Когда все вишни мы доели...

— Да, это я, — пробормотал Даня, разглядывая покоцанный указатель. — Вам, наверное, интересно, как я оказался в такой ситуации… Увы, интересно не было никому. Ни курице, закутанной в грязное полотенце — по той причине, что, дабы чем-то интересоваться, нужно быть как минимум живым; ни самому Дане — потому что он прекрасно знал, как так вышло, что он стоит посреди чертова нигде с дохлой курицей в обнимку и пялится на ветхий указатель. А больше никого вокруг не было. — Просто я долбоеб, — ответил сам себе Даня и ткнул указатель ногой. Тот не рухнул, хоть и выглядел готовым рассыпаться в ржавый прах от малейшего дуновения ветра. Если эту штуковину и меняли, то наверняка еще до рождества христова, пусть имелся на жестяном полотне и более поздний апгрейд: две буквы в названии какой-то шутник соскреб и заменил большими кривыми К. Интересно, какое слово было там изначально? Козово? Колово? Котово? Продолжая мысленно перебирать варианты, Даня щелкнул брелком сигнализации, удобнее перехватил неопрятный сверток и побрел в отмеченном на указателе направлении. Дорога, вспарывающая стену леса, узкая, но неплохо выезженная, давала некоторую надежду, что Козово-Котово окажется приличнее полудесятка развалюх со слепоглухими бабками, доживающими свой век в родных пенатах… Даня и без зловещих бабок чувствовал себя попаданцем в хоррор-фильм: вылез, как распоследний идиот, из безопасной машины и топает, весь из себя красивый и незамутненный, по непонятному лесу в непонятную деревню, еще и мертвую курицу с собой тащит. А вдруг эта курица жила у столетнего деда с деменцией? И тот, не дожидаясь извинений и объяснений, Даню лопатой пришибет… Или из дробовика завалит, причем отнюдь не солью… Как сильно он сглупил, Даня понял, стоило ему выбраться к условным людям. Окажись Козово-Котово полудесятком развалюх, он бы в три счета нашел хозяина или хозяйку своей нечаянной жертвы, отвалил бы компенсацию и со спокойной душой поехал дальше. Но деревня была немаленькая. Попадались там дома заброшенные, с черными провалами в крышах и забитыми досками ставнями, однако большинство построек выглядели жилыми. Кое-где под окнами пестрели цветами кокетливые палисадники, у лавочек валялись детские машинки и совочки. И всюду — буквально всюду! — бродили куры: белые, черные, пестрые и такие, как та, чей хладный труп нес Даня, рыжие. На глазок определить, к которой из квохчущих, роющихся в песке стай принадлежала покойница, не было никакой возможности. Не нашлось на курице и меток типа пятен краски или колец на лапах — это Даня, превозмогая брезгливость, проверил еще на дороге. Стучать в каждый дом: «Здравствуйте, хозяин, не вашу птичку я в цыпленка-табака превратил?» Эдак и до утра не управишься, а Даня планировал к темноте добраться до гостиницы. Жара долбаная опять же, хоть и время к вечеру: пока все обойдешь, сам в жареную куру превратишься. Несколько минут Даня усиленно соображал, взбивая носком кроссовка горячую серую пыль. Солнце с яркого безоблачного неба лупило в правый висок, тишина давила на уши. То ли погода была виной, то ли что, но деревня казалась вымершей: ни тебе бабулек на лавочках, ни детей на велосипедах, ни кошек на заборах. Даже собаки не лаяли. Разве что куры кудахтали, да слепни липли со страшной силой — вот и вся культурная жизнь… Один из вышеозначенных слепней умудрился грызануть Даню за самое уязвимое место — под коленку. Тихо взвыв, Даня прихлопнул обидчика ладонью, поскреб пострадавшее место, прямо под пальцами наливающееся отеком, и тут в голове, не иначе как от боли, вспыхнула лампочка. Магазин же! Сельпо или как там его, где за прилавком обязательно найдется всезнающая тетка, по старинке отмечающая долги в тетрадке. Он оставит ей курицу, компенсацию, докинет за услуги, а она уж пусть выясняет, чья скотина дорогу в неположенных местах переходит. Магазин нашелся легко: Даня просто прошел немного по тому, что здесь, очевидно, считалось главной улицей, и по правой стороне увидел приземистое, довольно обшарпанное здание. Окна прятались за толстыми белыми решетками, прутья которых расходились веером; буквы слов «мясо» и «молоко» кто-то сыпанул на стекла широким, будто зерно для кур, жестом. Выгоревшие вывески утверждали, что, помимо магазина, в здании ютятся почта и парикмахерская. Хорошо хоть не Дом Культуры и общественный сортир до кучи… Поплутав по тесному, заставленному всяким хламом коридорчику, Даня в конце концов толкнул дверь с соответствующей надписью, вывалился в торговый зал… и прифигел. Во-первых, в магазине оказался неплохой ассортимент. Полки едва не ломились от всяческой снеди, громко гудел холодильник с напитками, над набитыми холодильными витринами длинными гирляндами висели сосиски. А во-вторых, на высокой табуретке, приткнувшейся между двух витрин, стоял, едва не путаясь башкой в сосисочной гирлянде, мужик и кудахтал. Натурально кудахтал. Вид у мужика вообще был примечательный. Глубоко посаженные глаза. Лысая, как коленка, голова, к которой мужик на манер куриного гребешка приставлял выкрашенную чем-то красным кисть руки с растопыренными пальцами. Толстая металлическая цепь на шее. Красная безрукавка. Начисто выбритые подмышки. Черные штаны с красными лампасами. Ростом — пускай и трудно было оценить с такого ракурса — мужик как будто не сильно уступал Дане, чуток не доевшему каши до двух метров. Правда, в отличие от тощего Дани, мужик выглядел крепким — скорее жилистый, чем качок, однако залупаться на него Даня бы не рискнул. К тому же мужик был старше — лет на пять-семь, а то и на все десять. Определение чужого возраста всегда давалось Дане со скрипом. С учетом всех этих обстоятельств он решил мужика не прерывать, а дождаться естественного конца представления. Тем более что продавщица, предпенсионных лет тетка с синими тенями на веках и обесцвеченной копной на голове, глядела на кудахчущего мужика не возмущенно, типа вот козел, снова от супружницы слинял, налакался и бузит, а с отчетливым одобрением. «Может, это местный дурачок, — мстительно подумал Даня, которого выкрутасы мужика все сильнее отдаляли от долгожданных ужина и кровати. — Тетка жалостливая, вот и умиляется, еще и сосисками угостит». Мужик тем временем умолк. Но не успел Даня обрадованно открыть рот, как мужик перевел дух и начал тихонько подвывать. А заодно вилять жопой на манер пьяной змеи — если допустить, что змея способна напиться. В первые полминуты Даню чуть не расплющило испанским стыдом. Потом он попривык и невольно признал: несмотря на кринж, на кринже едущий и кринжем погоняющий, что-то во всей этой фигне было. Например, как человек, большую часть своей пока еще невеликой жизни прозадротивший в бальные танцы, Даня не мог не отметить, что чувством ритма и пластикой боженька мужика не обидел. Да и голосом, пожалуй, тоже — мужик без особого труда прыгал из бархатного баритона в чистый фальцет и обратно, смахивая то на оперного певца на минималках, то на камлающего шамана. Убаюканный негромкими переливчатыми руладами и гипнотическими движениями чужих бедер, Даня даже не заметил, как начал раскачиваться в такт. А оттого прошляпил момент, когда все закончилось — теперь уже по-настоящему. — Спасибочки, Николаша, милый, — проворковала тетка басом, трогая мужика за колено, — пропали бы мы без тебя, совсем пропали. — Ладно вам, Софья Максимовна, я-то что, а вот без вас мы точно пропали бы с концами, — отозвался «Николаша» с улыбкой. Вид этой улыбки окончательно выдернул Даню из транса: улыбался мужик на американский лад, от уха до уха, выставляя напоказ кривоватые, не особо белые зубы. Только до глаз улыбка не доходила, что придавало «Николаше» сходство с очень вежливым и очень голодным крокодилом. А тут еще он глянул в Данину сторону, мельком, но исподлобья, и сочетание темного взгляда, оскала, бритой башки и спортивок живо напомнило Дане о гопарях, которые в любой компании приебывались в первую очередь почему-то именно к нему. Отведя от съежившегося Дани глаза, «Николаша» начал слезать с табуретки, вдруг без видимой причины шатнулся и… Даня и сам не понял, как оно вышло: тело среагировало по собственной воле, в обход мозга. Уронив импровизированный саван на кафельный пол, Даня гигантским прыжком метнулся вперед, одной рукой поймал сшибленную с прилавка колбасу, а второй ухватил падающего мужика. На что он надеялся — непонятно: мужик был гораздо тяжелее, и удержать его, тем более одной рукой, Даня, конечно, не сумел бы. Но судьба пожалела идиота, по собственной дурости вляпавшегося в куриный треш. Вместо того чтобы валиться на Даню всем весом, «Николаша» использовал его плечо в качестве опоры и ловко выровнялся, не причинив ни себе, ни Дане, ни витринам серьезного вреда. — Спасибо, парень, — с чувством сказал он после короткой паузы, в течение которой все, включая продавщицу, приходили в себя. — Нога подвернулась на ровном месте, у меня бывает. И снова улыбнулся, на сей раз — и глазами тоже. У Дани разом пересохло во рту, сердце забилось с перебоями: искренняя, солнечная улыбка и собравшиеся у глаз морщинки не просто разнесли вайб угрюмого гопника в пух и прах, но и чудесным образом сделали «Николашу» невероятно, разительно красивым, попутно омолодив годиков на пять. Как это могло получиться, Даня не понимал, а потому спешно назначил виновниками жару и духоту: роскошь в виде кондиционера до сельской глуши не добралась. Надо было валить скорее, не хватало в обморок хлопнуться… Только колбасу не забыть вернуть. И курицу… Мля-я-я, курица… Даня дернулся к неуважительно брошенному трупу, однако «Николаша» успел первым. Подобрав чудом не развернувшийся замызганный полотенечный ком, он откинул краешек, и его ровные брови уехали едва не в район лысины. Пришлось объясняться. Мучительно заикаясь и глотая слова, Даня выложил всю, по счастью короткую, историю и отважно поинтересовался, сколько должен. Нет, загуглил он еще возле машины — как только решил побыть честным дураком. Но нагугленные цены отличались раз в пять, оставаясь, впрочем, божескими. Все-таки он не корову сбил, а курицу, причем с виду обычную, не какой-то там редкой породы. — Нисколько, — ожил «Николаша», когда молчание затянулось. — В смысле? — не понял Даня. — Это же… ну… ущерб хозяйству. Ее же хозяин кормил, выгули… Э, короче, деньги на нее тратил. Я заплачу, у меня есть. В поисках поддержки он посмотрел на продавщицу: та сверлила «Николашу» влюбленными глазами, бессмысленно, как марионетка, кивая. Дане сделалось неприятно, и он отвернулся. — Ты молодец, что решил возместить ущерб, — сказал «Николаша» голосом терпеливого учителя, — но не стоит так загоняться. Ты, пока сюда шел, сам видел, сколько у нас кур, правда? Одной больше, одной меньше. Это же не корова. Даня осторожно пожал плечами, лихо заподозрив странного мужика вдобавок и в чтении мыслей. Ну, либо у дураков эти самые мысли сходятся… Возможно, курицын хозяин с ними обоими не согласился бы, тем не менее совет — не загоняться — Дане понравился. И мужик за дельный совет понравился — еще немножко сильнее. — Софья Максимовна заберет ее пока на хранение, — продолжал «Николаша» тем же ровным тоном. — Правда, Софья Максимовна? Тетка закивала усерднее, от чего жест окончательно растерял естественность. Испугавшись, что тетка вот-вот впишется лбом в прилавок, Даня потянул из кармана бумажник. Какие-то деньги отдать все же хотелось: не владельцу курицы заплатить, так местной экономике помочь маленько. — Можно колу и сникерс? Вы карты принимаете? Карты принимали. Уже на выходе, сунув батончик в карман и прижав приятно холодную колу к груди, Даня не выдержал, обернулся и спросил: — Чем вы руку покрасили? Это был дурацкий, праздный, совсем ненужный вопрос, но мужик оценивающе посмотрел на собственные красные пальцы и очень серьезно ответил: — Театральным гримом. А ты что подумал? Даня пожал плечами. — Не знаю. Я так просто… Э, в общем, до свиданья. И, не дожидаясь ответа, выскочил за двери.