодным, почти колючим. — Я же пропустил время. Он не успел моргнуть, как Малфой уж откатился с него и сел рядом, привычно подогнув ногу. — Что значит — пропустил время, Мордред подери?! Ты же не в Хогвартсе! — Люциус прижал переносицу пальцами. И рявкнул: — Пэтси! Домовушка появилась едва слышно и тут же прижала ушки, распознав гнев хозяина. Гарри торопливо сел, тихо охнул от неприятного движения, схватил Люциуса за запястье, опасаясь, что тот накажет неповинное создание: — Ничего страшного, она не виновата, скоро обед! — протараторил он. — Она плохо выполняет свои обязанности, — процедил Люциус: мало периодических ночных кошмаров, о которых Гарри наутро не помнит, так еще дракклова эльфийка причитала все утро про пропущенную Поттером учебу, но ни словом не обмолвилась, что тот ничего не ел со вчерашнего дня. Отношения Поттера с едой были странными. Сначала Люциус думал, что Гарри привередлив: он мог весь вечер ковыряться в тарелке, съев едва ли четверть содержимого, если подавали супы, овощи или рыбу. Несколько раз Люциус в шутку напоминал о необходимости класть еду в рот, но после приезда Драко не хотелось давать повод для насмешек. Потом — что тот малоежка, но определенные блюда — пудинги, колбаски, мягкие сыры и, конечно же, шоколад, — Гарри поглощал в избыточных количествах. Временами напоминал Снейпа, каким тот был в школе, — тоже то набрасывался на еду, словно ее могли отобрать, то вообще забывал поесть, как если бы его не беспокоило чувство голода. Но Снейп был из неблагополучной, нищей семьи, а у Поттера была родная тетка, пусть и помесь банши с дементором. — Люциус, пожалуйста, это я виноват, — Гарри почти испуганно прильнул к нему, обхватив жесткими пальцами руку, будто боялся, что он может ударить нерадивую эльфийку. Малфой перевел взгляд с жалобной мордочки Пэтси на такое же лицо юноши, обратно и сокрушенно выдохнул: — Пошла прочь! Домовушка исчезла, а Гарри то ли приободрился, то ли еще больше испугался — распознать смену эмоций Люциус не успел. Зато заметил, как тот украдкой поерзал, скрывая возбуждение. Собственное, острое, сгинуло, оставив будоражащее предвкушение. Что же, Гарри сам напросился… — Одевайся! — Что? — Иди в душ и одевайся. Сам сказал — скоро обед, а я хочу в ресторан, — Люциус добавил капризных ноток в голос. — Пойдем, подберем тебе что-нибудь пристойное. — А эта штука?.. — Останется внутри, — мстительно произнес Малфой: неподдельное замешательство и смущение юноши наполняли его предвкушением. Он наклонился, понизил голос до интимного шепота: — Ты будешь готов, когда мы вернемся. Он невесомо провел пальцами по внутренней стороне бедра и ушел в душ, махнув рукой, почти приказывая следовать за ним. И Гарри застыл, зажмурился, длинно выдыхая сквозь едва разомкнутые губы. Возбуждение накатывало против воли, против разума, шелестело в ушах обещанием удовольствия. И даже эта штука внутри — будоражила. Масштаб коварства Малфоя он оценил еще раз, когда после быстрого ополаскивания надевал выбранную им одежду: почти прозрачная рубашка, сквозь которую были видны соски, и ее короткие полы никак нельзя было опустить ниже ремня, чтобы прикрыть секрет, просвечивающий сквозь тонкую ткань узких брюк, — полоска экзотических трусов впивалась между ягодиц, цепляла и шевелила мордредов страз, горячими сладкими волнами отзываясь в невидимой части «айсберга». Гарри чувствовал себя более обнаженным, чем если бы он действительно был раздет догола. Люциус цокнул языком и накинул ему на плечи короткую шелковую мантию сливочного оттенка: — Еще украдут такое сокровище… Где я другое найду?***
Привычно зажмурившийся и затаивший дыхание на время переноса порт-ключом Гарри приоткрыл глаза, а в следующее мгновение ахнул и вцепился в Люциуса обеими руками: с крошечного балкончика открывался вид на яркие разноцветные здания, стоящие у самой воды на противоположном берегу канала, а почти под ногами несчитанными оттенками синего и зеленого сверкало и переливалось море. — Мы в Мурано, — пояснил Люциус. — Здесь производят знаменитое венецианское стекло и зеркала. Узкую улочку от воды отгораживали выбеленные солнцем и веками сваи, вбитые в дно канала. Многочисленные лодки — современные, с подвесными моторами — использовали их как причалы, мимо степенно проплывали крупные катера, пуская легкую волну. Гарри и сам ощущал себя утлым суденышком, которое Люциус ловко вел сквозь людское море, рассказывая по пути жестокую историю острова и указывая на выставленные в витринах шедевры и уличные композиции из цветного стекла, подобных которым нет нигде на земле. Гарри качало из стороны в сторону, каждый шаг отзывался непривычной пульсацией, а желудок неприятно подводило то ли от голода, то ли от коктейля эмоций. Тело привыкло к свободе, и теперь строгая одежда давила во всяких неожиданных местах. Изнутри тоже давило, казалось, прямо на член, нагнетая в него кровь, а иногда — прямо на мозг, заглушая биением крови в ушах то слух, то туманя красным зрение. Он попытался смягчить походку, что немедленно было замечено Люциусом — тот безошибочно нашел укромное местечко под стенами двух вплотную стоящих домов и прижал Гарри к стене: — Расслабься, иначе скоро не сможешь идти, — едва слышно выдохнул в шею. Гарри мимолетно нахмурился, анализируя ощущения, а затем его глаза распахнулись: пробка нагревалась — и это не было обычным нагревом металла об тело. — Какого черта?.. — Она не нагреется слишком сильно, — Малфой провел раскрытой ладонью по его боку, будто успокаивал испуганное животное, просунул руку под поясницу, опускаясь ниже — Гарри подался вперед, напрягая бедра, и тут же чуть не рухнул на землю с коротким стоном. — Да что это!.. — Чувствуешь, милый? — улыбнулся коварный искуситель. Жадным взглядом Люциус ловил малейшее изменение, покачивая кристалл сквозь ткань: на лице юноши одновременно отражались испуг, изумление и возбуждение. Их хотелось собрать губами. Никогда он не казался более желанным, чем сейчас — распаленный и желающий. От мысли, что с каждым судорожным сжатием хитрое изделие внутри Гарри будет чуточку горячее и больше, у самого Люциуса все сладко сжималось внутри — как должно ощущаться нарастающее теплое давление? Конечно, хитроумное изобретение не могло навредить, но поразить неискушенного юнца должно было непременно. В идеале — довести до той степени покорности, той степени сексуального перенапряжения, когда все страхи и зажимы разума сметет без остатка раскаленной, рвущейся наружу магией страсти, когда он станет молить о разрядке. Люциус вгляделся в затуманенное лицо, дрожащее горло и влажный приоткрытый рот, и решил, что экскурсию по мастерским стеклодувов придется отложить на потом. Дай Моргана сил выдержать обед!***
На небольшой площади у подножия башни с часами спряталась траттория с ярко-желтыми столиками под плотными навесами. Юркий официант, едва ли старше Гарри, указал им удобное место в тени оливы. Гарри поерзал на жестком стуле, пытаясь найти удобное положение, но выяснил, что сделать это не так-то просто: если он садился боком, то напрягал мышцы, запуская дьявольскую реакцию, а если садился прямо, то кровь сильнее приливала к стиснутому одеждой члену, и от этого становилось невозможно думать и дышать. Чтобы отвлечься, он стиснул руки перед собой в замок и огляделся, пока Малфой делал заказ. Простое место, тихое, в стороне от переполненных туристами улиц. За столиками рядом сидели простые люди, не туристы, по виду — те самые стеклодувы. Конечно, в былые времена они приравнивались к аристократам, но сейчас это были простые работники, с грубыми лицами и руками. Это все никак не вязалось с Люциусом — слишком идиллическая, почти деревенская, обстановка. — Тебе здесь не нравится? — Оказалось, что Малфой все это время изучал его самого. — Нравится, но… — Гарри уже достаточно изучил его, чтобы знать, что увильнуть от ответа не получится. — Это же уличное кафе. — И что? Здесь отличная кухня, — Малфой продолжал смотреть, ожидая ответа. — Да так… В следующий раз купишь чипсы в парке? — он хихикнул, увидев, как вытянулось лицо Малфоя. — Хочешь чипсы? — невозмутимым тоном уточнил Люциус и оглянулся в поисках официанта. — Нет! Не думал, что ты ешь в таких местах, — Гарри, повинуясь какому-то наитию, немного поерзал. Притворяться не пришлось: удовольствием прошило вдоль позвоночника, заставляя выгнуться с легким шипением. Он вцепился пальцами в край столешницы и посмотрел прямо в черно-серые глаза. — О! — Люциуса выдавали расширившиеся зрачки. — Так не терпится?.. Избавиться от раздражающего зуда внутри? Несомненно! Озарение пришло внезапно, омывая разум кристально-чистыми водами: Малфой был возбужден не меньше, и в эту игру можно было играть вдвоем. Нужно было играть вдвоем. Исполнять прихоти и закрывать свой рот тогда, когда требовалось, Гарри научили задолго до него, теперь приходилось учиться говорить о своих желаниях. С первого дня рядом с Малфоем Гарри ощущал некую неправильность положения: он знал, что его нарочно дразнят, но именно откровенность провокаций не позволяла устроить скандал. Невозможно обвинить во лжи того, кто не солгал. Малфой его хотел — и говорил об этом прямо, иногда — в избыточных подробностях. Хотел не только как редкий трофей и статусную игрушку, а как партнера, от которого получал удовольствие. Которому дарил удовольствия. Гарри нравились эти непристойные игры. В конце концов, его не подвешивали как копченого гуся. А еще крепла уверенность, что если он покажет, что ему не нравится, то игры, конечно, прекратятся, но вот за последствия не ручался. Сейчас все строилось на непрочном фундаменте мнимой добровольности: Малфой озвучивал свои фантазии — Гарри краснел, ворчал, но не сопротивлялся нисколько, когда Люциус переходил к воплощению своих идей, терпеливо показывал правила игры. От Гарри почти ничего не требовалось, кроме благосклонности, принятия всего, что хотел ему дать Малфой. Где-то на грани сознания звенел тоненький колокольчик напоминания, что лучше, чем сейчас и с ним, Гарри не было никогда и нигде. Его потребности с изяществом удовлетворялись в таких мелочах, о которых он сам не подозревал. Взять хотя бы этот обед: Люциус мог проигнорировать пропущенный завтрак, мог приказать подать пару сандвичей с соком, но воспользовался моментом и показал Гарри новые грани гедонизма. Вкусная еда и ожидание разрядки, растянутое на гораздо более длительное время, чем это бывало обычно. Чертов Малфой дрессировал его — и это нравилось. Такому не стыдно отдать себя всего без остатка. С ним не стыдно соглашаться и внимать каждому слову, каждому жесту, захлебываться от восхищения и страсти. И удивляться тому, как тонко он проводит по грани греха. Кормили здесь действительно отлично, а Малфой рассказывал о каждом блюде так, словно он сам готовил. Замолкал лишь для смакования очередного кусочка, а потом, элегантно промокнув губы салфеткой, воспевал очередную оду кулинарному искусству. И даже в этом он был воплощение самого порока. — Древние римляне знали толк в удовольствиях и, захватывая новые земли, открывали для себя новые блюда, экзотические блюда демонстрировали богатство человека, а специи побуждали скрытые черты характера. Вот, например ньокки, — Люциус взял чистую ложку, зачерпнул из большого блюда и протянул Гарри, предлагая попробовать: — В Италии существует великое множество рецептов и форм для них. Здесь их готовят в виде крупных бобов и подают в сливочном соусе с осьминогами и морскими гребешками. Гарри послушно открывал рот, раскатывал между небом и языком мягкое, чуть бархатистое тесто, пропитанное нежнейшим соусом, прекрасно дополненное вкусом морепродуктов. Люциус удовлетворенно кивал, когда он накладывал себе небольшую порцию, внимательно следил, чтобы Гарри ел, а Гарри чувствовал щемящую нежность от его обволакивающей заботы. — Лучший способ узнать людей, их нравы и историю — попробовать их еду. Моэче, — в сторону Гарри направлялась очередная ложка, из которой торчали тонкие ножки краба. — Редкий деликатес: крабики без твердого панциря. Их ловят всего несколько дней в году, весной и осенью во время линьки, а потом хранят в морской воде под Стазисом, — пряно-сочное упругое мясо лопалось на языке, оттеняемое фруктовым вкусом. — Тут их подают в саоре — аутентичном венецианском маринаде с луком, кедровыми орехами и изюмом, которому надлежит помочь пищеварению и подсластить рот и дыхание едока. Венеция — город любви, ничто не должно мешать поцелуям. Гарри прикрывал глаза, облизывал припухшие губы и чувствовал себя почти счастливым.***