consequi non potest

      Утро кажется мне особенным. Я просыпаюсь до рассвета, когда в палате еще темно. Я вижу падающий снег, хлопья которого разметаются по обоим сторонам металлической решетки. Небо сегодня чистое, словно неограненный кристалл. Оно сияет, и теперь мне кажется, будто этот мир не так уж и плох.       По большей части, я думаю так из-за него.       Тело ломит — я давно не испытывал подобное чувство, болел я только в детстве, и то лишь пару дней. Низ живота немного тянет, но ходить я могу. За исключением синяков и пары красных отметин, которые можно легко прикрыть воротником белой рубашки, я выгляжу как обычно. Вот только внутри все переворачивается, как только я вспоминаю прошедшую ночь. Я вспоминаю его, и мое сердце начинает биться чаще. Я не соврал ему тогда: раньше я никогда не испытывал подобного.       Это и называется любовь? В нашем мире мы всегда говорим о ней, но я не до конца понимал семантику данного слова.       В этом мире, как я успел отметить, люди избегают открытого проявления чувств, стараются закрыться и убежать. Но именно здесь я нашел то, чего мне так не хватало у нас.       Я нашел его.       За завтраком я его не вижу, но точно знаю, что он рядом. Я не волнуюсь: спокойно съедаю свою порцию каши с тостом, пью некрепкий чай, глотаю таблетку и широко открываю рот, чтобы врачи убедились, насколько я «хороший мальчик». Странная процедура, учитывая, что на меня эти таблетки никогда не подействуют. Впрочем, им это знать не обязательно.       В общем зале довольно тихо. Если кто-то и кричит, то очень быстро успокаивается, отчасти благодаря дежурившим здесь мужчинам и женщинам. Кто-то стонет, кто-то бормочет, кто-то плачет — к этому я привык, поэтому просто сажусь на свое обычное место и начинаю ждать.       Ждать его.       И он, конечно же, приходит. Как обычно, в белом медицинском халате, через который я могу увидеть темные свободные джинсы и черную водолазку. На одном из его указательных пальцев — серебряное кольцо с гравировкой. Волосы у него уложены назад, и вообще, выглядит он, как и всегда, идеально. Только потерянный взгляд и подрагивающие руки выдают в нем какое-то беспокойство.       Он, конечно же, находит меня своим взглядом небесным глаз. Смотрит долго, сглатывает, а затем отворачивается. Я улыбаюсь и хочу подойти, но один из санитаров с подозрением оглядывает меня взглядом, и я вынужден отступить. Ничего, через час у нас с ним состоится консультация, и на ней мы все обсудим.       У него наверняка много вопросов.       В небольшом кабинете слегка холодно — должно быть, проблемы с отоплением. Я сажусь за стул, сильнее натягивая рубашку на руки, желая согреться. Непереносимость холода досталась мне от отца.       Он вновь смотрит, очерчивая каждый изгиб моего тела. Затем вздрагивает, выходя из ступора, и, порывшись в шкафу, достает оттуда толстовку.       — Надень, а то простудишься, — голос у него хриплый и какой-то неуверенный.       — Спасибо, — отвечаю я и с удовольствием принимаю вещь, вдыхая запах его парфюма.       Он вновь садится на стул напротив меня и продолжает смотреть. Знаю, он хочет задать вопрос, но колеблется. Сегодня я рассею его сомнения.       — Ты хочешь спросить, был ли я в твоей спальне вчера ночью, — констатирую я. — И было ли это все на самом деле.       Айзек прикусывает губу. Я не могу оторвать глаз от его бледных скул.       — Утром я проснулся без тебя. Никаких признаков того, что ты был. Но я…       — Но ты чувствуешь, что на самом деле я все-таки был, так ведь?       Он кивает, медленно сглатывая. Я улыбаюсь и поднимаю руку вверх, обнажая запястье:       — Смотри, это следы от твоей хватки.       Айзек внимательно смотрит на кольцо синяков, а затем опускает голову:       — Извини.       — Не извиняйся. Мне понравилось.       Он не отвечает, и я даю ему время подумать и прийти в себя. Да, людям в этом мире тяжело принимать нечто новое. Как только они видят то, что, по их мнению, не входит в рамки нормального, они теряются и начинают считать себя странными. Я не виню Айзека за это. Он очень хороший, но ему не повезло родиться в этом мире.       Если бы он жил у нас… Да, тогда мы бы уже давно были женаты. Возможно, у нас уже был бы ребенок, а, может, даже два. Мне бы пришлось оставить работу на какое-то время, но ради него я бы с удовольствием с этим смирился.       — Ноа… — наконец произносит он, поднимая глаза. — Кто же ты такой? Как ты это делаешь? С каждым днем мне кажется, что я схожу с ума… Я начинаю терять себя, я просто не знаю, что делать дальше, я…       Его глаза цвета моря осквернены болью. Мне это не нравится — Айзек не должен страдать. Я этого не допущу.       — Ты не болен, — я встаю со своего места и сажусь на его колени, обвивая шею руками. — Знаю, тебе очень тяжело все это понять, но доверься мне, ладно? Я не хочу тебя обманывать. И прошедшая ночь была реальностью. Но я не мог остаться у тебя, иначе…       — Как тебе удалось покинуть больницу? — несмотря на растерянность, Айзек крепко сжимает мою талию, отчего я готов растаять, словно мороженое.       — А с чего ты взял, что я не могу ее покидать?       — Тогда зачем ты продолжаешь оставаться здесь?       — Посмотри в зеркало, тогда поймешь.       Я вновь улыбаюсь и накрываю его губы своими собственными. Он выше меня, он сильнее меня, его мышцы большие и крепкие — все это я и люблю.       Я люблю его.       — Но почему ты вообще оказался здесь? — разрывая поцелуй, спрашивает Айзек. — Судя по всему, ты мог бы сделать так, чтобы вообще не попасть сюда.       Мог бы.       — Мог бы, — облизываю губы и становлюсь серьезнее. — Но я ждал. Тебя.       Он широко распахивает свои глаза, не веря. Я киваю, пытаюсь уничтожить внутри него скептицизм, и касаюсь его щеки, поглаживая скулы.       Я почти не соврал. В тот день, когда меня определили сюда, я был готов сбежать, пока сердце внутри не кольнуло. В моем мире мы привыкли доверять не только разуму, но и голосу внутри себя, и сейчас он настойчиво кричал лишь одно: останься.       И вот сейчас, сидя на коленях Айзека, я отчетливо осознал, к чему была столь длительная задержка.       — Прости, я слишком сильно шокирую тебя. Мои слова ничего не стоят, поэтому я покажу тебе.       Чуть приподняв его лицо за подбородок, я внимательно смотрю в его глаза. В них — мое собственное отражение, но через секунду все меняется.       Глаза Айзека становятся глазами Ноа.       Глаза Ноа становятся глазами Айзека.       Он видит — на это уходит длительное время, но в их мире все происходит за считанные минуты. Когда он вновь возвращается сюда, то начинает часто-часто дышать, а его сильная грудь вздымается. Кажется, я перестарался. Нужно было начать с малого, но я так хочу, чтобы он наконец понял.       Чтобы принял меня.       — Ты…– начинает Айзек, но договорить я ему не даю. Вместо этого я вновь захватываю его губы в плен.       На сегодня достаточно. Мы продолжим завтра, а пока я позволю нам обоим отвлечься. Я ведь так долго его ждал, неужели нельзя хоть раз нарушить правила?!       Правила, которых и вовсе существовать не должно.       Он все понимает. Одной нашей близости Айзеку хватило, чтобы полностью изучить все мои желания. Я не верю, что такое возможно, но в то же самое время не верить не могу. Когда он перехватывает инициативу, когда он начинает водить руками по моей спине, когда начинает сдавливать шею, я думаю о том, что он предназначен мне самой судьбой.       Глупо. Я ведь инженер и практик, но…       Он сам делает меня таким. Заставляет быть глупым и наивным, словно ребенок.       Лицо начинает гореть. Я снова краснею и снова выдыхаю прямо в его поцелуй, прижимаясь ближе. Он опять все понимает. Подхватив меня на руки, встает, удерживая меня за бедра, будто я ничего не вешу, и опрокидывает на стол. Рабочие бумажки летят на пол, холодная ткань столешницы отрезвляет, но лишь ненадолго.       Айзек начинает покрывать мою шею поцелуями. Он проходится по недавним и незажившим засосам, кусаю и облизывая. Я кусаю губы и чувствую металлический привкус во рту.       Он быстро освобождает меня от одежды. Теперь мне не холодно — напротив, сейчас температура моего тела поднимается настолько, что мне становится тяжело дышать.       От его прикосновений внутри и снаружи — настоящий пожар. Я скрещиваю ноги на его спине, заставляя прижаться ко мне ближе. Он берет меня за бедра и двигает ближе к краю. Айзек касается моих волос, шепчет на ухо, опаляя его своим горячим дыханием, а между тем его пальцы бегают по моей груди, касаясь сосков. Я не могу сдерживаться рядом с ним.       Прогибаясь в пояснице, я не сразу замечаю, как он переходит к растяжке. Мне больно, но я знаю, что вскоре это пройдет. Он начинает трогать мой возбужденный орган слишком активно.       — Перестань… — шепчу я, отворачиваю голову. — Иначе…       Он не перестает. Когда в моем нутре оказываются три пальца, я изливаюсь в его руку, и вижу, как Айзек довольно улыбается. Он пачкает мой живот моим же семенем, а затем говорит низким голосом:       — Смотри на меня.       Я не могу не поднять на него взгляд. Его голубые глаза помутнели, и сейчас выглядят еще лучше. Я сглатываю, когда его орган входит в меня, а потом хочу закричать, но стон растворяется в его губах. Оторвавшись, он закрывает мне рот рукой, и я благодарно закатываю глаза. В конце концов, мы ведь все еще в больнице. И, хотя я могу в одночасье это изменить, не думаю, что Айзек готов к подобному.       Я тоже не готов.       Он входит в меня не спеша, давая мне привыкнуть. Мне нравится, что в этот момент он проявляет терпение и заботится обо мне. Мне нравится чувствовать его внутри себя. Мне нравится все, что с ним связано. Даже этот нелепый мир иногда мне нравится.       Я царапаю его спину, но Айзеку все равно. С громким рыком он начинает брать меня прямо на врачебном столе. Мои волосы прилипли ко лбу, я тяжело дышу, но чувствую себя прекрасно. Я бы хотел проводить так каждый день с ним в моем мире. Ради этого я бы перестал задерживаться на работе и брать дополнительные смены.       Айзек делает все, чтобы мне было хорошо. Он пока не знает, но в нашем мире зачать ребенка может любой, вне зависимости от пола. Он не знает, что в нашем мире я могу подарить ему дитя, которое будет похоже на него. Если бы Дьявол и впрямь существовал, я бы продал ему душу, лишь бы наш с Айзеком ребенок был похож на него. Черные, как смоль, волосы, ровные черты лица, очерченные скулы, высокий стан и спокойный, прямолинейный взгляд — с такими внешними данными он будет идеален. Разве только глаза можно оставить мои. Я буду смотреть на нашего ребенка и видеть в нем плод нашей любви, буду видеть в нем маленькую копию Айзека. Теперь понятно, почему все пары, с которыми я был знаком в моем мире, всегда стремились к потомству.       Он начинает толкаться грубо, выбрасывая все мои мысли в мусорное ведро, стоящее неподалеку. Я вновь запрокидываю голову назад. Он вновь сжимает мою шею, вновь шепчет, но слов я разобрать не могу. Настолько хорошо, что это сейчас и не нужно.       На моих бедрах синяки. Мы заканчиваем одновременно, я изливаюсь во второй раз. И даже после соития он продолжает заботиться обо мне. Он едва держится на ногах от усталости и, судя по мешкам под глазами, недосыпа, но Айзек делает все, как нужно. Он вытирает меня, целует мой живот, затем аккуратно накидывает мою одежду. В его глазах неподдельная нежность, и я готов на все угодно, лишь бы он всегда смотрел на меня вот так.       — Я люблю тебя.       Поцелуй в лоб. Он первым произносит то, чего я сказать не смог. Я обнимаю его настолько крепко, насколько это возможно в моем состоянии.       — Я тоже.       И здесь я не сорвал. На глазах выступают слезы, и я спешно их закрываю. Есть две причины: первое — еще ни одной человек не говорил мне подобное, за исключением родителей. Второе — я все еще не знаю, что будет, если Айзек не согласится уйти со мной.       Смогу ли я жить без него?       Еще никогда ответ на поставленный вопрос не был так очевиден.