Токио напоминал собою живой организм или даже несколько организмов, сплетенных в единое гротескное тело. «Кровь» без устали циркулировала по сосудам, тело постоянно меняло клетки — обмен информации, свежий поток неизменно стирал устаревшие данные, переливаясь, вспыхивая и подрагивая в мерном пульсе своих артерий, создавая тем самым свой особый низкочастотный гул. Сегодня был самый обычный день. Он вообще мало чем отличался от предыдущих, как на первый взгляд — такой же понедельник, как и многие до него, со всей своей обычностью, предсказуемостью и рутиной, что становилась той самой необходимой деталью в идеальном механизме под названием «затянувшийся и набивший изрядную оскомину День Сурка». Для больницы Святого Луки в Токио это тоже был самый обычный день. Врачи, медсестры, интерны сновали туда-сюда, носились, как муравьи или идеально запрограммированные роботы, словно «Терминатор» сняли по реальным событиям, и сейчас это была та неправильная вариация, где «Т-800» так и не смог предотвратить восстание машин. В общем, все было, как прежде. И даже то, что двери реанимации распахнулись, впуская нового пациента, не стало необычным событием. Девушка на каталке, что пребывала без сознания, оказалась лишь частью рутины, не более. — Авария на пересечении улицы Омотесандо! Девушка потеряла много крови! — объявил один из работников скорой помощи, везя на каталке ту самую бессознательную пациентку. — Мы наложили фиксатор, повязку и поставили две капельницы. Но у нее множественные переломы, поврежден шейный отдел, ушибы разной степени тяжести, повреждения внутренних органов и сотрясение, — продолжил он. — Также, у неё была остановка, но нам удалось запустить его. — Время гипоксии? — принял пациентку один из интернов, что проходил практику и дежурил сегодня в реанимации, на его бейджике, который прикреплён к белому халату, значилось: «Чишия Шунтаро». — Две минуты. — Обезболивающее вкололи? — Морфин. Пять миллиграммов, — отчитался работник скорой. — Мы ее стабилизируем, — сказал Чишия, а после обернулся к медсестре, стоящей неподалёку. — Пусть подготовят первую операционную, — несмотря на острую ситуацию в голосе интерна даже на мгновение не промелькнула паника, тот оставался на удивление спокойным. — И вызовите хирурга Савамуру.
______________________________________________
Всех привлекают таинственные истории, наполненные мистикой и самым настоящим волшебством. Да и как иначе? Людей испокон веков окружают всевозможные тайны и загадки, уходящие своими корнями в глубь самых древних и тёмных времён, когда ещё верилось, что в болотах живет в одинок, а в лесах леший соседствует со страшной ведьмой. Сказки и мифы разных народов рассказывают нам о, казалось бы, невообразимых сверхъестественных событиях, многие из которых никак не соотносятся с реальными историческими и научными фактами. Не всегда стоит искать объяснение, либо смысл случившегося. Некоторые вещи лучше принимать, как данность, какими бы фантастическими они ни казались. Ведь искать так называемую «правду» себе дороже. Как известно, любопытство сгубило не одну кошку — так… к чему испытывать судьбу? Китагава Кейко всегда держалась подальше от суеверий, глупых верований и прочего, предпочитая твёрдо и прочно стоять обеими ногами на земле. Но была одна вещь, вера в которую у неё сохранилась, несмотря на всю ту острозаточенную «приземленность», что та в себе любовно взрастила. Во что же она верила? В то, что человек рождался либо под счастливой звездой, либо нет, и это преследовало его до конца дней. Кейко, отняв жизнь у своей матери, родилась на два месяца раньше срока, не весила и килограмма. Надежды на то, что девочка выживет, не было — лишь отец верил, что дочь справится, хотя в глубине души и винил ее в смерти своей жены. Совсем ещё юная, едва родившаяся, Китагава боролась за свою жизнь, и с того момента ей предстояло бороться за нее и впредь. На самом выживании сразу после рождения ничего не закончилось. Отец хотел мальчика, наследника, и именно ради этого устремления не пытался в своё время уговорить жену избавиться от ребёнка до его рождения, хотя беременность и была поздней, тяжёлой — сын должен был помогать, стать опорой, продолжить род. Но родилась девочка. Роды проходили тяжело и раньше условленного срока, а закончилось все тем, что отец узнал о том, что родившаяся дочь своим появлением на свет отняла жизнь у его жены. Так девочка, что отчаянно боролась за свою жизнь, стала огромнейшим разочарованием для своего отца, едва появившись на свет, хотя вслух тот этого никогда не признал бы. Это и было в ее понимании — «родиться под несчастливой звездой». Кейко с самого детства верила, что ее звезда самая, что ни на есть, несчастливая. Светлая кость, аквамариновая кровь. Тонкопалые и утончённые эстеты — они рождаются с по умолчанию заложенными в подкорку манерами и осознанием предопределённости своей судьбы. Слушают разговоры величии рода. Дети привилегированных семейств, взращённые на неплодородной почве брака по расчёту, удобренные холодностью собственных родителей, политые тотальной нелюбовью. Они растут кривыми деревьями в редком лесу под названием «высшее общество», чем и пытаются гордиться. Никакой тебе детской непосредственности, никакого здорового любопытства. С первых шагов своих они учатся держать спину и тянуть носок. Кто-то скажет, что Китагава Кейко родилась с золотой ложкой во рту… и будет отчасти прав. Лишь отчасти. Про единственную дочь семьи Китагава говорили многие. Впрочем, люди всегда любили почесать языками вне зависимости от своего статуса, положения и достатка. Нельзя сказать, что девушка была известна своими «похождениями» — наоборот, славилась своей сдержанностью, холодностью и исключительным воспитанием. Вот только говорили не об этом вовсе, а об ее внешних данных и школьных успехах. Утонченные и тонкие черты, как и прямые чёрные, достающие своими концами до лопаток, волосы, достались ей от уже покойной матери, которая в дни своей молодости считалась самой настоящей красавицей. Широкие точеные скулы, чуть раскосые светло-серые, цвета зимнего неба, необычного, как для японки, глаза в обрамлении темных густых ресниц, маленький, немного вздернутый аккуратный носик, не слишком пухлые, но, вместе с тем, не слишком узкие губы, две безукоризненно четкие тонкие линии темных бровей и по-аристократически бледная кожа. Еще в детстве вокруг Кейко собирались мальчишки, молодые юноши и те, кто постарше. Они пытались подружиться, которая, кроме своей внешности, могла похвастаться тем, что родилась в обеспеченной и уважаемой семье. Но девочка, буквально выдрессированная гувернерами, лишь вежливо и отстраненно улыбалась. Стала старше, но ничего не изменилось. Ей говорили разное: были комплименты, обещания, заверения, различные приглашения, но стоило кому-то перейти грань дозволенного, даже на полшага, она водила за нос, не говоря ни «да», ни «нет»… и чем дальше за ту самую грань заходили, тем сильнее становилось ощущение стылого холода, который девушка буквально источала. Никому бы и в голову не пришло поучить ее манерам или укорить в чем-то — по крайней мере, в детстве и в те годы, когда она училась в школе. Тогда у неё всегда был загодя продуманный кодекс, к любым неожиданностям она была готова. А все потому, что Кейко прекрасно была знакома со словом «долг». Оно сопровождало ее практически с рождения. Многие отдали бы все, чтобы родиться дочерью одного из лучших прокуроров Нью-Йорка, совершенно не подозревая, что за этим кроется. Девушка с самого детства была скована по рукам и ногам. Она должна была быть идеальной дочерью, должна слушаться отца, должна держать лицо, должна была быть глупой и милой, но при этом иметь идеальный табель успеваемости, должна печься о своей репутации, должна выйти замуж за того, на кого ей укажут, должна общаться с равными по положению людьми, должна делать все на благо своего рода, своей семьи… должна, должна, должна… Одной все эти «должна» на своих плечах не унести. В ее клетке из бесчисленных обязательств и бесконечных «должна» воздух постепенно заканчивался. В такие моменты девушке безумно хотелось сделать глубокий вдох. Ей тогда казалось, что в неё попадало смехотворно мизерное количество воздуха. Было стойкое ощущение того, что стоило закрыть глаза, как по венам заструится паника, оплетая ее крепкими, вспарывающими плоть канатами, затягивающими ее в водоворот. Неприятные мурашки россыпью мчались по телу, распространяя жару и холод в совершенно разных плоскостях. Нехватка воздуха — вот, что ощущала Кейко. Это когда делаешь вдох, но живительный воздух не поступает внутрь, легкие будто бы сдавлены и горят изнутри. Подобное состояние можно было оправдать внешними причинами, но… нет. Оно уходило корнями глубже, в само ее естество. Первые ростки оказались пущены тогда, когда она едва научилась ходить.«Возвращение отца из командировки произошло неожиданно — прямо, как молния, что резко и без предупреждения ударяла в землю. Нет-нет-нет! Это совершенно не значило, что Кейко забыла о том, что ее отец на днях должен был вернуться. Подобное невозможно. Девушка просто не смогла бы, даже если захотела — Китагава Андо словно вечной темной тенью застывал за ее спиной даже тогда, когда физически отсутствовал поблизости… и от этого наваждения избавиться не удавалось, сколько ни пытайся. За дверьми частного дома, который принадлежал отцу, где могло показаться, что нет никого, еще теплилась жизнь. Кейко с отцом расположились в обеденном зале за длинным столом, сидя в противоположных друг от друга концах. Сам зал, к слову, был небольшим и уютным с выкрашенными в бордовый цвет стенами. На одной из них висела древняя африканская маска — дар одного из знакомых отца. На встроенных полках из красного дерева стояли античные статуэтки, одна из них напоминала черную кошку, богиню Древнего Египта Бастет — тоже подарки, символы попыток задобрить мужчину в том или ином деле. В центре потолка блистала таинственным огнем роскошная хрустальная люстра с небольшими рубинами, которая сегодня не горела, уступая свою роль свечам, что были расставлены по всей комнате в каком-то странном и никому неизвестном порядке. Окна были наглухо задернуты окаймленными бахромой и кистями многослойными бархатными шторами с драпировкой цвета густого красного вина. То тут, то там можно было заметить бронзовые и металлические мечи, щиты, копья. Может, днем все это и вызывало неподдельное восхищение, но при приглушенном свете атмосфера создавалась на редкость гнетущая. На тарелках перед ними лежала запеченная утка с бобами — Кейко была уверена, что эта утка совсем еще недавно спокойно себе жила до того, как оказалась подстрелена отцом… охота всегда была его страстью. Еще был багет — без него стол обычно вообще не обходился. И, конечно же, не обошлось без терпкого красного вина, разлитого по бокалам. Очень вкусно и сытно. Вот только девушке кусок в горло не лез — так на нее влияло присутствие собственного отца. Поэтому, ловко и аккуратно орудуя ножом и вилкой, Кейко буквально заталкивала в себя кусочек за кусочком, опустив взгляд. Хотелось, чтобы ужин поскорее закончился. Тишина затягивалась, становясь густой и вязкой, неприятно склизким и липким языком она облизывала кожу, порождая внутреннюю дрожь. А саму ситуацию и вовсе язык не повернулся бы назвать по-семейному уютной, теплой и хоть сколько-нибудь комфортной. Появилось острое желание разбить эту тишину. Сказать хоть что-то, лишь бы гнетущее молчание обоих не звенело пустотой в ушах. Желание оказалось столь сильно, что жгло лопатки и ребра. Кейко невольно прикрыла глаза, считая в собственной голове до трех. И когда заветное «три» прозвучало, она медленно распахнула глаза, превозмогая себя, поднимая взгляд на отца. С губ сорвался выдох на грани слышимости — вряд ли он был слышан на другом конце стола, где восседал мужчина, занятый уткой. Нож скользнул еще один раз, разрезая дичь. — Как прошла ваша поездка, отец? — наконец, заговорила она. — Надеюсь, не было никаких проблем? Они были наедине и можно было обращаться к нему «папа». Обычная вольность для дочери. И, возможно, сложись в ее жизни все иначе, к отцу обратилась бы, как близкому другу, но… нет. Именно он всегда требовал почтения и уважения. Обращение на «ты» ему не нравилось. И Кейко научилась. Она стала идеальной, как того от нее и хотели. Китагава, к слову, не спешил отвечать на заданные вопросы. Он нарочито медленно, будто бы смакуя, жевал тот кусочек мяса, что так не ко времени оказался у него во рту — на дочь не смотрел, его глаза были прикрыты в намеке на наслаждение от вкуса. И лишь когда тяжелый кадык, сильно проступающий под сморщенной, словно бы бумажной, кожей дернулся, позволяя пище скользнуть в горло и дальше, он все же уделил внимание девушке. — Все прошло отлично. Слишком краткий ответ. Его было недостаточно, чтобы разбить ту тишину, что паутиной оплела обеденный зал. Казалось, даже пара невидимых глазу тонких нитей обвили горло Кейко, стягиваясь под взглядом отца, лишая живительного и такого необходимого воздуха. Но… ее лицо не дрогнуло, лишь на губах заиграла выдрессированная вежливая улыбка, которая, впрочем, не затронула глаз. — Может… расскажете подробнее? — спросила она. — Мне было бы интересно узнать, как прошла ваша поездка. — Не стоит забивать свою прекрасную головку тем, что тебя не касается, — несмотря на прозвучавшую фразу, в тоне не было ни грамма ласки или нежности, лишь давящая строгость на грани с грубостью и не обошлось без снисходительности. — Если настолько нечем заняться, брось, наконец, свои занятия по тхэквондо и запишись на более полезные дополнительные курсы. Рукоделие или кулинария, к примеру. Кейко сжала в руках приборы, из-за чего холодное и безучастное ко всему серебро до боли впилось в нежную кожу ладоней. — Но… Однако договорить она не смогла. Ее буквально пригвоздил к месту взгляд отца. Остаток ужина прошел в молчании. Кейко больше не старалась завязать разговор или хотя бы поднять свой взгляд, отдавая все внимание тарелке перед собой — какой-либо аппетит пропал напрочь. На отца же все это нисколько не повлияло. Скоро он покончил со своей порцией и запил все вином, промокая после губы тканевой салфеткой, и поднялся из-за стола. Девушка уже было подумала, что тот сейчас уйдет, что, наверное, только к лучшему, но… нет. Мужчина подошел к ней, замирая рядом, смотря на дочь сверху вниз. — Забыл спросить… как прошёл ужин с Танакой Джиро? Твои хорошие отношения с ним должны помочь нашей семье. Танака Джиро… точно. А Кейко все думала, о чем же она забыла. Честно? Не представляла, как можно построить хоть какие отношения с этим хлюпиком, который любил транжирить деньги своего отца. На одной встречи с ним Китагава уже была и так и не смогла найти в нем хоть что-то интересное. Почему на него вообще западали все его подружки? Наверное, все дело в кошельке и смазливой мордашке. Кейко этого же было недостаточно. Возможно, именно по этой причине она позволила себе забыть об этом ужине. Второй же причиной было осознание того, что отец попытался подложить свою дочь сыну перспективного богача. Мерзко. — Я не пошла… — отозвалась негромко Кейко. — Не успевала по времени и… И лишь мгновением позже осознала, что совершила ошибку. Руки отца вцепились в ее плечи, сжимая до боли… так, что, наверняка, останутся следы, но это его волновало мало. Он одним единым рывком поднял ее на ноги. Кейко даже вскрикнуть не успела. Так и застыла перепуганной птицей в тисках рук отца. — Я думал, что мне удалось умерить твой нрав, воспитать из дикого и глупого звереныша человека… Но девушка ничего не сказала на его слова, ни издала ни звука, несмотря на боль от крепкой хватки. Слишком хорошо знала своего отца. И понимала, что единственное, что ей сейчас могло помочь — собственное молчание. — Сколько раз мне еще нужно повторить, что ты не можешь принимать решения без моего ведома и моего дозволения, а?! — он с силой встряхнул ее так, что она тряпичной куклой покачнулась в его руках. — Я дал тебе крышу над головой, все то, что ты имеешь, возможность стать кем-то… без меня ты бы подохла под забором, как собака! И это твоя благодарность?! — Простите меня, — совсем тихо отозвалась Кейко, опустив голову. — Я, правда, не успевала… — Лживая неблагодарная тварь… Пощёчина. Резкая. Оглушающая. Девушка едва удержалась на ногах. И если бы не успела вовремя схватиться за высокую спинку тяжелого стула, точно упала бы, оказавшись прямо у ног отца. — Я глубоко разочарован в тебе, — бросил Китагава, едва заметно скривившись, словно та, которой он так любил хвастаться перед своими знакомыми и друзьями, в одночасье стала чем-то почти мерзким, неприглядным. — В твоих интересах исправиться и загладить свою вину. Это последнее, что сказал отец перед тем, как покинуть обеденный зал. Заклеймив печать оскорблений не только на ее теле, но и, казалось бы, на ее душе.»
Наверное, поэтому Кейко и не приняла свой долг, как что-то незыблемое и нерушимое, выводя все остальное за своеобразные границы, как «не столь важное». Она ушла из дома, оставив отца и все эти бесчисленные обязательства, выбрав свой путь, поступив на психолога-криминалиста, как и мечтала, поддерживая связь лишь с бабушкой, что жила в Японии. И скажи Китагаве, японке, что родилась в Соединённых Штатах и прожила там всю сознательную жизнь, кто-то в своё время, как именно сложится ее жизнь дальше, девушка бы одарила этого глупого человека нечитаемым взглядом, а после для верности ещё бы пальцем у виска покрутила, может быть, даже разразилась бы целой лекцией на тему невозможности подобного. Когда все это началось? Вернее будет сказать, что все случилось, когда Кейко после сессии решила провести свои каникулы в Токио у бабушки, вдали от надоевшего до колик Нью-Йорка. Хотя тут, пожалуй, сам вопрос не совсем верен. Когда все пошло не так, неправильно? Да, так точнее. Ближе к сути. Казалось, что все началось гораздо раньше, чем это можно было заметить, от того Китагава и не обратила внимание, и все пришло к тому, что происходило прямо сейчас, как к некому закономерному итогу той цепочке событий, которую толком даже не удавалось отследить, разобрать ту на звенья и все понять хотя бы для самой себя. Но обо всем по порядку…***
На самом деле, привыкнуть к новому миру — а он воспринимался именно таким, несмотря на те же улицы, станции метро, здания и магазины — оказалось не так-то и просто. Сначала были паника, даже страх. Да, именно страх. Но не тот, поверхностный, а более глубокий, животный, когда хотелось бежать без оглядки, сбивая в кровь ноги, и все лишь для того, чтобы найти укрытие, спрятаться, забиться и сжаться, как испуганный зверек. Потребовалось время, чтобы успокоиться, взять себя в руки и принимать новые реалии, новые правила, по которым предстояло существовать, если хотелось жить. А жить Кейко хотела. Собственно, самыми сложными оказались первые две игры. И дело не в том, что там сложно было победить, скорее, сложно было именно вникнуть, учитывая, что японский знала не в совершенстве, столкнувшись с новой реальностью, принять новые правила и условности, смириться и жить, все четко соблюдая. Внутри взросло уверенное осознание, что если не сделает этого, то просто погибнет. Именно в первой своей игре Кейко и увидела впервые мертвые тела: они все, подобному бесконечному ковру, лежали на холодном полу, а их неподвижные, остекленевшие взгляды остановились будто бы на ней одной — она лишь чудом тогда осталась жива, хотя тоже имела все шансы стать частью этого многоликого безмолвного «ковра». Нет, не испугалась мертвецов — в психологи-криминалисты идут люди с крепкими нервами, особенно, если речь о тех, кто грезил о службе в полиции. Но именно произошедшее и помогло ей понять, что все это не шутки, а ставки слишком высоки. Как только смогла это принять, перешагнуть через собственный страх, все стало немного легче — …или только так казалось? Может, ей везло, впрочем, без выдрессированной внимательности, наблюдательности, без знания психологии и умения анализировать людей, манипулировать ими, без тех тренировок по тхэквондо — без этого ей было бы куда хуже, но побеждать в играх было не так уж и сложно — пока ей попадались лишь пики, крести и черви. Конечно, глупо было надеяться, что эти масти будут попадаться и дальше, но все же… Так и прошёл год. Хотя, может, чуть больше. Как уже говорилось ранее, в «Пограничье» сложно было говорить о точности, ведь сезоны перестали сменять друг друга, время текло по-другому. Хоть как-то определять время помогал календарь, в котором она перечеркивала маркёром день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем. И сейчас Кейко расположилась на крыши одного из корпусов курортного отеля «Tama Pacific Beach». Китагава помнила это состояние в природе с детства и не могла объяснить, почему все именно так. Оно начиналось только ясным утром, чуть раньше восхода солнца, до его первых лучей. Безоблачное небо уже начинало высветляться и медленно, словно нехотя, разбегалось множеством красок и оттенков. Глубокую темно-синюю бирюзу, плавно перетекая из одного цвета в другой, сменял туманный нежно-розовый, постепенно становясь ярким, насыщенным, почти алым… Разом смолкали ночные птицы, а утренние, проснувшись, еще не пели, а словно ждали чего-то. Земля лежала еще темная, незрячая, сумеречная, но уже не ночная. Она медленно просыпалась и тихо избавлялась от ночных, окутывающих ее невесомых покровов. Если дул ветер, то наступал полный штиль. Вместе с птицами все в мире замолкало и становилось оцепенелым, но уже не спящим. Все живое и неживое в единый миг замирало, словно парализованное, и этой неведомой стихии всецело подчинялся и человек. Отчего-то становилось страшно нарушить вселенскую минуту молчания… Кейко не понимала, что происходило с ней в это время, да и не нужно было понимать. Очень важно было прочувствовать это состояние до спирающего горло комка неясной и какой-то высочайшей тревоги, до волны озноба, пробежавшего по телу, до слезы, словно выдутой ветром. Все это происходило не часто, лишь, когда ей случалось в предрассветный час быть уже на ногах и пережить недолгие минуты неведомого спокойствия, такого всегда необходимого. Кейко запустила пятерню в волосы, зачесывая их назад, шумно выдыхая — этот жест был буквально пропитан какой-то растерянностью, даже отчаянностью, словно девушка оказалась перед проблемой, которую так просто не решить. Как она вообще оказалась здесь? На самом деле, это было не похоже на нее — девушка не из тех, кто объединяется с кем-то, ей было комфортнее и лучше одной, по крайней мере, так привыкла. И ей бы уйти, снова оказаться в одиночном вольном плавании. Но Кейко почему-то не сделала этого. Может, ей просто нужна была передышка от бесконечных скитаний, пусть и ненадолго? Итог? Кейко оказалась создателем целой общины, в которой пока было всего около пятнадцати человек, включая ее саму — надо же с чего-то начинать. Встреча с Такеру Данмой и Моризоно Агуни была случайной, как, собственно, и любые встречи в этом мире. Это была игра червей. Всего-лишь жалкая тройка, хотя многие не справлялись и с этим — как-то так вышло, что именно масть червей давалась Кейко легче всего. Она спасла этих двоих в той игре. Они даже провели некоторой время вместе и прошли ещё пару игр. Именно тогда Такеру и рассказал о своей идее, которая лично девушке казалась абсурдной. Для мужчины эта идея стала сродни самому настоящему озарению, которая постепенно перерастала в одержимость. Наверное, он даже на какой-то миг почувствовал себя кем-то, вроде Исаака Ньютона. Нет, серьезно. Вероятно, он тогда испытывал схожие с ним чувства, ведь вместе с упавшим яблоком его пронзила идея, которая по итогу породила закон всемирного тяготения. На Такеру, конечно же, ничего не падало, хотя вероятность была. Но озарение явно было столь сильным и внезапным, что казалось практически физически ощутимым. Чего же он хотел? Наверное, что и многие люди, склонные к нарциссизму — быть Богом. И когда они остановились в отеле «Tama Pacific Beach», чтобы переждать ливень и залатать раны после последней игры, Данма решил, что этот отель идеально подходил для его утопии. Именно в тот момент Кейко и поняла, что оказалась у истоков создания культа — слишком хорошо разбиралась в психологии, да и дело «Чарли Менсона» проходила на лекциях. Девушка не верила в утопию, ибо люди по природе своей не были идеальными, а значит не могли создать создать место, идеальность которого должна была возвестись в абсолют. Но Такеру верил, а ещё умел заражать своей верой других, обладая мощной харизмой. Нет, этот его «вирус» не проник в Кейко — с чего бы вдруг? Но она решила ему помочь в создании утопии, хотя не верила в это, не видела смысла в подобном. Просто ей необходимо было заняться чем-то ещё, помимо игр и выживания, чтобы не сойти с ума — в конце концов, каждый по-своему справлялся со стрессом. И именно тогда, когда девушка решила помочь ему, тогда и придумала глупую и абсурдную, но не лишенную своей определённой логичности идею, что выход из «Пограничья» был. Какой же? Нужно собрать все карты, что и станет билетом обратно для одного человека. Ложь. Врать друзьям — не хорошо, хотя вряд их можно было назвать ее друзьями. Тем более, этот обман казался чересчур очевидным, слишком заметным. Ни Такеру, ни Агуни обман не распознали, даже не попытались, принимая на веру, как единственную истину. Хотя… Может, так и должно было быть? Им нужна была надежда. Кейко ее им дала. Жестоко, почти бесчеловечно — наверное, поэтому ей так легко давалась масть червей. Китагава это понимала, чувствовала вину. Но знала, что иначе было нельзя. Почему? Кроме того, что этим двоим нужна была надежда, ещё им было необходимо то, что объединило бы людей, помимо размытого слова «утопия», сковало бы их неразрывной цепью. Хотя лично сама Кейко не верила, что из этого мира существовал путь обратно, по крайней мере, для неё. Так что, даже ее титул «номер 2» нисколько не давал ей самой какую-то надежду, лишь большую власть, без которой она бы легко обошлась, если так подумать. Да что там… даже с собранными картами рассталась без труда — для неё они были лишь картонками, не более. На самом деле, ей была необходима эта утопия, пусть фальшивая, временная и придуманная ей самой. Ей нужно была передышка от не прекрающегося бега. На миг подумалось… а что бы сказал отец, окажись он вдруг рядом и узнай, чем занималась его дочь вместо того, чтобы искать путь обратно.«Я тобой разочарован.»
Всего три коротких и лаконичных слова. Вот только смысла в них сокрыто было гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд. И да… это были бы именно эти слова. Вот только ими бы не ограничился… Кейко будто бы видела его в этот момент… словно он был действительно здесь, рядом. Отец бы лишь сжал губы ещё сильнее, от чего те превратились бы в тонкую линию, в то время как в его глазах прочно застыло разочарование — именно так он всегда смотрел на Кейко… словно она и впрямь была самым большим его разочарованием. В такие моменты, ощущая на себе подобный взгляд, будучи ещё совсем желтоголовой девчонкой, она изо всех сил старалась все исправить, выправить. Но… Правда в том, что каждый такой взгляд оставлял саднящие царапины-порезы где-то внутри, в наличии которых девушка вряд ли бы призналась даже самой себе. Помогла создать целый культ вместо того, чтобы искать выход… Смешно. Даже если таковой существовал, Китагава не была уверена, что хотела его найти. Ей некуда было возвращаться, не к кому. Разве что… к бабушке. Но с другой стороны, тот мир мог и вовсе больше не существовать. Что тогда?..«Я тобой разочарован.»
Усмешка появилась на ее губах. Но она была жесткая и даже какая-то усталая. Воздух с шумом покинул легкие. Кейко прикрыла глаза. — К черту… — на выдохе, на грани слышимости. Да. К черту это дерьмо… В конце концов, она никогда не была сильна в самокопании, жалости к себе и прочих не самых приятных вещах. Да, происходящее располагало к подобному, но все же… начинать не стоило. Это, в любом случае, не решило бы ни одной проблемы, а лишь усилило бы и продлило внутреннюю агонию — того, что было, и так уже в избытке. Девушка поднялась на ноги, собираясь уйти с крыши. Надо было заглянуть к Такеру. Ее виза заканчивалась, а значит, следовало предупредить «босса», что сегодня ей нужно уехать.***
Люкс Такеру, а точнее, «Шляпника» был лишь немногим больше того, который заняла она. Собственно, единственные три люкса, что числились в этом отеле, распределились между ними и Агуни. Но самый большой был именно у «Шляпника» — у лидеров же должно быть все большое, верно? Кто-то скажет, что всё из-за непомерного эго. Отчасти это так. Ещё это было комфортно. Подводило черту то, что это был ещё один элемент управления. Размеры люкса подавляли всякого, кто обитал в других номерах, невольно тем самым выделяя «Шляпника» среди прочих, а ещё давал цель. Какую? Если хотите хотя бы приблизиться к чему-то подобному — собирайте карты. Если подумать, Такеру очень повезло с Кейко, что виртуозно разбиралась в психологии, несмотря на то, что так и не смогла получить диплом, но в уме и таланте ей не откажешь, к тому же, всегда чувствовала людей, а ещё с Агуни, что был отличным силовиком, и с Кузурю, Ан и Мирой, что присоединились к ним позже. Без них у Данмы ничего бы не вышло, даже с учётом яркости его личности и огромной харизмы. Кейко вошла без стука — только ей и Агуни позволялось подобное. — Шляпник, — обратилась она к нему, замечая его у окна. — У меня кончается виза. Я сегодня должна уехать на игру. Могла обратиться к нему по имени, но не стала — ещё одно правило, помимо трёх основных. — Снова одна? — обернулся к ней. — Ты знаешь, я редко работаю в команде, — отозвалась девушка. — К тому же, так мне будет легче найти кого-то полезного для нас. Все ради дела, помнишь? — усмехнулась. «Все ради дела» — и правда, находила это забавным. А что? Уж больно подходило на девиз ее отца, просто изменившийся под давлением некоторых факторов и обстоятельств. А Такеру тем временем сократил расстояние между ними до минимума — в нос тут же ударил запах чего-то крепкого, алкогольного. Его рука привычно оказалась на спине и проскользила вниз, замирая по-хозяйски на пояснице. Правда, девушке потребовалось большое количество усилий, чтобы ни один мускул на лице не дрогнул — ей противны были его прикосновения. Конечно, она знала, что являлась для Такеру не только соратником, что помог создать пляж, но ещё и трофеем. Так что, то, что он ее хотел затащиться в постель, для неё тайной не было. К тому же, если бы у него получилось, то это изрядно потешило бы его эго, позволило бы ему самоутвердиться и пустить пыль в глаза, словно этой самой «пыли» было недостаточно. Однако границы он пока не переходил. Собственно, из-за этого Кейко и терпела, не желая портить отношения из-за ерунды. Хотя иллюзий на этот счёт у неё не было. Рано или поздно, но «игры» кончатся, он перейдёт в наступление, но пока… ещё рано. — Может, после игры выпьем вина, Кейко-тян? — обратился к ней он, в то время как в его глазах уже был пьяный блеск. — Ты так напряжена в последнее время… Чем не повод расслабиться в моей компании? — Так уверен, что выживу? — усмехнулась. — Ты же наша «Королева Червей»! Точнее... моя «Королева Червей»... — наверное, по его мнению, его улыбка была искушающая, особенно под аккомпанемент театрального жеста в виде поклона и прикосновения его губ к тыльной стороне ладони. — Какие могут быть сомнения? Точно. Королева Червей. И что за дурацкое прозвище? Да, Кейко легко справлялась с этой мастью, но это совершенно не значило, что любила ее. Все было как раз-таки наоборот. Девушка ненавидела алые сердца на карте, которые в каждой игре превращали ее в жестокую и бесчувственную убийцу, а все лишь для того, чтобы выжить самой. Смешно. Был один слух… «Королева Червей» не испытывает эмоций и каких-либо чувства. Порой так и было. Даже она сама пыталась себя в этом убедить. И получалось. Девушка верила в это настолько, что этот слух почти стал правдой. Но… именно что «почти». Чувства от этого не канули в небытие. Они всегда были у неё, просто Кейко их спрятала так глубоко внутри себя, чтобы даже самой удалось забыть об их существовании — просто иного выхода не было, если хотела тут выжить. И все эти эмоции, чувства, «лишние» мысли копились… копились постоянно. Скручивали все внутри нее неразрывным жестким узлом, наполняя ее, перехватывая спасительный воздух, забивая глотку. И когда свободного места не оставалось, Кейко переставала бороться с собой, сдаваясь, отдавая себя той слабости, которую считала недостойной, непозволительной. Ведь ей должно было быть все равно на все, что происходило вокруг… только собственное выживание. И девушка и правда почти убедила себя в этом. Но весь секрет в том, что безразличия не было. — Может, и разделю с тобой бокал… Кто знает? — одарила его лукавым взглядом, отлично играя лицом. Он знал, что Кейко придет к нему в люкс лишь для того, чтобы отдать карту. Не будет вина. Ничего не будет. Он это знал. Она тем более. — Бессердечна, как и всегда… Бессердечна. Может, если повторять еще чаще, то ложь станет правдой?