***
Сегодня никто не должен был прийти. Как и вчера, и завтра. Как практически в любой момент жизни тридцатилетнего продюсера и музыканта Мин Юнги, поселившегося в элитном коттеджном районе под Сеулом. К полудню он уже переделал все дела и теперь просто стоял на большом балконе с застекленным ограждением. Солнце было в зените, и ничто не помогало от него спрятаться, но Юнги наблюдал за тем, как рождается радуга над его газоном. Он как раз недавно включил дождеватели. Он уже поел и выпил кофе, принял утренний душ, потом долго стоял перед зеркалом, как и всегда, как каждый день его жизни. Затем ответил на несколько писем, дописал часть текста к будущему треку, который собирался выпустить пре-релизом, и даже созвонился с одной певицей, намеренно обходя ее менеджера, чтобы договориться о сотрудничестве. Она согласилась. Кто угодно бы согласился. Поэтому он не мог и не хотел делать больше ничего. Звук дождевателей и мелькающая радуга, дотлевающая в руке сигарета и отдаленный шум магистрали, опечаленные глаза. Как бы он не хотел, он не мог привыкнуть. Женщина с соседнего участка жалела его, потому никогда не приходила в гости со своим мужем. Юнги не выгонял ее и иногда даже был рад. Несмотря на огромное сострадание, которое она на самом деле испытывала к этому одинокому музыканту, она всегда держалась с ним строго, шутила, рассказывала какие-то истории и просто была ему единственной компанией, потому что могла. Потому что хотела. Она приносила пироги, хотя ненавидела готовить, она первой слушала его музыкальные наброски и вытирала платком нос, делая вид, что простудилась, когда он решал прочитать ей свою лирику. У нее было большое сердце, и, наверно, она могла бы полюбить Юнги, если бы он позволил. Но он искал и не собирался сдаваться. Они никогда не говорили об этом, но сегодня было по-другому. Она и приходить не должна была. Сегодня было совсем по-другому, поэтому, когда она устроилась в садовом кресле на веранде дома Мин Юнги, а тот, сидящий напротив, после глубокой затяжки вдруг спросил, как она познакомилась со своим мужем, удивление накрыло так сильно и так неожиданно, что ее глаза тут же заслезились. Ей не хотелось, ей было больно, она считала, что одинокий сосед-композитор, недавно вступивший в четвертый десяток своей жизни, — это ее самая большая боль и самое большое наказание. Даже когда он был спокоен, даже когда вымученно улыбался, и когда ей удавалось его рассмешить, она не могла перестать думать о его одиночестве, как о третьем человеке в их компании. Как о человеке, который не давал этому прекрасному мужчине быть счастливым. Он постоянно искал и не мог найти. Она молчала, а Юнги и не торопил. Неспешные истории чужого счастья — все, что ему оставалось, и он ценил это. Поэтому был готов молчать столько, сколько потребуется. — Мне тогда только исполнилось 20, — начала она, и все звуки вокруг вмиг утихли. — Я знала, что в этом возрасте люди начинают чувствовать своих соулмэйтов и, если честно, мне было страшно, мне даже не хотелось узнавать, каково это. Мои одногруппники переставали учиться, — женщина усмехнулась, — и тратили все свое время на то, чтобы найти… А мне не хотелось, представляешь? — Юнги не представлял. — И я успешно боролась с этим чувством, зарывшись в учебники, почти не высовываясь из дома… Не сказать, что я не ждала. Мне было тяжело и тревожно, не покидало ощущение, что меня постоянно куда-то тянет, что он близко, но я боролась с этим, сдавала экзамены, начала писать книгу… А он искал. Мы встретились на благотворительном вечере. Оказалось, его отец был хорошим другом директора редакторской компании, в которую я обратилась со своей первой книгой. — И что, ты?.. — он не договорил, но женщина обеспокоенно обернулась, боясь любых его эмоций. Но их не было. И она поняла недосказанное. Юнги нечитаемым взглядом смотрел перед собой. — Да, я сразу все поняла. Я сразу знала, что это он, — захотелось выпить, солнце ударило ей в лицо. — Послушай, Юнги, ты не обязан искать… — А что ты мне предлагаешь? Думать, что он мертв, когда я чувствую, что это не так? — голос звучал резко, и Юнги не хотел этого. Он ничего из этого не хотел. Ни единой секунды своей жизни. Разве он искал? Разве, затворничая в своем коттедже со своей музыкой и со своим зеркалом в ванной, он пытался найти? Они оба знали, что нет. Оба знали, что поиск — слово, которым он заменяет «боль». — Я отвезу тебя сегодня в клуб, — заявила она, — закрытый, для таких, как ты. Потом заберу, если захочешь. Просто отдохни, ладно? Юнги молча кивнул и сморгнул слезу, делая вид, что это дым попал ему в глаза. Они еще долго сидели под солнцем. Женщина принесла виски, точно зная, где он хранится, и пообещала скоро познакомить Юнги со своим сыном, которому только-только стукнуло двадцать. Это вызывало интерес: хотелось понаблюдать за тем, как молодой человек ведет себя за чертой возрастного порога — того самого, перешагнув который, каждый нормальный человек начинает чувствовать и искать своего соулмэйта, и почти каждый находит. Но не Мин Юнги. По правде говоря, мало кто верил ему, когда слышал, что Юнги уверен, что он не мертв. Его соулмэйт где-то есть, может быть, очень и очень далеко, но он жив и он найдется, как находится у каждого. Только в случае Юнги статически выведенный год растянулся уже на десять. Такой период для остальных людей, толком не подозревающих, каково жить без соулмэйта, мог означать только одно — соулмэйт умер. Но вместе со смертью первого — и Юнги знал это — у второго, оставшегося жить, тоже что-то отмирает, и он больше не ищет и не ждет, и даже может полюбить кого-то такого же несчастного. Юнги не мог, потому что его соулмэйт был жив. Юнги отдал бы все, чтобы хотя бы узнать, какое мороженое он любит и наряжается ли на Хеллоуин. И ищет ли он. Мужчина покачал головой в попытке разогнать гнетущие мысли и спросил: — Как думаешь, он ищет? — Разве может быть иначе? Они разрушили невидимую стену, которую Юнги возводил, кажется, все десять лет своего одиночества, за один короткий солнечный полдень, несколько порций виски и слез. Если бы действительно он мог измерять свои слезы порционно, за всю жизнь не набралось бы и рюмки, но именно сегодня было решено открыться хоты бы ей — женщине, которая не уставала приносить пироги и теперь даже обещала познакомить с сыном, который жил и учился где-то далеко и вот-вот должен был приехать. Кажется, он тоже занимался музыкой, и Юнги хорошо понимал все ее намерения. Молодой парень был попыткой занять его пустое, тихое лето.***
— Что ты планируешь сделать в первую очередь, когда встретишь его? Машина свернула на магистраль к городу, на часах слегка после шести, предзакатное солнце уже не раздражало так сильно, а кожа за день успела впитать его запах. Юнги так и поехал, в чем был, в чем ходил практически всегда. Белая рубашка, брюки. Ничего в нем не выдавало богатого человека, но он был по-настоящему красив и статен. Он носил серьги и кольца, ухаживал за лицом, занимался спортом скорее от безделья, чем от желания держать себя в форме. Юнги был красив, умен и глубоко несчастен. Его присутствие воспринималось другими людьми холодным и безучастным, мужчина будто был камнем или стеной, но стоило ему поднять взгляд или улыбнуться краем рта, любой понимал, насколько тот на самом деле задумчив и изнурен, но все еще так внимателен, так чувственен. Даже сейчас, услышав вопрос, он тихонько усмехнулся от этого обнадеживающего, но в то же время бьющего по больному, «когда». На самом деле, он был ей благодарен. Как каждый будет благодарен единственному человеку, который верит. — Покажу свое родимое пятно на шее? Женщина засмеялась и искоса посмотрела на Юнги — он тоже улыбнулся как-то иронично, но все еще серьезным взглядом следил за дорогой, пытаясь унять откуда-то взявшееся внутри волнение. Она везла его в знакомое место, в закрытый ночной клуб для знаменитостей в центре города, и посещение заведений такого формата не было для него чем-то новым, но тревожность росла и росла внутри, растекаясь по легким и не давая глубоко вдохнуть. Родимое пятно на шее Юнги было спрятано точно чуть ниже правого уха за отросшими черными волосами, и в нормальных обстоятельствах его никто никогда не видел. Женщина даже не восприняла этот ответ всерьез, решив, что Юнги просто хочет отшутиться, как делает каждый раз, когда пытается скрыть настоящий ответ на вопрос, да и, наверное, он и правда отшучивался. Но, наблюдая за тем, как город сменяет леса, он решил, что и правда показал бы ему свое родимое пятно, чтобы стать единственным, чтобы он смог его опознать, чтобы запомнил. Эта маленькая незначительная деталь стала бы первым шагом в их знакомстве, ведь Юнги хотел узнать так много, все детали и маленькие вещи, из которых был сделан он — человек, которого Юнги никогда не знал. Часть пути в попытках хоть немного успокоиться он думал о том, что тот любит есть, какие фильмы смотрит, нравится ли ему фанк или, может быть, соул? Баллады, новеллы? Поцелуи в лоб? Острая еда? Воздушные шары на день рождения? Магниты из путешествий? Как его зовут? Юнги очень хотел знать всё. Они остановились на городской заправке, и женщина только устало выдохнула, когда Юнги быстрым шагом ушел на достаточное расстояние, ничего не сказав и даже не посмотрев на нее, и там выкурил сигарету, кажется, за пару затяжек. Она не слышала его, но видела, как сильно он закашлялся, а после долго тер лицо руками. Всю оставшуюся дорогу они не сказали ни слова. Мужчина раздумывал, что будет делать, когда приедет туда, но в голову приходило только желание жестко напиться в кратчайшие сроки и уйти в другое место, потому что это мероприятие мало подходило для таких целей. Конечно, там напивались, а иногда и употребляли вещества, потому что чувствовали себя в достаточной безопасности — клуб работал строго по спискам, в нем не было камер, а на входе оставляли телефоны, чтобы не допустить утечек компрометирующей информации. Но нормальные селебрити, напившись, просто веселились друг с другом, пока Юнги мог или уснуть, или заплакать. Ни того, ни другого ему не хотелось делать на глазах людей. Он ожидал встретить там много знакомых музыкантов и просто поговорить, притворившись, что у него все хорошо и что он хоть что-то понимает в этой жизни. Побыть обычным светским человеком одну ночь, чтобы потом все началось сначала. Он вдруг почему-то подумал о сыне своей соседки, которая сейчас молча вела машину — он вот-вот должен был прибыть. Подумал, что, если администрация допустит, он возьмет его с собой. В качестве жеста доброй воли. Молодым людям наверняка хочется побывать в таких местах, а Юнги и предложить больше ничего не мог. В целом, он на удивление много думал об этом парне, даже о том, чтобы однажды поцеловать его. Потом ругал себя — Юнги, ты что, хочешь поцеловать незнакомого человека? И сам же над этим смеялся — все последние 10 лет он хочет поцеловать незнакомого человека. Но у парня должен был вот-вот настать период поиска соулмэйта, поэтому нет. Целоваться они не будут. Юнги сморщился. Они были уже на месте. На самом деле, он бы и ее поцеловал. Она протянула ему очки и кепку и сказала, чтобы звонил в любой момент и чтобы хорошо себя вел. И что она его любит. Он бы тоже любил. — Когда приедет твой сын? — спросил он, выходя из машины в переулок. — Тэхен? Через месяц. Надеюсь, вы поладите. Can you help me numb the pain?