1 марта, 2022 год.
Республика Интар, Кальярра.
Я помню, как в моем детстве бабушка с дедушкой негативно отзывались об ассирийцах. Уже стукнуло семнадцать лет, но до сих пор непонятно, почему мне должен быть противен мой одноклассник родом из Лачин и переехавший в Кальярру шесть лет назад. Разве имеет какое-то отношение к войне кудрявый и не до конца сформировавшийся мальчишка, вечно получающий плохие оценки по интарскому языку и преуспевающий в физмате? Несмотря на ужасный исход войны, я до сих пор не вижу причин видеть в нем что-то плохое. Обе нации — жертвы политических игр свыше. Оба мы с самого первого урока сидим опустошенные. Мне повезло больше. Учителя привыкли к тому, что я зачастую сижу максимально тихо и отвечаю тогда, когда необходимо получить оценку. В остальное время, даже под угрозой получения двойки, меня не заставить выйти к доске. По началу электронный дневник так и пестрил красными отметками. Но вскоре учителя смирились и вовсе перестали меня замечать. Тем более, зеленая кадетская форма смешивала меня с остальными ребятами с корпуса. Больше всегда доставалось гражданским. Но всю мою тактику поломал одиннадцатый класс, решение сдавать историю и мужчина, стоящий боком у моей парты в идеально выглаженной рубашке. Он-то как раз и ведет этот предмет. Звонок на урок прозвенел пять минут назад. На протяжении пяти минут я старательно избегаю его коротких взглядов, буквально кожей ощущая, что только стоит мне посмотреть на него и от устного пересказа не отделаться. Я не боюсь этого. Да и при отказе отвечать средняя оценка за четверть не пострадает. К теме урока, которая резко сменилась после событий сегодняшнего утра, тоже подготовлена. Однако мне нет никакой выгоды сейчас отвечать. Ради чего? Блеснуть своими знаниями? И без меня хватает умных в классе. — Алессандра, чего притихли? — учитель наклоняется к сгорбившейся блондиночке. Та в свою очередь словно пытается пальцем проделать дыру в учебнике, настолько сильно она трет страницу с заданным на дом параграфом. Вот так вот, Сандра, не всегда прокатывает чистая зубрежка. — Учитель, Вы же задали на дом другое… — Мы проходили осенью историю возникновения террористической группировки, — голос историка остается все еще строгим, но если бы наша на удивление кроткая отличница подняла свою головушку, то лицезрела бы на лице этого лукавого мужика издевательскую ухмылку. Рене, сидящая со мной по соседству, практически залезает под парту. В отличии от меня, к оценкам она относится более ответственно. А вот историю терпеть не может. — Ну ладно! — учитель хлопает в ладоши, оглядывает класс в поисках новой жертвы и останавливается на моем ряду. Я скрещиваю пальцы под партой и делаю вид, что заинтересованно рассматриваю историческую карту, висящую над доской. — Арон, голубчик, спасай Сандру. — А я-то че? — картинно возмущаются сзади меня. — Два в журнал. Пока что карандашом. Я хмыкаю. У Арона с историком особые отношения. Они просто не выносят друг друга, но одновременно со стороны это выглядит как высшая степень любви. — За что?! — уже более искренний вскрик разносится по классу. — Ручкой. Две двойки. Учитель раскрывает журнал и намеренно медленно ищет фамилию Арона в списке. — Вон, — в мою спину раздается тычок. — Спросите ее! А где же грязная расистская шутка? Даже не интересно. — Арон, отвали, — тихо шепчу я. — Давай-давай, — подначивает он, подталкивая меня. — Учитель, она знает и молчит! Историк закатывает глаза, вздыхает и произносит: — Вы две бестолочи, которые внезапно решили в начале года сдавать историю, будете отвечать тогда оба. — Ставьте два, — я поднимаю на учителя равнодушный взгляд. — Поставлю, — довольно кивает он. — Но не тебе, а Арону. Ита-а-ак, получается три двойки. Сзади раздается очередное возмущение и несмешная шутка про равноправие в нашем веке. Я же невольно улыбаюсь. Спустя полгода этот мужичок все-таки нашел способ добраться до меня. Не стоило месяц назад развернуто ему отвечать по параграфу, когда класс опустел после звонка на перемену. Если сейчас соглашусь, то на уроке физкультуры я не отделаюсь от придурка позади. По званию-то он старше. А настроения возиться сегодня с Ароном совсем нет. — Можно не вставать? Учитель кивает на мою просьбу, я же поглубже вдыхаю и стараюсь говорить ровным четким голосом под обратившиеся на меня взгляды всего класса: — Аль Фарси — последний президент Ассирии, который боролся с группировкой «Аль-Хамар» и пропагандой радикальной религии… В ходе государственного переворота боевики взяли под контроль сначала столицу Лачин, а затем и прилежащие к ней территории. В конце концов насильственной политике была подчинена вся страна, а Аль-Фарси был отправлен в тюрьму на пожизненный срок за попытку привести Ассирию к религиозному распаду. Другие страны до сих пор не признали законность их власти, объявив Ассирию террористическим государством. — В чем заключается насильственная политика? — учитель поправляет сползшие очки. Мне это добавляет смелости. Значит, ответом он пока что удовлетворен. — Массовые нарушения прав человека. Существование лишь их религии — единственная истина. Убийства мирных жителей. Распространение гендерного неравенства, запрет на получение среднего и высшего образования у женского пола, обязанность покрываться при наступлении первой менструации. Мальчики, достигшие двенадцати лет, проходят военную и религиозную подготовку вплоть до достижения восемнадцати лет… Простыми словами — промывка мозгов и подготовка верного мяса, — я поднимаю бровь в ответ на возмущение, промелькнувшее на лице историка. А что такого? Вещи стоит называть своими именами. Или он так заботится о моем однокласснике-ассирийце, который сбежал вместе с семьей в Интар прямо перед достижением двенадцати лет? Поздно, учитель, тем более, слышать правду не вредно. Да и этот ассириец, кажется, вообще не обращает внимания. Сидит себе, играется в телефоне на первом ряду, пока все внимание сосредоточено на нас. Прочистив пересохшее горло, я продолжаю: — Массовые расстрелы «неверных» и любых несогласных с установившейся властью… Попытка повторения истории Ассирии… То есть, геноцид ардаланцев на территории Черногорья в ходе четырехлетней войны в десятом году и более локальные операции, проделанные на территориях других стран с помощью засланной агентуры. В общем, полное угнетение человека и отдельных государств, которые до сегодняшнего дня противостоят «Аль-Хамар»… Заговорившись, я тихо «ойкаю» в ответ на поднятую ладонь историка. — Арон, есть чем дополнить? — Есть, — послушно соглашается он. Я снова хмыкаю. Ну конечно, на готовое приходить проще. — Группировка «Аль-Хамар» изначально зародилась в Ассирии. В начале это были просто люди, несогласные с попытками продвижения страны к новым временам, ослаблению влияния духовного и усиления материального. Короче, неприятие к развитию. — И что же превратило партию с противоположной политикой в террористов-радикалов? — подлавливает Арона учитель. Тот в свою очередь замолкает на непозволительно долгое время. Я решаю спасти ситуацию. — Цель. Удержать нынешних сторонников. Привлечение новых. Необходимость четкой и неоспоримой пропаганды. Ею стала религия. Произнесенное не прописано в учебниках истории. Сейчас мне захотелось выразить свое мнение. — То есть? — историк заинтересованно склоняет голову. — То есть, человеческий фактор. Кто умеет вводить толпу в заблуждение — тот ею и управляет. Это относится не только к пропаганде терроризма, — в груди что-то начинает шевелиться. Я кривлюсь, стараясь абстрагироваться от чувств. — Вера со временем исказилась, перемешалась с вечной борьбой за политический режим и резко скакнула на несколько столетий назад, когда то же угнетение женского пола являлось повседневностью. Осознание успешности, собственной силы и понимания, что рамки дозволенного отныне раздвинуты после захвата Ассирии породило совсем жестокое направление политики… — Пусть за тебя продолжит Арон, — снова перебивает меня учитель. Некоторое время я, не оборачиваясь назад, слушаю сбивчивый рассказ об элементах жестокости боевиков: использование детей в качестве живых щитов, их хищения, показательные на видео казни, подготовка террористов-смертников, вербовка, которая зачастую исчисляется целыми родственными поколениями… Все это я знаю и намеренно упустила из своего ответа, посчитав информацию слишком очевидной. Хотя никто меня и не просил выделяться, достаточно повторить то, что официально вписано в историю. Я мысленно прокручиваю сказанное и все-таки остаюсь довольной своим ответом. Желание продолжить говорить вытаскивает меня из подвешенного состояния, которое преследовало с самого утра. Черт. Как невовремя. Доставать сейчас телефон — заранее подписать себе приговор и изменить отличную оценку на самую низшую. Я достаю ручку из пенала, раскрываю тетрадку. Какое-то время смотрю на пустой лист, стараясь избавиться от возникшего дискомфорта. Обычно все мои заметки записываются в телефон… А тут совсем по-другому. Выдыхаю и размашистым почерком черкаю два слова. Человеческий фактор. Именно за него я зацепилась, когда мысленно проходилась по своему рассказу. Почему именно человеческий? На ум при такой формулировке приходит что-то пацифистическое. Может быть, как раз-таки глупец тот, кто вложил в понятие человечности только белое? А черное и примеси серого загнал во всеобщее моралистическое порицание обществом, забывая о том, что человек — существо противоречивое. Реальная человечность как раз в этом и заключается. В метаниях среди черно-белой палитры, в которой не может существовать категоричности. Обмазав себя кристально белым, достаточно заглянуть в места посокровеннее, чтобы лицезреть оттенки погрязнее… — Асия? Ручка выпадает из рук. Реальность вокруг меня теряет приглушенность. Звуки возвращаются на прежний уровень, а душнота помещения начинает давить на горло. Я кладу ладонь на исписанный лист и поднимаю голову. — Да, учитель? — Арон уже закончил, — я в ответ непонимающе смотрю на историка, глупо похлопывая глазками. Он картинно цыкает и дублирует задание. — Проведи анализ. Итог сегодняшних событий. — Террористы провели блестящую операцию во всех направлениях. За прошедшие годы они усвоили, что можно достигать своих целей не только грубой силой. Снова промелькнувшее удивление на лице учителя начинает мне даже нравиться. Пока он проживает свои эмоции в коротком ступоре, я успеваю захлопнуть тетрадку и убрать ее под дневник. Не хватало только, чтобы учитель проявил любопытство. И главное, чтобы он не подумал, что я нахваливаю боевиков. — Подробнее, Кая, — его взгляд становится цепким, а класс вовсе затихает. — Ну… Возобновление конфликта на границе Черногорья было в начале осени. С того времени обе стороны истощили свои ресурсы. Также обе стороны были не готовы отступать от своих позиций. Боевики ничем морально не ограничены, от внешней разумной политики максимально оторваны, потому фиктивное заключение миротворческого договора с условием передачи непризнанной республики под власть Ассирии и последующего признания Черногорья, как отдельной саморегулирующейся территории с правом существования собственной политики, сыграло ключевую роль. «Аль-Хамар» получил свободный проход на земли, а значит, и к Ардалану. Не знаю, кто мог повестись на сладкие речи террористов о признании Черногорья, с учетом их неприятия к другим религиям и вообще к понятию «независимости», но официальная версия звучит именно так. Гражданская же сводится к тому, что высшие чины все продали. Эта теория выглядит более правдивой… Однако она может являться просто движущим фактором для внутреннего переворота в Ардалане. В нынешнее время очень сложно понять целую картину и быть убежденным в том, что показанное — правда. Боясь спугнуть внутреннее спокойствие, я выныриваю из своих мыслей и продолжаю рассказ: — Тем временем, в Гюмри, в столице Ардалана, после официального объявления о подписании договора тысячи людей вышли к зданию главной администрации. Толпа эмоциональна и более восприимчива, а значит, легко управляема в опытных руках… Совершенный подрыв в здании устранил не только практически всю власть Ардалана, но и деморализовал страну. Прямые трансляции шли и в Интаре, информационное просвещение не было упущено. Устроенный хаос позволил боевикам добраться до столицы. Показательные казни, переросшие в геноцид, подавили все попытки к сопротивлению. И конечным ударом для Ардалана стал образцовый захват столицы. Я складываю руки перед собой, показывая, что закончила. Учитель метко улавливает мое нежелание объяснять последнее предложение и намеренно цепляется за слово: — Образцовый? Почему? Горечь оседает на языке, я на миг прикрываю глаза, вспоминая военную базу в Ардалане, куда меня водил отец. Ощущение, будто все происходящее нереально, все четче овладевает мной. Рассказывай, Асия. Как очередной параграф в учебнике истории. — Генерал-полковник Геворг Демир, — слова слетают с моих уст также равнодушно как и раньше. — В прошлом один из ведущих пехотных войск Ардалана. Ветеран нескольких конфликтов и войн, выдающийся тактик. Переход такой ключевой фигуры на вражескую сторону стал добивающим ударом для Ардалана. Его резкое появление после бесследного исчезновения осенью сначала ввергло людей в радостный шок, а когда их полководец отдал столицу в руки боевиков — желание у толпы бороться за что-либо мигом иссякло. Тем самым, произошел психологический слом, — теплая рука Рене касается моей ладони под партой. Я благодарно сжимаю ее пальцы и выше поднимаю подбородок, стараясь не горбиться. — «Аль-Хамар» действовала на этот раз не только грубой силой. Информационная война, тонкое управление мгновенно вспыхнувшим митингом, стратегическая подготовка — вкупе мы наблюдаем то, что произошло. От того и образцовый. Грамотное управление всеми направлениями дает наивысший результат и практически нулевое сопротивление. Горло окончательно пересыхает, а голова начинает пухнуть от количества прорывающихся мыслей… Нет, нужно срочно все излить в заметки. Иначе будет плохо. Класс в ожидании замирает. Заинтересованность Сандры подстегивает меня, наверное, она впервые слышит так много слов от меня. Даже Арон перестал мучить спинку моего стула, в попытках придвинуть меня ближе к своей парте. Звонок разрывает повисшую тишину и выводит учителя из задумчивости. Я больше не смотрю на него, начинаю в темпе скидывать вещи в рюкзак. Арон, проходящий мимо меня, наклоняется к уху и бросает тихое «спасибо». Как только собираюсь догнать его и немного поехидничать, лишь бы отвлечься от мыслей, меня останавливают. — Кая, останься на несколько минут. Я смотрю на Рене. Подруга жестами показывает, что будет ждать в столовой, и в спешке выбегает из класса последней. Вот же… Черт. — Что-то не так, учитель? — выбираюсь с конца своего третьего ряда и пытаюсь прочитать его непроницаемое лицо. Пусто. Даже толстые стекла очков отсвечивают лучи солнца, мешая установить с историком прямой зрительный контакт. Он кивает на пустую парту, прямо напротив него. Слишком повышенное внимание мне не нравится, но ничего не остается, кроме как послушно сесть за стол. — Куда планируешь после сдачи экзаменов поступать? Дежурный вопрос вылетает неожиданно. Я даже на момент действительно забываю ответ. Он что, ради этого меня задерживает сейчас? Знает же, что следующая физкультура, а куратор опозданий не любит, мне еще надо успеть переодеться. — Юридический, уголовное направление… Историк тянет задумчивое «Хмм…», чем начинает потихоньку нервировать меня. Ну же, ближе к делу. — Когда ты в сентябре решила сдавать историю… Я, честно говоря, был в шоке. Точнее, не питал надежд, что ты сможешь даже порог перейти. — Ну, спасибо… Пока учитель распинается о том, как в процессе наблюдения менялось его мнение обо мне, я начинаю прокручивать в голове нелепую песенку и представлять себя глупой обезьянкой с хлопающими тарелочками. Нет, нужно срочно излить все мысли из головы. Или покурить хотя бы. — Асия, у тебя нестандартное мышление, — на этих словах я резко поднимаю прямой взгляд на учителя. В области шеи начинает покалывать. — Если Арон отмечал поверхность айсберга, то ты сумела пробраться немного вглубь. — Немного? — самодовольная улыбка расцветает на моих губах, под стать упомянутому придурку, который любит изображать высокомерие. — И все-таки вы — двое бестолочей… — учитель прикрывает лицо рукой, качает головой. Забавы ради я в дополнение хлопаю густо накрашенными ресницами и с широко распахнутыми глазами несколько раз киваю. Историк хмыкает и продолжает: — Если готова проявлять такую же серьезность, как и на уроке сегодня, то я согласен индивидуально с тобой заниматься по истории и обществознанию. Подготовлю тебя к экзаменам. Ах, вот оно в чем дело. — А как мое нестандартное мышление поможет в экзаменах? Там все структурированно, мне надо лишь зубрить как Сандра и все. — Ты забыла про вторую часть. Твой анализ сегодняшнего переворота в Ардалане набрал бы высший балл в предпоследнем задании. — Это не мой анализ, я вычитала все из новостей перед уроками и на переменах. Опоздали вы, учитель. Нужно было раньше предлагать, когда я еще не успела осознать, что трата своих нервов на подготовку не стоит того. — Асия, — историк снимает очки, крутит их в руках и откладывает на стол. Он поднимает глаза непонятного цвета на меня. Смотрит с прищуром, но мягко, чтобы не спугнуть. Ну, конечно, я для него наверное выгляжу запуганной мышкой. Это тактика, дядя, тактика. — Я не настолько стар, чтобы не следить за новостями в сетях. То, что сказала ты — твое исключительное видение. Мне интересно узнать, как ты его формируешь. Мистер проницательность прямо. Хотя я не то что бы стараюсь врать или выглядеть совсем уж глупой. Сегодня на это банально нет сил. Хочется уже просто домой. И желательно, чтобы там не было Гора, который любит вечно ко мне приставать с разговорами. Проще рассказать и отстреляться. Вот только возможность сделать для себя это чуточку выгоднее я не упущу. — Хмм… С Вас тогда вторая пятерка мне в журнал. А насчет репетиторства я подумаю. — Договорились. Короткий вдох. Расплывчатые картинки предстают передо мной, тусклые воспоминания ворошат забытое ощущение отцовского внимания… — Ну, во-первых, полное отсутствие эмоций… У меня папа военный, и он меня так учил, что ситуацию надо оценивать с холодной головой, — я прерываюсь, слыша в голове почти забытый голос дедушки. Он давал мне такие же наставления… Руки сжимаются в кулаки, становится совсем кисло на душе. — Любая агрессия, жалость или скорбь лишь мешают адекватной оценке реальности. И, во-вторых, я выросла среди военных и юристов, наверное потому так и воспринимаю все… Да и в кадетском корпусе иначе никак не задержаться. У нас все по струнке куратора ходят, самоконтроль, все такое. Нас готовят к такой жизни, восприятие отнюдь не гражданское… Неподвижность учителя, звенящая тишина и тихое жужжание в голове начинают сильнее давить. — Учитель, мне нужно успеть на физру, давайте об этом потом поговорим? — не дожидаясь разрешения, я вскакиваю из-за стола. Почти добираюсь до выхода из класса. Останавливает меня на пороге всего лишь один-единственный вопрос. — Как зовут твоего отца? Точно, мистер проницательность. Если память меня не подводит, то он тоже ветеран конфликта на Ардалане. В прошлом учитель входил в состав миротворческих сил Интара, регулирующих конфликт в Черногорье. Возможно, он лично знает имя, которое я собираюсь произнести. Никаких эмоций, да, папа? — Геворг Демир. Скрывать мне нечего. Были бы ко мне вопросы — моя папка с данными о родственниках с директорского стола спустилась бы до нужных рук. Не прощаясь, я выхожу из класса. На пороге сталкиваюсь со взъерошенным Россом. Не смотрю на него, убегаю по коридору в конец, к лестнице. Переход папы на вражескую сторону сломил Ардалан и ввергнул всех в шок. В том числе и меня. Однако мне было больше горько от того, что пустота в груди не выражала никаких эмоций. Как ардаланка я со всеми испытала душевное потрясение. А как дочь?.. Хотя с другой стороны имею ли я право на такое? После того, как добровольно оборвала все свои связи и с отцом, и с братом. Мне не стоит на этом зацикливаться. Как и тогда, осенью, когда отец бесследно исчез в одной из горячих точек. В тот момент я впервые поняла насколько способна быть равнодушной. Желание найти забытый номер сводного брата, связаться с семьей отца и сообщить встревоженной бабушке расклад событий — это больше привычка, имитация того, что я должна была сделать… Меня испугало возникшее хладнокровие, которое умело перемешивалось с остатками чувств, окончательно путая меня. Однако пришлось научиться жить с этими ощущениями. Когда бесчувственность смешивается с эмоциональной стороной, я совсем не понимаю, что является имитацией, а что моим истинным отношением. Как будто меня бросает из одной крайности в противоположную… В такие моменты мне проще излить хаос мыслей в заметки, забивая на любую структуру и попытки разобраться. Любое осознание приходит со временем. К примеру, как с… Стоп, Асия. Остановись. Преодолевая последние ступеньки, я останавливаюсь у окна. — Ты меня слышишь, Маркус? — шепот срывается в голубое чистое небо. — Я до сих пор держу свое обещание.***
Упражняясь в спортивном зале в привычном одиночестве, я выпускаю все накопившиеся эмоции на грушу. Мысли, настойчиво мелькавшие в голове, отходят на второй план. Удар. Вся эта ситуация не стоит затраченных нервов, Асия. Удар. Политические игры с людскими жизнями всегда имеют двойное, а то и тройное дно. Удар. Мысли холодно. Удар. Урок физкультуры на удивление выдается легким. Куратор ушел по срочным делам, дав простое задание — не сидеть просто так, а хотя бы размяться. — Эти горные дикари даже первой волны наступления не выдержали, — девчачий голос бьет прямиком в спину. Тупая боль моментально отзывается в шее, мышцы напрягаются, а эмоции топит холодной волной. — Не удивлюсь, если пройдет несколько дней и весь Ардалан окажется под оккупацией. Несколько дней? К вечеру уже объявят об этом. Боевики на этот раз действуют четко и без промедления. Я оборачиваюсь к кадетке из десятого класса, которая всеми способами пытается впечатлить Росса своими аналитическими способностями. Оба выжидающе поглядывают на меня. Слишком насыщенный на эмоции день перерастает в клокочущее раздражение. — Повтори, — подыгрываю я. Неужели она меня хочет вывести такими нелепыми рассуждениями? Смешно даже. У девушки смуглая кожа, черные волосы собраны в тугую косу, взгляд карих глаз, направленный на меня, выражает такую надменность, что хочется ее подвесить вместо груши и провести усиленную тренировку. Ассирийка. По восточным признакам мы все схожи, но достаточно ей открыть свой рот, и акцент выдает глупую девчонку сразу же. — Я говорю, что не пройдет и недели, как твои собратья позорно сдадут оружие и побегут через границу в Интар в поиске защиты, — она подходит ко мне ближе. Шаг. Я могу разглядеть маленькую родинку над губой, как она глубоко вдыхает и хищно раздувает ноздри. Еще шаг. Начинаю чувствовать легкий запах пота, видеть плескающееся в ее глазах превосходство. Вот же идиотка. Оглядываю зал. Куратор еще не пришел, остальные заняты своими делами. Кроме Росса. Слишком странный у него взгляд… — Слово не воробей, вылетит — попадешь прямиком к наемникам, — я припоминаю недавние волнения в Кальярре, когда вскрылось, что ССНО теперь действуют и на территории Интара в связке с отделом Службы Безопасности по борьбе с терроризмом. Леденящая улыбка расцветает на моих губах. Намеренно делаю шаг навстречу, приближаясь к этой девице вплотную. Находиться настолько близко рядом с незнакомым человеком некомфортно, но я не подаю виду. Отмечать проявившееся напряжение на ее гладком личике приятно. Стабильной и спокойной жизни этой дуре явно недостаточно. Нельзя вестись на провокации. — Я им с радостью опишу в деталях, как твоего легендарного генерала папаню пытали, а потом направили на истинный путь, — чувствую, как от ее пылкой речи слюни летят во все стороны, попадая в том числе и на мое лицо. В следующий момент ее рука тянется ко мне. Я рефлекторно отклоняюсь. Секунды на осознание сказанного. Вспоминаю стоящего Росса у кабинета историка. Пазл складывается. Злость постепенно туманит разум, руки подрагивают и невольно сжимаются в кулаки. Окружающий мир расплывается, зрение фокусируется лишь на одном лице. Слух становится острее, а прилив сил автоматом толкает меня действовать. Я бью ее головой прямиком в лоб. Девица от неожиданности нелепо заваливается назад. Заканчиваю дело четким ударом в колено. Она с глухим стоном сгибается передо мной. Не отдавая себе отчет в действиях, я понимаю лишь одно — надо ее проучить как следует. Беру ее за длинную косу, оттягиваю голову назад. — Такие волосы ты должна еще заслужить, мразь. Вспоминаю любимую уловку куратора подлавливать девчонок за длинные космы, с целью показать яркий пример слабости. Я достаю из бокового кармана нож. Позади проносится чей-то мат, тонкий женский визг и отдаленно знакомый голос, зовущий меня по имени. Ассирийка что-то кричит, пытается освободиться. Рукояткой ножа бью ее с размаху в нос. Раздается противный хруст, ее крикливые визги затихают, переходят в невнятное мычание. Низкий шепот в голове воспринимает это за победную песню. Нет, еще рано. Едва уловимо веду лезвие по щеке, девчонка начинает не на шутку трястись. Расплываюсь в холодной усмешке, вдоволь упиваясь ее страхом. Вот так и надо было начинать. Одним резким движением срезаю ее косу и пинком в живот отбрасываю от себя эту суку. Чьи-то крепкие руки обхватывают меня сзади, утаскивая в противоположный конец зала. Я вырываюсь, рычу, пытаюсь отбиться локтями, но противник слишком силен. — Асия! Приди в себя! — специально расслабляю тело, притворяюсь, что повергнута. Момент, захват теряет прежнюю силу. Не упускаю шанс и рывком освобождаюсь, прыжком уходя от чужих рук. Оборачиваюсь, злобно скалюсь на посмевшего мне помешать. И в следующий момент начинаю тонуть в блекло-зеленых глазах. — Это я! Арон! Сердце пропускает удар, падает куда-то вниз. Тело начинает стремительно слабеть. От осознания произошедшего проступает липкий холодный пот. Я кривлюсь от подступающей к горлу тошноты, едва держусь от дрожи на своих двоих. Падаю на колени, жесткий мат смягчает удар. Разум возвращает полный контроль над телом, опустошая остатки резерва сил. Что же я наделала?..***
Остаток урока я просидела в пустой кадетской раздевалке. От жесткого кафеля уже ныла пятая точка, тело до сих пор потряхивало после всплеска адреналина. Обхватив голову руками и закрывшись в собственных коленях, я корила себя за несдержанность. Не стоило на уроке истории позволять себе выходить за границу. Не стоило позволять себе дальше плавать в разрушительных мыслях. Не стоило быть такой самоуверенной. Ровесники равнодушны к политической ситуации в мире. Они могут отпустить неприятные шутки, поддаться пропаганде или вовсе не обращать внимание на теракт, совершенный в соседнем городе. Я знала, что тот же Росс недолюбливает меня. И причины такой неприязни никогда не понимала. Да и не стремилась особо с ним устанавливать контакт. Однако сегодня… Он перешел все границы. Мне должно быть все равно. Я обязана не реагировать даже на самые грязные провокации. Итог не стоит того. Меня исключат из школы, выпуск из кадетского корпуса мне не светит, как и выгода с него при поступлении на уголовное направление. Необходимо действовать с холодной головой. Дверь со скрипом раскрывается, я слышу быстрые шаги, какое-то копошение вокруг меня. Продолжаю неподвижно сидеть, только напрягаю руки, чтобы они не тряслись настолько сильно. В голове давно прояснилось, всепоглощающая пустота на этот раз даже приятна. Однако тело отказывается слушать меня. — Асия, — мягкий голос Арона звучит совсем близко. Я поднимаю голову. — Ножом только не режь меня, я тебе бровь обработаю. Сиди спокойно. Нервный смешок хрипло срывается с моих губ. — Это твоя самотычка вообще-то. — Знаю, — виновато шепчет он, пропитывая ватку перекисью. Арон опускается на колени рядом и убирает прядь волос с моего лица. Я смотрю сквозь него, прокручивая в голове крики той ассирийки. Надо было вернуть ему нож перед уроком. Или вообще не стоило его брать на перемене. Будто маленький ребенок, я с любопытством накинулась на старшину и отобрала оружие, разглядывая резное лезвие и бегая от одноклассника по всей раздевалке… Потом зашел куратор и стало не до этого. Прозвеневший звонок, боязнь спрятать оружие в вещах и решение поносить с собой нож, а после урока уже вернуть владельцу, сделали свое дело. Арон осторожно прижимает ватку к ране. Бровь начинает щипать. Я отстраняюсь от физических ощущений. Боль — такое же чувство, как тепло или холод. Она есть, но не причиняет дискомфорта. Я отдаю сигнал в мозг не воспринимать неприятные ощущения за что-то плохое. Практически сразу становится полегче. — Нехилый ты удар пропустила, малявочка, — критикует Арон. — Я его вообще не помню. — Состояние аффекта, — мудро изрекает он, выкидывая ватку в раскрытое окно. — Она врезала тебе прямо перед тем, как ты ей выбила колено. — Давно ты таким умным стал? Я вглядываюсь в его глаза. Склоняю голову набок. Арон под моим пристальным вниманием прочищает горло и без всяких шутливых ноток в голосе произносит: — Ты не виновата. То, что наговорила она — слишком даже для меня. Ну так остановил бы ее до того, как я сорвалась. Почему ты просто стоял и смотрел? — Мне нужно было просто уклониться от нее и отойти на несколько метров, а не отвечать на агрессию. Вот и все. Так что виновата. Мне не нравится эта агрессия. Я не хочу быть такой. Однако уверенность, что эта ситуация не повторилась бы, если бы мне предоставили шанс переиграть все заново, тает с каждой секундой. С осознанием, что мне это доставило удовольствие. Это меня и пугает. Телефон, лежащий рядом на полу, начинает вибрировать. Мама. Как оперативно. Стоило лишь написать сообщение о возникшей проблеме. — Выйди, — прошу я Арона. — Окей… От меня не укрывается промелькнувшее разочарование на его лице, напряженность в теле, при попытке невозмутимо встать с пола. Становится немного стыдно за свою холодность. — Арон… Спасибо. Он останавливается, и меня топит двойная неловкость за попытку проявления искренности. Следующие слова я произношу в нелепой формулировке: — За оказанную медицинскую помощь. — Будешь должна, малявочка. — Иди к черту… Дверь раздевалки со скрипом захлопывается. Я поднимаю телефон и слышу короткое: «Слушаю». Максимально честно описываю ситуацию, не испытывая даже былого страха перед матерью. Лучше рассказать первой, чем она услышит это от руководства школы. Реакция не заставляет ждать. — Асия, — тихий рык проносится в трубке. — Не хватает мне проблем тут, в Гюмри, ты еще и драку в школе затеяла? — Она задела тему с отцом… — Болтать меньше про него надо! Я внутреннее сжимаюсь от крика. Не плачь, Асия. Повисшее молчание начинает давить. Жужжание в голове проявляется с новой силой. — Мам… — Что? — Новости же не врут? Про папу… Долгий выдох в трубке, словно она пытается быть терпеливой и сдержанной матерью, в моменте заставляет меня пожалеть о заданном вопросе. Мы практически никогда не затрагивали с ней тему отца. — Не врут, — подтверждает она. — Не расстраивайся сильно, твой отец всегда был таким. Сначала подверженный влиянию своей мамаши, а затем и завербованный. Урод, — последнее ругательство она произносит в более некультурной формулировке и на ардаланском. Сквозящая ненависть в ее голосе придает достоверности словам. Неужели то, что я видела тогда, в первый раз, когда была в Ардалане — все ложь? — А измена?.. — Не было никакой измены, — раздраженно отмахивается мать. — Это все проделки свекрови. Асия, тебе еще рано слышать такие истории и рассказывать неудобно по телефону. Давай потом, хорошо? Сейчас позвоню директору школы и все решу по поводу тебя. Бабушке об этом не говори, а то она мне потом все мозги съест. Внезапно я понимаю, что глаза наполняются слезами. Поднимаю дрожащую руку к лицу, стираю влажные следы. Голос ломается, но слова уже слетают с губ: — Будь там осторожнее, ладно? И приезжай поскорее. — Не плачь, — смягчается мать. — Тут не настолько страшно, как передают по новостям. В любом случае я не смогу сейчас вернуться в Интар. Ты сама знаешь. — Границы скоро закроют, как сделали в Ассирии… — Есть другие способы. Не плачь, Асия. Сосредоточься на учебе и работе. Помни, что ты меня сейчас заменяешь. Документов вскоре солидно прибавится. В телефоне раздаются гудки. Я остаюсь наедине с собой. Наедине с множеством вопросов. Усмешка хрипом выходит из горла. Несколько месяцев эмоциональной стабильности, Асия, это уже подарок. Уже прогресс… Но меня не покидает ощущение, что я будто парю вне своего тела и смотрю на происходящее со стороны. Мне не нравятся то, что я вижу. Не нравятся изменения в поведении. Мои действия. Чувства. Я не знаю, как это исправить. Мне страшно думать, что в конце меня ждет неизвестность. «У тебя все будет хорошо. Я уверен, волчонок. Ты уже знаешь, что делать». Ты меня слышишь, Маркус? Я не справляюсь… Я так много стала копаться в себе, что уже не понимаю, что правильно, где хорошо, а где плохо. И сколько бы не пыталась — убежать от себя не получается. Иногда хватает сил забыть тебя, Маркус. А иногда не хватает тебя, чтобы оставаться сильной.***
Мелодия проникает под кожу. Дотрагивается до струн души, умелыми мозолистыми пальцами перебирая её. Скорбь истории страны, вся тяжесть укладывается в одну песню. Я закрываю глаза. Представляю слегка прохладный ветер в горах родины. С затяжной мелодией дудука завывает и внутренний голос, в такт ветру. Мелодия, несущая в себе вековую скорбь, оседает тяжестью на плечах. Оседает осознанием совершенного. Полным принятием последствий. Мотивами минувших времен, ужасающего прошлого. Страдальцы смогли превратить это в искусство, дабы увековечить память ушедших в чем-то прекрасном. Смогу ли я также когда-нибудь превратить свою боль в творчество? Излить свои переживания и чувства на бумагу? Излить так, чтобы начать понимать саму себя… Прежде я не представляла, что музыка может настолько перенести в другой мир, оставляя отпечаток в окружающем воздухе. Ардаланцы всегда умели передавать свою скорбь через дудук. И сейчас, замерев около входа в метро, я смотрю на сгорбившегося старичка с инструментом в руках. Одиночный пикет, дань Ардалану, способ заработать немного денег — каждый стоящий перед талантливым исполнителем воспринимает по разному мотивы представшей картины. Но ничей взгляд не остался равнодушен. Мелодия глубоко проникла в сознания каждого. Не желая больше задерживаться, я прохожу мимо маленькой толпы и под заканчивающуюся музыку спускаюсь в метро. Жутко не хватает мотоцикла, который был продан в прошлом году, когда мы переезжали в новую квартиру. Мать пожертвовала домом, в котором мы не прожили и полугода, а я своей ниндзя. И все ради чего? Чтобы покрыть ее долги, в которые она влезла по собственной глупости. Разве это справедливо? Или справедливо ли то, что директор для вида пожурил меня перед куратором и просто выписал отстранение от учебы на неделю? Понятно, что мать ему просто перевела определенную сумму. Наверняка и с пострадавшей стороны поступило такое же «извинение». Так как отказ проводить психологическую проверку той ассирийке, которая прямым текстом заявила о своей позиции касаемо ситуации, звучал довольно ясно. Ожидаемым исходом было бы мое исключение из школы и отправление возможно завербованного боевиками подростка в реабилитационный центр. Но ситуацию просто замяли. С одной стороны мне от этого хорошо, образование не под угрозой. А с другой… Я бы разбила этой ассирийке не только нос. Злость до сих пор клокочет в груди. Хорошо, что мне выписали недельные «каникулы». Смогу забыться, отойти от ситуации. Утонуть в работе и наконец воплотить в жизнь план в отношении Томаса. Его изменившееся поведение мне совсем не нравится. Стоит попытаться с ним поговорить и показать, что для меня эти отношения важны. Слишком дорого то спокойствие, которое он способен мне подарить. Остаток пути я выкручиваю музыку в наушниках на максимум и абстрагируюсь от всех мыслей. Постепенно отпуская контроль над собой, начинаю ощущать все последствия пережитого. Бровь до сих пор саднит, а голова гудит от поднявшегося давления. Или от того, что я свой лоб использовала как кулак сегодня… Стоит выпить обезболивающее, не хочу потерять остаток дня в полуовощном состоянии. И придумать какое-нибудь оправдание перед бабушкой, которая обязательно заметит мой вид. Приятный женский голос сообщает о нужной мне станции. Я медленно вышагиваю из вагона и добираюсь до пункта контроля и выхода из метро. В глаза сразу бросается усиленная служба охраны… Странно, в метро, где школа, еще не выставлены дополнительные посты. Похоже, к вечеру в Кальярре будет все под строгим наблюдением. С нехорошим чувством в груди я заскакиваю в безлюдный двор, выкуриваю сразу несколько сигарет и с внутренним удовлетворением добираюсь до дома. Даже пасмурная погода не в силах изменить медленно ползущее вверх настроение. Вот приду, сделаю себе крепкий кофе и, пожалуй, засяду за план своей книги… Возможно мне хватит смелости сесть и начать писать. Под вдохновленные фантазии практически бегом добираюсь до своего подъезда. Писк металлической двери, лифт быстро поднимает меня до нужного этажа. Я захожу в тамбур, поворачиваю в длинный коридор и резко останавливаюсь. Дверь моей квартиры открыта нараспашку. Множество мужских голосов, доносящихся оттуда, начинают отдавать громким стуком в голове. Я бросаю взгляд на соседнюю дверь, где находится общая кладовка, и с диким облегчением в груди отмечаю, что ее не открывали. Отправляю смску матери и делаю шаг вперед. Деваться некуда. Из квартиры снова раздается мужской выкрик: — Служба Безопасности Интара! Лежать! Руки за голову!