Вылазка в Париж

В этот момент там, внизу, на маленькой сцене появилось нечто. Вернее, оно не просто появилось, оно спустилось откуда-то из отверстия в потолке на перекладине, удерживаемой двумя толстыми веревками на манер качелей. Нечто было одето в полупрозрачное платье, расшитое блестками и сильно смахивало на женщину, но, женщиной определенно не было. Тот визуально-интуитивный набор признаков, по которым любой взрослый человек почти безошибочно способен определить, кто перед ним: мужчина или дама, даже в том случае, если обманывала одежда, был размыт и смазан до такой степени, что любое предположение заведомо получало вердикт — «ответ неверный». Если правду говорят, что ангелы бесполы, то это создание определенно в большей степени относилось к этому роду существ. Хотя, ангелы, кажется, еще и бесплотны. А здесь… Впрочем, можно ли считать плотью тонкую, почти невесомую фигуру, с полупрозрачной кожей? Блеск фальшивых драгоценностей и колыхание перьев усугубляли общее ощущение сюрреалистичности. Филиппу казалось, что все это он уже видел. Только вот где? Во сне? В прошлой жизни? Мерцающая фигура на качелях рождала настолько явное ощущение дежавю, что желание разгадки становилось невыносимым, отзываясь в виске почти физической болью. Что-то связанное с большим разочарованием или даже трагедией. Но трагедией не во взрослом ее понимании с ее приземленностью и материалистичной конкретикой, а что-то из более тонких сфер, где все слишком неявно и призрачно-колеблющееся, но ощущение потери от этого не меньше, а, наоборот, даже больше. Закончилось вступление, и после небольшой паузы создание запело. Месье пытался определить, на каком языке исполнялась песня, перебирая все знакомые ему хотя бы по общему звучанию диалекты, но все было мимо. Ни один европейский язык не походил на этот птичий говор, чарующий и обволакивающий. Чем больше Филипп слушал, тем больше понимал, что ему совсем не нужно знать, о чем поется в песне. Смыслы, заложенные в словах только испортили бы все. Словно грубые прутья клетки, позволяющие насладиться красотой диковинной птички, но отсекающие большую половину ее истинного обаяния. Эта песня не нуждалась в контексте, следуя мудрому утверждению: «определить, значит ограничить». Звуки незнакомой речи проникали напрямую в подсознание, минуя аналитическую составляющую разума. Словно ласковые ворсинки, они щекотали какие-то неведомые чувства, о существовании которых Филипп раньше не догадывался. Теперь он вспомнил — эта сцена была ожившей проекцией другой, из далекого детства. Ему было шесть или семь лет. Для детей был устроен кукольный спектакль. Филипп и девятилетний король Луи 14 сидели в самом центре, по бокам разместились их товарищи по играм, несколько воспитателей стояли позади, следя за порядком. Действие шло полным ходом. Тоненькая фигурка спускалась на блестящих качелях на фоне антрацитового неба. Она пела на каком-то незнакомом, словно птичьем языке, но удивительным было то, что Филипп понимал все. Сказочная реальность, подступившая так близко, при звуках этого голоса вдруг качнулась вперед, захватывая Филиппа и подменяя его мир своим. Все, о чем пела фигурка, он увидел изнутри, словно сам стал одним из жителей того волшебного леса, где смеющиеся среди ветвей эльфы и феи заменяли птиц, а животные все как один были с крыльями. Звезды и ветки деревьев, управляемые за сценой хитрыми механизмами, пришли в движение, усиливая общее ощущение фантасмагории. Филипп даже не заметил, как Луи, уже минут пять ерзавший на соседнем стуле, вдруг метнулся за сцену. Что-то дзинькнуло, застучало и наступила тишина. Фигурка судорожно дернулась на качелях и через несколько секунд повисла, безвольно раскинув руки, словно запутавшаяся в рыболовных сетях чайка. Луи с сияющим лицом выбежал из-за ширмы: — Идем, я все понял! Я догадался, как это работает! — Он схватил брата за руку и потащил его, упирающегося на ту сторону сломавшегося мира. Гордясь собственной смекалкой (не зря учитель объяснил ему некоторые вопросы механики) он нажимал на рычаги и крутил шестеренки под смущенным взглядом управляющего сценой, боявшегося попросить его Величество не трогать деликатные механизмы. Месье молча смотрел на брата. Он хотел сказать Луи, какой же он полный болван и осел, но не мог подобрать слов. Внезапно его губы задрожали, лицо плаксиво исказилось, и он побежал из зала к своим комнатам. Напрасно воспитатели уговаривали его вернуться к спектаклю, который продолжился ровно с того самого места, где его застигнул форс-мажор — Филипп заупрямился. Зачем все это? Сказка погибла, словно хрустнувший от удара о каменную ступеньку стеклянный шар, раньше заключающий в себе целый мир, со снегом и домиком внутри, а теперь рассыпавшийся вокруг стеклом и горсткой совсем непоэтичных белых опилок. В глубине души Месье отчетливо понимал, что все эти странные мысли и причудливые образы скорее всего были вызваны таинственным ингредиентом, добавленным в напиток. Шевалье, будь он неладен с его экспериментами над сознанием, видимо, не оставляет попыток раскрасить собственное бытие всеми цветами радуги, включая те, которых не существует в живой природе. Мало ему старого доброго вина с его расслабляющим приятным мороком. В мыслях Филиппа навязчиво вертелась фраза «свинья везде найдет грязь», но грязь и Лоррен были понятиями взаимно исключающими. Филипп давно подозревал, что шевалье «завязал» не до конца, оставив себе лазейку, но умело скрывает от Месье свои маленькие слабости и невинные шалости, лишь иногда, в ситуациях, подобной этой давая понять, что он мало предсказуем, а, значит, слабо контролируем. Когда песня закончилась, в зале на некоторое стало тихо. Даже самая шумная компания присмирела, словно загипнотизированная звуками голоса. Из дальнего угла вдруг раздался звон покатившихся бутылок и чье-то хриплое чертыхание. Магия была нарушена, все как всегда. Люди вернулись к своим тарелкам, бутылкам и общению. Все завертелось в прежнем ритме, словно часовщик, на время остановивший механизм, запустил его вновь. Эфемерное создание подошло к стойке, перекинулось несколькими словами с обслугой, сделало несколько глотков вина из предложенного бокала и упорхнуло в открытую дверь за спиной хозяина. — Что это было? Кто бы мог подумать, что здесь такое! — Филипп наконец-то вернулся в реальность, из которой его на время выдернул музыкальный номер. — Это местные звезды, дорогой… Только для избранных, — все это время шевалье больше следил за выражением лица Месье, чем за сценой, и остался доволен эффектом. — Я хочу забрать его, он будет петь во дворце. — Ты обидишь местное сообщество, лишив их такого сокровища. — Мне все равно. Но я подумаю об этом. Вернулся юноша, отправленный за вином, неся на подносе еще несколько бутылок и два пустых бокала. Лоррен взглядом кивнул на бокалы, приказывая парню налить себе и своему товарищу. Юноша послушно засуетился вокруг стола, и Филипп мог рассмотреть его более внимательно. На нем была надета рубашка, с пышными по моде рукавами, и распахнутая почти до низа живота. Расцветка была яркая, даже кричащая. Низко сидящие на бедрах широкие шаровары, перехваченные двумя кожаными поясами, один на бедрах, другой — чуть ниже, под углом, пересекая задницу и промежность, довершали некий восточный образ, который никак не вязался с его светлой кожей, усыпанной веснушками в районе носа, серыми, почти прозрачными глазами и прямыми пепельными волосами. На голове был повязан легкий шарф, сложенный в несколько раз таким способом, что тонкой лентой проходил по верхней части лба, попадая на линию роста волос, а длинные концы шарфа были завязаны узлом на затылке, спускаясь по спине. Разлив вино, юноша остановился в нерешительности, не зная, куда деть руки и несколько смущенно улыбаясь. Жестом Месье пригласил его сесть. Тот аккуратно пристроился на краешке сиденья. Его более смелый приятель уже забрался с ногами на диван и потянулся за бокалом, не ожидая команды, тем более ситуация с его точки зрения была и так понятна. Шевалье улыбнулся. Ему нравилась эта беззаботная наглость. — Как зовут? — Лоррен поочерёдно посмотрел на одного и другого парня. — Марсель, сир. — Аслан к вашим услугам, — представился юноша с аквамариновыми глазами, наклоняя голову и приподнимая свой бокал. По-французски он говорил чисто, но с сильным акцентом. — Давно в Париже? — Уже пять лет. Месье Жак приютил меня. — Было бы странно, если бы он не сделал этого, с такими-то глазами… И где же добывают такие сокровища? — В Марокко, сударь, — юноша, чувствуя к себе интерес, уселся на любимого конька, — мой папаша был шейхом, а мамаша — его любимою женой. — Филипп и Лоррен переглянулись, не сдерживая улыбок. Еще ни один из мальчиков подобного рода занятий, которые встречались им за все время их посещений злачных мест, не назвал себя сыном крестьянина или башмачника. Каждый из них был по меньшей мере отпрыском какого-нибудь знатного вельможи или принца, похищенным в детстве, проданным в рабство, свергнутым в результате коварной измены или скрывающимся от рыскающих по его следам убийц. У каждого из них была своя трогательная, будоражащая воображение история, рассказанная с той степенью театральности, с какой позволял артистический талант рассказчика. Все по законам жанра, где основными мотивами были желание оценить себя подороже, комплексы неполноценности и просто потому, что все поголовно так делают и «здесь так принято». Забавным было то, что через какое-то время «сказочники» настолько проникались выдуманными ими историями, что сами начинали верить в них. В отличие от своего товарища, который за болтовней не забывал отправлять в рот кусочки деликатесов, в меру прихлебывая их вином, длинноволосый мальчик мало разговаривал, но много улыбался и налегал на напитки. У Филиппа создалось ощущение, что он совсем здесь, и выпивкой пытается добрать большей развязанности. Его взгляд становился все более влажным, а поза все более завлекательно-томной в прямой пропорциональности выпитому. — Не части, малыш, — шевалье отодвинул его руку в момент, когда юноша опять потянулся за бокалом, — иначе ты наклюкаешься и все пропустишь. — Юноша состроил притворно обиженную гримаску и прижался спиной к Филиппу, откидывая голову ему на плечо. Судя по всему молодой человек уже дошел до того состояния чувственного пофигизма, когда все, что связано с возможностью стрясти с гостей побольше плюшек, ублажить их по высшему разряду, но и самому не остаться в накладе, становится неважным, а хочется только ласкаться к симпатичному господину, улавливая идущие от него сигналы и отвечая на них удвоенной реакцией. Его мало интересовали разговоры за столом. Он следил за компанией рассеянным взглядом, в большей степени маясь от собственного желания. Смуглый юноша был полон энтузиазма от одной только мысли, что ему сегодня сказочно фортит. Еще бы! Провести вечер, а если уж совсем повезет, то и ночь с шикарными мужиками при деньгах, и, судя по всему, еще и из знати — это вам не шутки. Не каждый день случается такая удача. Если уж быть честным, то такой расклад, как-то красота обоих клиентов, богатство, статус и возраст не слишком старый по меркам девятнадцатилетнего парня, выпадает очень редко, и надо ловить момент, чтобы понравиться им еще больше. Тогда не только удастся заработать несколько лишних монет, но и провести время для собственного удовольствия. Во всяком случае, одного он точно зацепил. Вон, делает вид, что слушает, а сам просто ест взглядом. Скользит по фигуре, глаз не сводит, а у самого зрачки словно у кота перед банкой сметаны. Юноша по-прежнему сидел на диване, поджав под себя ноги, навалившись грудью на стол и опираясь локтями перед собой. Он начал рассказывать историю из своей жизни, дико смешную, как ему самому казалось, с ходу придумывая подробности и поочередно переводя взгляд то на одного, то на другого гостя. Чтобы рассказ звучал отвязнее, он сдабривал свою речь похабными словечками, которые в сочетании с его акцентом заставляли слушателей улыбаться. Шевалье пропускал подробности мимо ушей — таких историй он и сам мог рассказать огромный воз. Уже сильно захмелевший, он бархатно дрейфовал взглядом от темных завитков на шее до юношеских рук, таких нежных, тонких и сильных, с выраженной линией мышц, но не от тяжелой работы или тренировок, а просто потому, что природой дано. От гладкой линии груди, мелькающей в вырезе рубашки каждый раз, когда парень подавался вперед, что-то показывая руками до линии острых коленок. Весь такой угловатый и ладненький, словно жеребенок с косматой шелковистой гривой. Волосы постоянно падали ему на лицо, заставляя каждый раз поправлять челку, запустив в нее всю пятерню, забавным движением противоположной к уху руки. — А потом он сказал мне, «я хочу, чтобы ты всегда носил на теле мою отметину и никогда не забывал этот день». Он позвал какого-то мужика с иглой и чернилами, и тот наколол мне на кожу рисунок… — Да ну! Больно поди? Интересно глянуть, — шевалье отставил в сторону бокал и, притягивая парня к себе, указательным пальцем другой руки отвел в сторону ткань его рубашки, обнажая кожу. — И где? — Не здесь…в другом месте, — беззастенчивость аквамариновых с вкраплениями глаз столкнулась с откровенностью серо-зеленого кошачьего взгляда, вызывая то самое, без слов понятное чувство необходимости следующего шага. Шевалье перевел взгляд на Филиппа, потом снова на юношу, который опустив глаза, завозился с пуговицами на штанах. — Подожди, — Лоррен положил ладонь на его пальцы, пресекая попытку развенчать интригу прямо здесь, — думаю, это творение заслуживает более детального рассмотрения…в другой обстановке. — Он поднялся, слегка пошатнувшись, и оперся руками о стол, чтобы восстановить равновесие. — Продолжим наше общение там, заберите бутылки и закуску с собой, — кивнул он в направлении верхних комнат. Юноши под воздействием винных паров уже не столь уверенными движениями сгребли все съестное со стола и двинулись вверх по деревянной лестнице, указывая дорогу. На верхних ступеньках длинноволосый мальчик споткнулся и взмахнул рукой, ударив бутылку вина о дубовые перила. Бутылка рванула каскадом ярко-красных брызг и светящихся осколков. Парень сильно качнулся назад, и если бы идущий сзади Месье не подхватил его, наверное, разбил бы себе голову. Ощутив сзади поддержку, он беспечно рассмеялся, одной рукой обхватив Филиппа за шею, а в другой держа бутылочное горлышко с острыми краями и размахивая им на манер боевого знамени. — Тааак, Марселю больше не наливать, — со смехом произнес идущий сзади шевалье, одной рукой отводя руку парня на безопасное от себя расстояние, а другой осторожно забирая у него стекло и выкидывая его к остальным склянкам. Мальчик с аквамариновыми глазами уже ждал наверху, распахнув дверь в комнату.