***
Небо хмурится, сизится, прячет за тучами белые облака, но всё ещё не плачет. Оно словно сдерживается, чтобы не разрыдаться косым дождём, не разбиться каплями-смертниками. С приходом осени непогода в их городе не была редкостью. Проще было пересчитать дни недели, когда её не было. Злостный ветер гонял махровые полчища над крышами домов, как волк стадо, как холода гонят птиц в далёкие, неизвестные края. Так же, как жизнь гонит счастье подальше от молодого доктора. Подобное действо словно доставляло ей, проказнице, садистское удовольствие, потому что она всякий раз тянула нервы-ниточки и заставляла Карла тяжело вздыхать. Нельзя сказать, что Эзоп был недоволен своей судьбой и постоянно сетовал на неё, вовсе нет. Были при нём аспекты, которые питали радостью не только ум, но и душу. Но люди всегда были существами тоскливыми, ищущими страдания и сложности, а потому молодому доктору всегда было проще обратить внимание на что-то острое, раздражающее. И даже питая любовь в короткие моменты радостного бытия, он всё ещё не мог позабыть и отпустить это мерзкое, царапающее рёбра своими длинными когтями чувство. Оно голодными напоминаниями гуляло от виска до виска и холодило грудь изнутри каждый раз перед сном. Для густоты не хватало разве что насмешливого голоса, который бы без умолку шептал гадости в самые неподходящие моменты. Но с последним Эзоп справлялся сам. Он нервно ведёт пальцами по резинке маски в очередной раз и старается расслабить брови, чтобы неприятные морщины на его лбу не разрослись ещё больше. Однако, чем сильнее он не хочет хмуриться, тем с обратным успехом это происходит. Мысли о прошедшем вечере, о ссоре с фотографом и их печальном прощальном поцелуе не давали никакого покоя за завтраком и сборами. Карл даже перепутал некоторые препараты, когда складывал их в свой чемоданчик. К счастью, свою оплошность он заметил вовремя, но неприятное ощущение давит на стенки головы и не отпускает. Врачи всегда должны быть собранными, сдержанными, с холодным умом. Держать себя в руках, а острый язык за зубами… миленько улыбаться детям и с деланным равнодушием говорить о скорой смерти старикам. Эзопу душно от такой политики так же, как невозможно от его жизни. И дело не в том, что он холит и лелеет свои страдания. Наоборот. Он хотел бы, чтобы все его неудачи и насмешки со стороны жизни исчезли в единый миг. Чтобы его семья приняла его выбор, чтобы его любимый стал не просто возлюбленным, а тем, к кому хотелось бы спешить после работы. Ему бы очень хотелось не только кинуть письмо от отца в камин, но и выжечь его из своей памяти. Забыть обещание об убийстве, если он, Эзоп, не одумается.Мы нашли тебе невесту, к чему эти мерзости?!
Забыть о словах отречения, о гневных строчках про целостность их семьи.Я думал, что это глупое, юношеское увлечение, но этот яд не искоренился из твоей души с годами…
Закрыть глаза и забыть…Если тебе наплевать на честь семьи, то подумай о своей матери. Подумай о том, что она будет чувствовать, когда узнает, что ты вновь окунулся в эту грязь.
И по классике жанра, Карл написал бы эмоциональный ответ, где он кричал бы родителям об их эгоизме, об истинности и искренности своих чувств. Он бы в самом деле отрёкся от семьи, если бы не одно «но». Эзоп не персонаж книги, чтобы убежать вместе с любовью всей своей жизни и построить быт в другом городе. Он молодой врач, покинувший семью во имя мнимой свободы и делящий постель с самым завидным в его окружении мужчиной. Если бы он мог уехать с Джозефом, грея в груди надежду на возвращение, он бы это сделал. Но будущее пугает неизвестностью. Что с ними будет, если они оба поймут, что выбрали не тех партнёров? Что будет, если он вновь окажется… — Мистер Карл, какая приятная встреча! Я ждал Вас… Директор цирка выглядит неприятным, говорливым и будто с неживым, фальшивым взглядом. От него пахнет приторным парфюмом, а руки похожи на клешни покойника. Они тянутся, чтобы сдавить своей застывшей хваткой тонкую шею и вырвать из груди сиплый вскрик. Но мужчина лишь протягивает ладонь для рукопожатия и по приевшейся привычке берётся за предплечье. Его губы расползаются в непонятной, но очевидно неприятной улыбке, от которой даже кровь стынет в жилах. — Я тоже очень рад Вас видеть. Я благодарен Вам за то, что Вы выбрали в качестве Вашего доктора именно меня. — Не стоит, — мужчина отмахивается, и его улыбка перестаёт безмерно лучезарить. — Вы будете работать с моим цирком, и я бы хотел иметь дело со специалистом в своей сфере. Вас рекомендовали как лучшего частного врача, и я уверен, что Вы им являетесь не понаслышке. Эзоп сдержанно кивает, и только теперь они движутся в сторону шатра. Под этот бледный купол, который кровавым пятном растекался ввысь в цинковое небо, окропляя мимо тянущиеся облака. Иронично ли, что первые слёзы тучи обронили именно в тот миг, как захлопнулась дверь шатра? Внутри, несмотря на громоздкость конструкции, было холодно. По крайней мере, так было на манеже, на который, как пленников на убой, выгнали всех актёров. Здесь были и мужчины постарше, и девушки помоложе. Никто не был одет празднично, как в день фото. Наоборот, каждый старался плотнее завернуться в свои одежды и крепче прижаться друг к другу, словно до этого их облили ледяной водой. Но волосы девушек развеивали подобные мысли, а горячее дыхание мужчин грело не только их самих, но и стоящих рядом. Было в этой картине нечто действительно траурное и нагоняющее тоску. Казалось, что Карл попал на знакомство не с труппой, а с трупом, и осторожные, безвольные зрители молча кутались в шубы над свежей могилой, в которую только-только опустили стеклянный гроб. Гроб с телом чудесного юноши, чьи волосы были убраны лентой, а светлые глаза прикрыты. Гроб с мужчиной, умершим не своей смертью… — Это доктор Карл, — раздаётся громко, режуще по ушам. И Эзопу приходится натянуть улыбку, чтобы не выдать внутренней тревоги. — Прошу любить и жаловать. Его имя, произнесённое с приветствием, так же болезненно ударяет не только по слуху, но и под дых. Словно труппа заранее отрепетировала их встречу, словно люди, стоявшие перед ним, всё знали, всё ведали. — Начнём с общего осмотра? — предлагает молодой врач и ещё раз глядит на дрожащих девушек, среди которых только несколько держалось «молодцом». — Думаю, сперва стоит осмотреть дам, и только после — мужчин. — В таком случае, леди, сопроводите доктора Карла в гримёрку, — хозяин цирка хлопает в ладоши, и циркачки, как дрессированные кошки, подхватывают молодого доктора под руки. — А вы, — тем временем продолжал звучать голос директора, который в миг переменил гримасу лица из приветливой в холодную, металлическую и даже пугающую, — за работу. Коридоры сквозили холодом, голодом стен и чем-то злым. Повсюду расставленные лампы пусть и создавали освещение, но всё ещё не освещали самые тёмные углы, в которых словно кто-то притаился. Возможно, то были крысы, а может, неугодные работники… Эзоп не упускает мысли, что это могли быть даже мертвецы. Но вся эта гнетущая атмосфера разбивается в пух и прах от ослепительной гримёрки: здесь были не только лампы, но и множество подсвечников, которые стояли под самым потолком, чтобы их никто не уронил, а множество зеркал транслировали свет огней друг другу, создавая в комнате погожий летний денёк. Они были везде: на туалетных столиках, сделанных из подручных средств; на шкафах, каких-то привезённых, а каких-то сколоченных тут же; стояли даже отдельные прямоугольники и квадраты стекла, чтобы можно было любоваться собой в полный рост. От этого зеркального множества комната словно становилась шире, более наполненной людьми, хотя, на самом деле, подобное ощущение было обманчивым, раздражающим. Внешне комнатушка явно была не более, чем необходимо, и то, как неудобно жались друг к другу замёрзшие девушки в таком «просторном» помещении, намекало на естественную тесноту. У цирка, может, и были деньги, чтобы построить коробку побольше, но хотелось ли с этими деньгами расставаться? Да уж, деньги в этом мире правят не только Светским обществом, но и даже таким неприглядным пластом. Но не только множество света притягивало к себе внимание. Повсюду были натянуты ленты с масками, треугольными флажками, атласными лентами… несколько толстых шкафов щемились друг к другу у особенно широкой стены, а подле них и на них, словно паразитов, можно было заметить сундуки. И если о содержимом запертых ящиков оставалось гадать, то шкафы явно давали понять, что в них находится: горки из шляпок ютились на верхней стенке вместе с сундуками; несколько ярких нарядов были закинуты на дверцы, потому что не помещались внутри; все туфли и чешки были спрятаны, но коробки с обувной пудрой подсказывали, что и они находились где-то здесь. Шуршащие под ногами бумажные разноцветные завитушки перекликались со сладким запахом духов. Знаете, эту гармонию, когда звук и аромат совмещаются в нужном месте в нужное время? Сейчас было так же, и Эзоп, доселе не придававший значение таким житейским вещам, был удивлён тому, как приятен может быть даже самый надоедливый звук, как нежно пробивались сквозь маску приторные духи. И вместе с ними комната наполнялась какой-то магией, необъяснимым чудом… Это грешно, но молодой доктор не сдерживается в мысли, что гримёрка олицетворяла земное чистилище. И девушки перед ним были безвольными рабынями суда человеческого, определившего их на вечные страдания. И только здесь, в этой тесной, светлой, душистой комнате они могли преобразиться, стать самыми настоящими ангелами, чтобы после показать всем, какие они на самом деле чистые и невинные. — Доктор Карл, а Вы специалист в какой области? — спрашивает одна из девушек с длинной рыжей косой, опускаясь за свой гримировальный столик. Эзоп пробегается взглядом по закреплённым афишам, по баночкам с гримом и краской, по каким-то рисункам и самому главному атрибуту, стоящему в уголочке, рядом с пудреницей и баночкой с кисточками — по стеклянному шару. В нём, переливаясь золотистым блеском, плавал перламутровый пурпурный туман, который гипнотизировал всех и вся одним своим необычайным видом. — В нескольких, мисс?.. — Гилман. — В нескольких, мисс Гилман. Во время учёбы я проходил общий курс анатомии, первую помощь. Смыслю немного в родовспомогательных операциях, психике и животных болезнях. И я солгу, если скажу, что являюсь мастером своего дела. Каждый доктор учится всю жизнь, чтобы к её концу передать все свои знания своим ученикам… медицина весьма важная, но очень трудная наука. — Весьма честный ответ с Вашей стороны. Спасибо, — на этих словах на её губах появляется слабая улыбка. Она явно была довольна ответом, и Эзоп не мог не улыбнуться ей, пусть за слоем маски этого и не было видно. — Это моя работа, мисс. — До Вас у нас было несколько лекарей, — подаёт голос высокая, статная девушка. В её внешнем виде и акценте сквозило Востоком, однако от этого она была только интереснее. Каждая культура отражалась на психике и характере человека по-своему, и Карл на миг даже задумался, что было бы неплохо поговорить с этой девушкой чуть дольше, чем положено. — И все они, как один, были заинтересованы не медициной, а плотскими утехами. — Не беспокойтесь, мисс. В отношении всех Вас я в первую очередь врач, а не мужчина. И если Вас что-то будет волновать, то Вы можете рассказать мне об этом без страха. Ци Ши на подобное заявление осматривает молодого специалиста с головы до ног и только слабо улыбается. Девушка подле неё даже проворковала тихим смехом, однако тут же замолчала, поймав на себе строгий взгляд акробатки. — Доктор, а Вы умеете лечить чёрные пятна? — «Чёрные пятна»? — переспрашивает Эзоп, быстро отыскивая в толпе артисток одну низенькую, но весьма привлекательную девушку. Глаза её были глубокими, как ночь, а волосы наоборот — светлыми, словно ясный день. — Да, у нашей Маргарет они есть. Ей постоянно приходится их замазывать гримом, чтобы наш хозяин не ругался на неё… — Беатрис, — слышится недовольным, даже слишком резким, словно звон бьющегося бокала, полного вина, голосом. — Тебе стоит следить за тем, что ты говоришь, иначе мне придётся спросить у мистера Карла, имеется ли у него лекарство от болтливости. Что-то было в этой невысокой, стройной фигуре. Может, несвойственная девушкам короткая тёмная стрижка, а может Эзопа цеплял этот проникновенный взгляд. Пусть они и были на расстоянии, но мужчина готов был поклясться, что обе её радужки были идеально ровными, как две капельки ртути. И эта кромка аккуратных ресниц не дополняла, а украшала глубину зрачка, такого яркого, но словно уже неживого… Чем-то она выделялась. Может тем, как нервно дрожал её носик от холода, а может, белой кожицей, такой контрастирующей с тёмными одеждами. Запах её — карамельный, как пахнет самый настоящий цирк. Не только в духах, в ней самой поселился этот аромат свежего попкорна — диковинки, появившейся совсем недавно. И свет от неё шёл исключительный, неподдельный. Будто ангел, она являла собой женский идеал красоты и верной, покорной, желанной в любые свои годы супруги. Смотреть на неё было одним удовольствием… — Мисс, прошу, не ссорьтесь, моя работа заключается в том, чтобы помочь всем. И каждый в праве обратиться за этой помощью по-своему, — как бы ни цеплял этот чудесный образ земной Евы, а Карл старается оставаться врачом. И пусть внешняя красота сбила его с толку, внутренняя красота Маргарет отрезвляла в миг: её хмурые брови и невесёлые губы быстро проговорили какое-то проклятье в адрес «болтушки», а после девушка и вовсе отдалилась от своих подруг, чтобы скользнуть на самый дальний гримировальный столик. — Сегодня приступим к общему осмотру, а после него вы можете попросить меня о личных консультациях, если у вас есть какие-то жалобы. Хорошо? И девушки, несмотря на внезапную ссору, синхронно кивают. И вновь, словно отрепетировано, словно заучено, измучено и выстрадано. Эзоп ловит на себе это неприятное, словно стягивающее верёвками чувство, но выдыхает, чтобы отогнать лишние мысли. Крышка чемоданчика с инструментами и лекарствами скрипит вместе с нарастающим шумом дождя.