Стреляй! Стреляй, не щадя!
Мой самый последний друг, воюющий против себя
Снег заметает его, словно окутывает мягким плащом. Не дает пошевелиться. Дыхание замедляется. Все силы уходят на то, чтобы сохранить рассудок, чтобы оставаться в сознании, бороться с безумием. Становится все холоднее и холоднее, запястья и лодыжки начинает жечь. Глаза слипаются. Кажется, одним из главных правил было не засыпать в стенах города. Но желание слишком сильно, хочется сбежать от гнетущего холода, и Генри не выдерживает. Он попадает в западню кошмаров, в лабиринты секты снов. Острый осколок льда пролетает в опасной близости от щеки, и Генри подрывается, тут же очнувшись ото сна. Что-то внутри вопит бежать быстрее, дальше и дальше от этого места, но откуда-то он знает: это бесполезно. Он лишь заблудиться, погибнет здесь, в одном из тупиков и закоулков. Вокруг лишь стены мутного льда, и тусклый свет, льющийся как будто из глубин. Холод морозит глотку с каждым вздохом, но только благодаря этому он ощущает что еще жив. “Держаться правой рукой за стену” — говорит незнакомый, мягкий и поучительный голос в его голове. Как воспоминание из детства, всплывающее в голове туманом. Внезапно, шепот вновь настигает его. Тени скользят меж камней, отражаются в блеске и пузырьках воздуха, заключенных в замерзшей воде. Искривленные отражения мелькают, заставляют шарахаться от стен и не дают прикоснуться рукой. Может ли работать хоть одно рациональное правило среди кошмаров и страхов? Холодно ли тебе девица, холодно ли тебе красная? Я здесь, путник. Плен в объятиях Зимы неизбежен, она царит в городе, сея холод и раздор. Не так-то просто от нее спастись. Я не чувствую холода, так что, в отличие от тебя, могу избежать этой участи. К моей радости. Я отдам обратно тебе голос. Это будет моим единственным подарком. К сожалению, больше ничего я тебе дать не смогу. Вперед же, думаю, ты сам догадаешься что к чему. Раз ему наконец отдают голос, значит это важно. Перебирая тысячи вариантов, Генри вспоминает. Задорную мелодию губной гармошки, стрекот костра, смех, громкие голоса. Накатывает волной головной боли, задевает открытую рану от вырванных нитей в груди, заставляет что-то на сердце ныть и скрестись. Пение. Голос его хриплый, ломанный и, наверное, не попадающий в ноты. Слова всплывают спонтанно, разрозненно и звучат как будто снова чужим голосом. Этот голос успокаивает, развязывает шарф удушающего инея на шее, отряхивает снег и согревает. «Мне бы вспомнить, что случилось, не с тобой и не со мною, я мечусь, как палый лист и нет моей душе покоя». О пол начинают разбиваться капли в такт строкам, с каждой секундой все сильнее и сильнее. Тьма расходится, ледники тают, дают путь к бегству, прокладывают путь вперед. Надежда дребезжит внутри, проглядывая сквозь мглу, и Генри бежит вперед, прямо в туман, не оглядываясь. Лишь бы сбежать от кривых отражений и непрекращающегося шума, злобного хохота и звенящим каплям растаявших страхов. Странник скользит рядом, молчит с одобрением, и благодаря этому просыпается совсем маленький, но огонек радости. Не все потеряно, они смогут еще спасти город, убить Короля. Так давно желанный отдых случается долгим позже, в маленьком закоулке бывшего лабиринта, и от осознания призрачной, но безопасности, дышать становиться легче. Чувства притупляются, хочется вновь погрузиться в сон. Он невозможно устал, он не понимает где он и кто он, а от шлейфа той песни веет спокойствием и любовью. Чувства усыпляют его, хотя и здравый смысл твердит ему быть начеку. Однако он поддается, и вот почти… Заунывный вой отражается от стен. Тьма вновь застилает обзор, даже после того как глаза распахиваются. Западня. Намного больше чем в лабиринте, их тысячи и миллионы, они вокруг, не дают убежать. Надвигаются волной, сдирают одежду, царапают кожу и лишь острый клинок не дает им добраться до шеи, отведать крови. Дальше тебе придется самому, путник. Я проложу тебе путь, а ты не оборачивайся, ни в коем случае! Только вперед, найди башню. Понял? Вперед, давай! Яркая вспышка разрезает клоки мглы, и Генри наконец видит свет, где-то далеко и тускло, но все же свет. Это его единственная цель. Он отбивается от демонов как раненный зверь, даже понимая, что убить их не может. Только туда, только вперед, туда где их нет, там где должны быть помощь и спасение. Где нет голосов и мыслей, которые застилают голову и обзор, не дают мыслить ясно. Они говорят, говорят что он позор и самозванец, что все зря. Что Странник умер. Там дальше спасение, там дальше родное лицо и верность, это он знает с удивительной точностью. Там дальше смерть. Она вонзает клинок между ребрами, безболезненно и точно в цель, будто делала это тысячи раз. Крик звучит правильно, кровь теплая и льется по пальцам на холодную землю. Смерти бояться не нужно, она — единственный способ выбраться из снов. Всего лишь как удар о землю после падения в дремоте. Смерть мягко принимает его в объятия. Кто-то оттаскивает его с пути ищеек, вытирает лоб. — Все скоро закончится, только потерпи. Лихорадка выжимает силы, тело сводит болью. Вот, осталось совсем чуть-чуть до свободы, смерть спасет его из запутанных лабиринтов. Даст наконец глотнуть свежего воздуха, вернет в город, и он сможет дальше продолжить свой путь. Ее дыхание чувствуется совсем рядом с шеей, она холодит мертвым смехом лоб, покрытый испариной. Отступает. Совсем незаметно, мазнув косой по прядям волос и самым острым концом почти впиваясь в сердце. Но не идёт дальше, издевательски оставляет его во сне. Где-то слышатся затейливые ругательства, нервный шепот. «Он идёт». Эхо перезвона колокольчиков отдаляется, как и его убийца. Приближается кто-то другой. Шаги торопливые, но тяжёлые, каждый вдох выпускает из тела спешащего ярость и… Ненависть. Генри беспомощно проваливается в беспамятство, силы его оставляют. Рана все ещё кровоточит. К сожалению, ему не дают долго отдохнуть в этой блаженной тьме. Вокруг — пустая сырость темницы, грубые камни с мхом в щелях. За стенами копошатся то ли крысы, то ли мыши, то ли страхи и мелкие обиды. Воздух затхлый, дышать почти невозможно, но лёгкие слишком долго тосковали по возможности вдыхать без боли. Глаза открываются, Генри встаёт рывком и сразу же тянется к ремню, но его забрали. Ожидаемо. Рана тянет, но явно промыта и перевязана, что удивляет намного больше, чем нахождение в темнице. — Ну? Добился чего хотел? — насмешливо-презрительный тон остро режет тишину. Голос почти осязаем, Генри четко представляет его обжигающий взгляд, как он прислоняется к стене и почти скучающе складывает руки на груди. — Спас всех? Ах, нет. Твой «голос Совести» мертв и ты сам позволил это сделать! У тебя больше никого кроме меня не осталось. Я твоя последняя надежда. У тебя был сообщник, именно он пытался помочь тебе в Лабиринте Снов, но где он сейчас, скажи мне? Может и он затерялся среди льда? Что дальше? Каков твой план? У тебя ещё есть надежда? Есть силы идти против меня? — Надежда есть всегда, — Генри упрямо бредёт вдоль стены, ищет глазами хоть что-то похожее на дверь Углы комнаты кажутся невозможно далекими, скрытыми в темноте, и черт его знает что скрывается в ней. — Что ты сказал? «Надежда есть всегда»? И что ты… — Да прекрати ты уже! — Генри прикрикивает на надоедливое ворчание. — Только и делаешь что нагнетаешь, надоел. — Ха, надоел?! Надоел?! — воздуха на этот раз перестанет хватать Голосу, явно от возмущения. — Вот и встречайся с ним один, — ядовито и обиженно шипит он, и пропадает. — С ним? «Прислушайся», — твердят инстинкты. Рядом с шорохом крыс слышится что-то отдаленно похожее на перезвон, но возможно ему мерещится. Шаги. Гулкие, они отражаются от стен, звук тяжело рикошетит обратно в их обладателя. Воздух становится как будто сырее. Непонятно откуда взявшаяся дверь отворяется, гремит и скрипит петлями. «Бей и беги», — говорит себе Генри, но останавливается под чужим взглядом. Описать его трудно, но глубина его пугает. — Явился, Воитель. — Ты… — Не помнишь меня? Кто бы сомневался, — дверь с оглушающим стуком затворяется, отрезает путь к отступлению. Он упускает возможность сбежать, враг надвигается на него медленным шагом, но сцена эта кажется Генри справедливой и неизбежной. — Наш великий и непобедимый Воитель так увлекся своими приключениями, что забыл про других, как неудивительно. Незнакомец входит в зону видимости, и Генри теперь может разглядеть слишком светлые для нахождения тут волосы, обвитый тёрном обод на них. Утонченные черты лица, искаженные многолетней усталостью и озлобленностью. — Прости, но я правда… — Генри беспомощно отходит назад, почему-то напор незнакомца пугает его больше, чем всё произошедшее за последнее время вместе взятое. — Настолько заигрался во всемирного спасителя и надежду всех людей, что решил не возвращаться домой? Ты хоть понимаешь как мне было, когда ты в один день просто… Ушёл? Ничего никому не сказав, даже чертовому Шуту. И я остался здесь один, в этом треклятом замке, окруженный всей этой мерзостью? Оставил меня одного, самому справляться с происходящим, и наверняка был где-то в лучшем месте, где тебя, конечно, почитали и носили на руках. Так зачем ты вернулся, скажи мне? Помучить меня? Слова, которые незнакомец, наверное, годами прокручивал в голове, вылетают с особой злобой, хлещут по щекам и сердцу. Кажется что история не про него, этот человек просто ошибся, но из-за чего тогда в груди сводит и так сильно мучает? Боль сжимает виски, Генри почти падает от её силы и пятен перед глазами. Что-то всплывает в памяти. — Эд… — Не смей меня больше так называть! — срывается тот, широко взмахивая рукой. — Я больше не тот, кого ты считал за брата. Пришлось, из-за тебя! Из-за тебя все. И с… Королём. Всё это… Тоже из-за тебя. Тонкая рука хватает Генри за подбородок. Ему уже не хочется защищаться, сердце съедает тоска и вина, они заставляют осесть на пол. Он сам не знает по чему, но искренне тоскует. По чему-то теплому как лето, светлому. Может, это качели привязанные к дереву, запах травы и книг. А может, по нравоучительному голосу и раздраженным, но мягким одергиваниям. — Ненавижу тебя, — выплёвывает Эдвард. — Я заставлю тебя за все ответить. Он откидывает Генри подальше, со всей силы бьёт кулаком по стене. В ноздри ударяет запах крови. Дверь захлопывается. Угол теперь кажется более безопасным чем что-либо, потому что они смотрят. Тысячи паучьих пустых глаз, они уже представляют как будут обвивать его паутиной, липкими нитями вины и проклятиями на самого себя. Он задохнется в ней же, придушит ненавистью к себе последнюю надежду. Из-за него. Это он всех бросил, он лишь чудовище, которое не подумало о том, как может сделать больно. Как сделал больно. «Почему» уже не важно, он все равно не вспомнит, но это чувство останется, и он потонет в нем. Так ему и надо. Пустота становится невыносимой, он теряет счёт времени и пространству. Отделить себя от этой тишины не получается, он растворяется в тьме и ненависти. Что он собирался делать? Куда шел? Зачем? У него была цель, но какая теперь разница? Лишь он, молчащий Голос, и… — Эй, ты там?