Бубылда, 9:49
Если у них есть возможность клонировать людей, то почему они точно так же не клонируют нужные им органы?
Отправляю свой крик души адресату. Зачем-то перечитываю набранный текст пару раз. Несколько секунд слежу за галочкой в углу окна смс-ки — надо же, еще и сообщения мои не читает, вот сука. Хмыкаю раздосадованно сам себе и принимаюсь набирать все новые и новые вопросы.Бубылда, 9:50
Как это все вообще устроено?
Доноров выращивают из пробирки или их вынашивают суррогатные матери?
Если их вынашивают, то женщины, которые их рожают, тоже донорами считаются?
Ребенок не орган, конечно, но раз уж тут такая пляска
А если они из пробирки, то правда, в чем проблема так же и органы там вырастить?
Это даже менее проблематично, чем плодить кучу этих доноров, воспитывать их, тратить дохуя бабла на их содержание, а потом резать
Ответ на мой словесный поток приходит в аккурат во время того, как я набираю очередной поток возмущенных вопросов. Грабоид, 9:52 Я так понимаю, ты не дочитал? Сразу же забываю все слова, которые планировал напечатать в порыве негодования, и тупорыло пялюсь на полученное сообщение. Не знаю, что именно меня удивляло больше — эта его монументальная уверенность, которую я, казалось, чувствовал через расстояние, или то, что он мне в принципе ответил.Бубылда, 9:53
Мне необязательно дочитывать это, чтобы понять, о чем эта хуятина
Мораль в книге максимально прозрачная, уж извини
Грабоид, 9:54 Но этот текст тебя все равно волнует?Бубылда, 9:55
Скорее бесит
Я же должен ее дочитать, раз начал
Грабоид, 9:56 Меня она тоже бесила, когда первый раз читал Смысл тут не такой прозрачный, как кажется Поэтому я и хотел, чтобы ты написал мне, когда дочитаешь Давай, удачи Чую, она тебе понадобится Давлюсь собственным возмущенным вздохом и охуеваю от жизни все сильнее и сильнее, пока читаю все входящие сообщения. Надо же, блять — на вопросы не ответил, да еще и нахуй так интеллигентно послал. Не очень хочу, чтобы последнее слово оставалось за Грабоидом, поэтому принимаюсь придумывать ответ по остроумнее, но меня отвлекает громкий смех где-то слева. Быстро стреляю злобным взглядом в сторону звука — на соседнем стуле сидел все-таки решивший почтить нас своим присутствием Тилль, а напротив него стоял развеселый Рихард. Они о чем-то оживленно разговаривали, то и дело прерываясь на искренний ржач, и внимания ни на кого вокруг не обращали. Тоже мне, лучшие друзьяшки. Их внезапно участившееся общение меня изрядно подбешивало — понятно же все максимально, я не настолько тупой. По мере того как их дружба крепла, мое недоверие к Тиллю все росло, и я уверен, что это было заметно по моему лицу максимально доходчиво. Скрывать я этого не планировал — нахуя, если и так все очевидно? Эти двое явно не только о фильмах и девчонках общаются, а я свою точку зрения высказывал ни раз, чтобы повторяться. Предупрежден — значит вооружен, а опасность от них в мою сторону веяла почти осязаемая. Встрепенувшись, увожу взгляд обратно в книгу, хотя бесила она меня явно не меньше этой ебучей компашки. Не успеваю толком погрузиться в сюжет этого словесного пиздеца, как меня снова отвлекают. И снова источник звука находился слева. Даже басил мне прямо на ухо голосом Тилля: — Чего у нас сейчас? — спрашивает оживленно, резво перебирая учебники в сумке. Смотрю в глаза Линдеманна устало, еле подбирая корректные слова для ответа. Тот, казалось, интересовался искренне — правда что ли не догадывался? А что ж у своего нового дружка не спросил? — А ты догадайся, — киваю в сторону огромного плаката на противоположной стене, красноречиво иллюстрирующего процесс деления клетки. Линдеманн тянет понятливое «а-а» и ухмыляется, с грохотом опуская на керамическую столешницу учебник по биологии. Класс продолжает галдеть, где-то неподалеку перешептываются Шнайдер и Олли, Тилль продолжает что-то выискивать в рюкзаке. Выдохнув устало, кидаю быстрый взгляд на часы — до начала урока всего пара минут. Биология никогда не была моим любимым предметом — тяжело любить то, к чему у тебя катастрофически не хватает способностей — но начала этого урока я действительно искренне ждал. И вовсе не из-за того, что на этом уроке будет происходить — у входа в класс уже стоял операционный столик с наборами инструментов и дохлыми лягушками, которых наш биолог дипломатично называл «препаратами», и вся эта картина вызывала мало вдохновения. Я всего лишь ждал тишины, которой мне сейчас катастрофически не хватало. — Пауль, — слышу робкий голос у себя за плечом. И, уверяю вас, я бы разозлился на этого диверсанта, внезапно потревожившего мое и без того шаткое спокойствие, если бы не жалобные интонации, с которыми было произнесено мое имя. Обладательницу этого голоса узнаю не сразу, но как только до меня доходит, кто же это, лицо само по себе вытягивается в удивлении. Повернувшись, вижу Джо — девушка несмело наклонилась ко мне и то и дело поправляла складки на серой идеально отглаженной форменной юбке. Встретившись со мной взглядами, она коротко скромно улыбается, проговаривая: — Привет. Прости, что отвлекаю. — Ты не отвлекаешь, — выпаливаю неловко, улыбаясь в ответ, и для пущей убедительности швыряю на стол книгу и телефон, которые до сих пор зачем-то держал в руках, — Ты что-то хотела? Она кивает, снова поджимая губы в извиняющейся улыбке. Осмотревшись вокруг пару раз, Джо отвечает тихо: — Да, Эл попросила тебе передать, чтобы ты на прокаты тейп захватил. У нее кончился, а мой ей не подошел, — не могу сдержать новой порции удивления — брови снова ползут вверх, а рот распахивается, будто я хочу что-то сказать, хотя адекватных мыслей в голове сейчас примерно нихуя. Заметив это, Джо добавляет: — Она бы сама попросила, но у нее история сейчас по расписанию. Не то, чтобы это уточнение снизило уровень моего ахуя, но я, совладав с собой, все равно киваю в ответ и бормочу рассеянно: — А-а, окей. Возьму. Как бы не пыталась Джо замаскировать виноватые нотки в своем тихом «спасибо», у нее этого не вышло. Раскланявшись, будто я оказал ей какую-то великую услугу, она вернулась на свое место за лабораторным столом и тут же уткнулась в учебник, будто пытаясь слиться с окружающим миром и сделаться незаметной. Разгадать ее поведение тяжело — слишком уж себе на уме, поэтому, пожав плечами коротко, я поворачиваюсь назад. Делаю это в сопровождении звонка на урок, поэтому мне ничего не остается, как убрать телефон и книгу в сумку и все-таки достать учебник с тетрадью. Мимоходом осматриваю своих соседей по парте — Олли откинулся на спинку стула расслабленно, Шнайдер хихикал чему-то своему, постоянно стреляя взглядом в сторону Тилля. Поворачиваюсь к нему и вижу, что Линдеманн и правда выглядит странно — брови насуплены, губы плотно сжаты, а полные короткие пальцы барабанят по поверхности стола слишком уж нервно. И я бы решил, что его что-то разозлило, если бы не покрасневшие кончики его ушей. Будто с мороза в теплую комнату зашел. Через пару минут после звонка в кабинет входит учитель, герр Гансель — невысокий, но крепкий дедок, посматривающий на всех из-под густых и длинный седых бровей слишком уж ехидным и двусмысленным взглядом. Он очертил класс своим сальным взором и принялся гнусавить что-то про предстоящую лабораторную. Все переживания становятся максимально бессмысленными, когда передо мной опускается эмалированный поднос с распятой на нем мертвой жабой. Морщу нос, рассматривая бедное животное, покоящееся передо мной белым брюшком вверх, и никак не могу собраться с мыслями. — Может, панихиду еще над ней прочтешь? — шутливо бормочет Шнайдер мне на ухо, чем заставляет меня встрепенуться. Смотрю на своего друга справа — он, продолжая посмеиваться, небрежно провел скальпелем по животу лягушки и даже не поморщился. Должен признать, жутковато выглядит. Оливер чуть поодаль занимался тем же самым, но сухо и со знанием дела, даже в учебник не заглядывал. Он всегда любил биологию, так что неудивительно. Затем смотрю на Тилля, который, казалось, вовсе не на лабораторной работе в школе находится, а за столом мясника в какой-то сельской лавке — даже миниатюрным скальпелем орудует, как топором. Лицо все еще покрыто румянцем — будто хочет попросить прощения у всего лягушачьего сообщества за то, какие зверства совершает с их собратом. Затем бегло осматриваю своих одноклассников и понимаю, что совладать с собой пока не получилось только у меня. Мимо проходит герр Гансель, обдав странным амбре из смеси дешевого парфюма и его естественного старческого сладковатого запаха. — Вам нужна помощь, Ландерс? — спрашивает он приторно-ласково, склоняясь ниже ко мне. Бубню еле внятное «нет», стараясь не поморщится, и беру скальпель с приборного столика и провожу продольный надрез по брюху земноводного. Да уж, врачом мне стать явно не суждено. Довольно кивнув, Гансель выпрямляется и наконец оставляет меня в покое. В попытке отвлечься от происходящего, мои мысли перескакивают одна на другую, так и не цепляясь за что-то одно. Лишь бы отвлечься от реальности, в которой я пинцетом перебирал внутренности некогда живого существа и еле подавлял рвотные позывы от каждого отвратительного влажного звука. Срочно, надо переключиться на что-то другое, выпасть из этой реальности. Что у меня там в планах на сегодня? После биологии у меня еще четыре урока, в том числе и сдвоенная алгебра, приближения которой я жду примерно с таким же содроганием, как и режу эту бедную лягушку. Да блять, забудь ты про нее, Пауль, ей уже ничто не поможет! Так, а потом что? Потом ланч, о котором в нынешних обстоятельствах думать сложновато — совсем недавно же мечтал, как возьму себе в кафетерии пару порций лазаньи и с кайфом их наверну в одно рыло. А сейчас от этой же картины скорее сблевать хочется. Слабые надежды на минимальный отдых сегодня тоже гасли — пусть тренировка сегодня и поздняя, поэтому после уроков у меня было бы несколько часов на нормальный отдых, но планы выстраивались немного иным образом. Расписание поменялось, и сегодня мне придется топать в ледовый сразу после ланча. Не помню, сколько я брал пустых флешек? Да и камеру забыл проверить, не на телефон же снимать опять. Так, и тейп надо бы не забыть, а то Элли меня на месте под каток и загонит одним только выражением лица. Кстати… Неужели кто-то пересмотрел свои взгляды? Или это все Джо, которая внезапно перестала быть «сукой»? То есть, я верно понимаю, что Элли общается с ней, а не пассивно-агрессивно вздыхает, стоит Бьорн появиться в поле ее зрения? Еще и тейп у нее брала, судя по всему. Последние пару недель мои тренировки становились все интенсивнее, а Элли каток почти не покидала, потому что пробные прокаты близились, и именно поэтому мы катастрофически мало общались последние пару недель. Видимо, за это время я слишком дохуя упустил. По крайней мере, то, что моя подруга вдруг прониклась душевной теплотой к своей главной сопернице. Это хорошо, конечно — я никогда не верил этим россказням о том, что Джо никто иная, как последней степени злобная тварь, но это все равно странно. Элли не из тех, кто меняет свое мнение просто так. Она скорее приложит все силы для того, чтобы небо стало розовым, чем поверит в то, что оно на самом деле голубое. Упрямая и уверенная донельзя, и я бы удивился, как в ней столько настойчивости может помещаться, если бы не знал, что у них эта черта семейная. Все чаще и чаще в последнее время замечаю, насколько Элли и Рихард похожи. Это неудивительно — было бы странно, если бы двойняшки были максимально разными, но раньше мне удавалось эту их особенность успешно игнорировать. Я не замечал того, насколько одинаково строго могут смотреть две пары серо-голубых глаз, не слышал похожих интонаций в двух разных голосах, и абсолютно не улавливал похожих черт в характере. То же самое их фамильное упрямство проявлялось всегда по-разному, из-за чего я попросту не мог считать это как что-то одинаковое. Упрямство Элли было статичным — она попросту иначе не могла, такой уж характер. На уступки она почти не шла, только еле-еле, скрепя сердцем и зубами, пыталась забыть про свои принципы и отказаться от них на время, потом снова возвращаясь. Рихард же был упрямым импульсивно. Он в принципе человек настроения, никогда неизвестно, что ебнет ему в голову в следующую секунду. Круспе мог вести себя холодно и отстраненно, хотя внутри бушевали эмоции, роясь и ширясь, пока не превращались в гигантский разрушительный айсберг. И как такому человеку доверять? Даже во времена нашей детской дружбы он открывался мне редко, чтобы я смог сложить о нем адекватное мнение. А узнать Рихарда мне помог именно Ландхайм — тут-то он и раскрыл весь свой потенциал на максимум. Хоть за это поблагодарить эту блядскую школу можно. Хотя, нет, помню я один случай, когда мне показалось, что Круспе мне открылся. Возможно, мне не показалось, и он реально был открыт передо мной, как книга, только с возрастом все эти чистые эмоции испарились. Или же произошедшее слишком ярко на него повлияло. У него было время подумать — все это произошло за пару месяцев до их с Элли отъезда в Ландхайм. В любом случае именно это я могу считать отправной точкой его изменений.***
Так тихо в доме Круспе не было никогда. Эта тишина не просто звенела — она поглощала, как черная дыра, и я почти мог потрогать напряженный густой воздух руками. От этого ощущения даже голова немного кружилась, будто я в вакууме находился, а не в этом дорого обставленном особняке. Я пришел, как и договаривались, к пяти часам — мы с Рихардом по обыкновению делали домашку вместе. Это удобно, когда у одного проблемы с математикой и физикой, а второй как-то в истории и литературе заметно плавает. Так мы и компенсировали свои провалы, поочередно наведываясь друг другу в гости и делая уроки сообща. А в гимназии задают много, особенно по сравнению с моей старой школой — там, казалось, учителя были благодарны просто за то, что ты на урок приходил. На втором этаже было уже не так тихо, но это гнетущее ощущение будто наоборот усилилось. Я слышал, как где-то тихо играет музыка, слишком уж неуместно-веселая для этой пугающей пустоты. Звуки доносились явно из комнаты Эл — иду туда осторожно, хотя сам не понимаю, что именно так боюсь спугнуть. За приоткрытой дверью в комнату я вижу ее хозяйку. «С хореографии пришла», — мелькает мысль в моей голове, когда я наблюдаю за плавными движениями ее рук и мягкими короткими шагами, которыми он мерила помещение. Глаза закрыты, лицо сосредоточено — она была явно не тут, а где-то далеко, в будущем, на олимпийском катке получала свое заслуженное золото. — Эл, — окликаю ее осторожно, боясь спугнуть момент, но безуспешно. Девочка вздрагивает и резко поворачивается ко мне, — Прости, что отвлек. Я хотел… — Ты все испортил, — перебивает она недовольно. Ее серый взгляд пронизан строгостью, хотя щеки мило порозовели, и этот контраст отчего-то казался трогательным, — Я так долго не могла эту дорожку выучить, только получаться стало. — Извини, — искренне ответил я, — Не хотел мешать. Эл глянула на меня исподлобья и бегло кивнула, демонстрируя, что принимает извинения. Улыбаюсь, наблюдая, как та суетится, выключая магнитофон, все еще играющий какую-то инструментальную музыку, потом прячет спортивную сумку под кровать, приглаживает растрепанные светлые волосы руками. Осматриваюсь невольно, снова отмечая про себя, насколько неживым кажется это помещение. Белые стены, светлая мебель с кремовой обивкой и идеальный порядок. Не так выглядят комнаты, в которых подростки живут. Ни тебе плакатов с любимыми музыкантами, ни завала из разнообразной степени тупости книг, ни груды грязных кружек с засохшими пакетиками чая на дне. Меня это всегда удивляло в этом доме, ведь комната Рихарда была такой же стерильной. Он объяснял это дисциплиной, которую им прививал отец, но мне тяжело верилось в то, что ни Рихарду, ни Эл никогда не хотелось прицепить какой-нибудь постер на стену или хоть раз не заправить кровать по линеечке. — Ты к Рихарду? — спрашивает Эл, все еще суетливо наводящая порядок в комнате. Я согласно киваю, и она продолжает: — Он у себя, но я бы на твоем месте домой шла. — Почему? — хмурюсь в удивлении. — Потому что он тебе не откроет, — с напускным безразличием пожимает плечами, — Мне же не открыл. — Что случилось? Девочка вздыхает и опускается на край своей кровати, произнося: — Мама ушла. — Куда?.. — нелепо бормочу, не зная, что еще сказать на это. — Не знаю, — Эл поджимает губы — явно раздражается, но старается сохранять хладнокровие, — Она нас бросила. Воздух в легких застывает, не позволяя мне ни одного жалкого звука издать. Только слово «бросила», сказанное моей собеседницей так обыденно и болезненно одновременно, почему-то вертелось в голове. Я хотел повторить его вслед за Эл, как эхо, но не позволял себе этого. Я знаю, каково это быть брошенным тем человеком, который, по идее, должен быть твоей главной защитой и опорой. Хотя, мой папаша испарился, когда мне и года не было, но это ощущение покинутости чувствовалось перманентно. — А почему Рихард к себе не пускает? — решаюсь спросить наконец. — Он дома был, когда она уходила, — снова напуская на себя побольше безразличия отзывается девочка, — Все слышал. Теперь в комнате закрылся, никого слышать не хочет. Делаю шаг назад, к двери в комнату Рихарда. Ударив костяшками о деревянную поверхность двери, я сразу же хватаюсь за ручку — не поддается, будто подпер кто-то изнутри. Стучу еще пару раз, после чего произношу погромче, чтобы он точно услышал: — Рихард, это я, — в перерывах между словами дергаю за ручку снова, — Я пришел делать домашку, если ты… — договорить не успеваю — дверь распахивается, оттуда высовывается рука и, схватив меня за рукав свитера, затягивает внутрь. Я чудом не встречаюсь рожей с полом — все произошло так стремительно, что на пороге комнаты я запутался в собственных же ногах и чуть не упал. Но Рихард удержал и, осторожно встряхнув меня за плечи, поставил на ноги. Опомниться не успеваю, как он обходит меня и щелкает замком на двери, а из коридора доносится недовольный голос Эл — негодует, что меня пустил, а ее нет. — Что ты делаешь? — спрашиваю удивленно, оглядываясь на застывшего у двери Рихарда, — Почему ты ее не пускаешь? Прислушиваюсь к крикам снаружи — Эл грозится, что все расскажет папе, говорит, что тоже хочет все знать, но ее брата это будто не интересует. Он, повернув ручку, проверяет, что дверь действительно закрыта, и поворачивается ко мне. — Потому что я не хочу, чтобы она слышала, — отзывается и, не глядя на меня, следует через всю комнату к окну, — Она может не так понять. Он забирается на подоконник и приоткрывает ставни, впуская в комнату прохладный мартовский воздух. Отворачивается — не хочет пересекаться со мной взглядами. Скидываю с плеча тяжелый рюкзак, о наличии которого совершенно забыл на время этой короткой перепалки, и медленно иду в сторону старающегося слиться со стеной Рихарда. Подойдя, я бросаю беглый взгляд на улицу сквозь стекло — всегда завидовал тому, какой у Рихарда вид из окна. Из моей комнаты открывался прекрасный вид на трассу, по которой каждое утро меня отвозили в город на уроки, а к вечеру привозили назад. Здесь же неподалеку была заповедная зона, поэтому обзор открывался невероятный — вековой сосновый лес, не тронутый и каплей человеческого присутствия. Мне оставалось только что завидовать и представлять, насколько тихо здесь бывает по утрам. — Мне-то скажешь, что случилось? — негромко спрашиваю, переводя взгляд на Рихарда. В ответ он неопределенно пожимает плечами и шумно шмыгает носом. Говорить не хочет или с мыслями собирается? Я бы вряд ли смог рассказать о подобном спокойно — на своего родного отца я до сих пор обиду держу, хотя и не знал его толком. А Рихард же стал свидетелем того, как его родители расставались. Явно это не было воспринято им, как что-то бытовое. — Мать не сама ушла, ее папа выгнал, — на выдохе, до невозможности тихо проговаривает он. Хмурюсь — выгнал? Собираюсь спросить, за что, но Рихард меня опережает, добавляя: — Я бы на его месте тоже так сделал. Теряюсь, не зная, что сказать на это. От Рихарда я точно не ожидал услышать такое — свою маму он очень любил. Хотя, ее сложно было не любить — добрая и чуткая, она вызывала безоговорочное доверие у любого, с кем заводила разговор. Да и муж в ней, как выглядело со стороны, души не чаял. И от того ситуация все больше и больше казалась нереальной — отец выгоняет маму, она уходит, бросив детей, которых безмерно любит, а ее обожаемый сын говорит, что поступил бы так же на месте папы. Да еще и приправляя свои слова этим холодным, обезличенным «мать» в начале, хотя раньше не позволял себе так ее называть. — Почему? — все, что могу из себя выдавить в ответ. — Потому что… — Рихард резко замолкает, снова оглядываясь на дверь за моей спиной, прислушивается — проверяет, ушла ли Эл. Поняв, что сестры тут нет, продолжает: — Потому что она выбрала не нас. Она уже не стесняясь папе врала, а он терпел. Сегодня что-то произошло — не знаю, что именно, меня тогда дома не было — но папа сорвался и выставил ее, — замечаю, как Рихард распаляется все сильнее и сильнее, рассказывая это мне, — Она что-то говорила, что заберет нас с Норой, как только возможность появится, но я с ней ни за что не пойду. Я ее видеть больше не хочу. Он замолкает, сглатывая колючий ком в горле, и снова отворачивается к окну. Осторожно, понимая, что он опять может сорваться, задаю новый вопрос: — Ты сам все это слышал? — Я мало что слышал, на самом деле, — признается, так и не смотря в мою сторону, — Да, они ругались, но я не прислушивался, мало ли, о чем они говорят, — с каждым словом его голос становился все тише, — Потом папа пришел и все мне рассказал. — Что? — удивленно выпаливаю я. На этот раз Рихард поворачивается ко мне, и я застываю от неожиданности. В его взгляде сейчас так много эмоций, возможно, даже слишком много — боль, обида, непонимание, но ярче всего выделялась на их фоне злость. Такая отчетливая и неоспоримая, почти граничащая с жестокостью, и такая нехарактерная тому Рихарду, которого я знаю, что я испугался. На мгновение показалось, что он готов меня ударить, лишь бы выместить на ком-то свои эмоции. — Что любовь — наивысшее проявление слабости, — отвечает монотонно и негромко, — Она делает нас безвольными идиотами, которые не видят ничего, вокруг себя. Папа любил ее, поэтому не заметил, что она — паршивая предательница, — я впервые слышал, чтобы Рихард говорил подобное, тем более, о родной матери, поэтому мое выражение лица становилось все ошарашеннее, — Нет ничего хуже слабости. Я должен помнить об этом, если хочу чего-то добиться. Он замолчал. Эта удивительно сильная злоба из его взгляда не исчезла, а будто усилилась. Я поймал себя на мысли, что общаюсь сейчас не с моим лучшим другом Рихардом, а с кем угодно другим. Я не узнавал в нем ничего — ни эмоций, ни взгляда, ни слов, ни даже голоса. Возможно, он говорил не своими словами, а лишь цитировал отца, но то, как отчетливо он помнил этот разговор, пугало. Хотелось сбежать, скрыться, как старый уличный кот залезает на дерево, прячась от своры бродячих собак. Я понимал, какую боль сейчас может испытывать, но… Неужели именно такими словами любящие родители успокаивают своих детей? — А почему твоей сестре это знать не надо? — не своим голосом интересуюсь. — Папа сам ей скажет, когда время придет. Нора и так эмоционально все это восприняла, — он наконец отмирает и становится тем самым Рихардом, которого я знал. Он скидывает с себя всю прежнюю злость и невольно озирается, замечая мой брошенный у двери школьный рюкзак, — О, ты уроки делать пришел? Так бы и сказал. Рихард улыбается, резво спрыгивая с подоконника, и уверенно топает к письменному столу. Вздрогнув, я стараюсь прогнать этот едкий испуг, засевший в голове. Кошусь в сторону друга — тот неспешно достает учебники из сумки, включает комп, будто предыдущего нашего разговора и не было.***
— Эй, Пауль, — чувствую достаточно сильный тычок в бок справа. Хмурюсь, оборачиваясь на беспечного Шнайдера, с улыбкой наблюдающего, как я продолжаю насиловать бедную распятую лягушку скальпелем. Да уж, хороша картина. Вопросительно тяну «м-м?», откладывая скальпель и хватая пинцет. — Как успехи? — кивая на приборный столик, спрашивает тот с насмешкой в голосе. — Как от пизды помехи. Чего тебе? — кидаю резковато, стараясь придать себе максимально сосредоточенный вид. Шнайдер в ответ на это лишь безразлично хихикает. К этому можно было бы привыкнуть за пусть и непродолжительное, но достаточно тесное общение с ним — иногда он смеялся над шутками, которые придумывал на ходу, но забывал озвучить. Со стороны это выглядело, как крайней степени ебнутость, но придавало Шнайдеру особого припизнутого шарма. Почему-то мое раздражение рассеивается только от звука этого добродушного смеха, и я все-таки вскидываю голову, смотря на него. Посмеиваться он не прекращает — небрежно крутит пальцами испачканный в кишках скальпель и с издевкой смотрит сквозь меня. — А чего за девчонка к тебе перед уроком подходила? — проговаривает Шнайдер насмешливо, растягивая гласные. Хочу тупорыло переспросить «какая?», но вовремя вспоминаю застенчивый образ, еле различимым во всеобщем галдеже голосом говорящий со мной. — Джо Бьорн, — проговариваю имя, глупо веря, что Шнайдер поймет, о ком я говорю. Тот ожидаемо вопросительно хмурится, и я продолжаю: — Она вместе с моей бывшей в секцию фигурного катания ходит. Просила тейп занести после уроков. — Опять пойдешь? — слышится безэмоциональный голос Олли чуть поодаль. — Угу, — пожимаю плечами, — Придется. У них пробные сегодня, будут первый раз программы целиком катать. Тренеру фотки нужны для отчета. — Так, стоп-стоп-стоп, — тараторит Шнайдер, вопросительно хмурясь, — Инфы мне тут навалил, но я вообще нихуя не понял. Какая бывшая? Какие прокаты? Какие фотки? В общих чертах рассказываю о своих краткосрочных отношениях с Элли, своих заурядных навыках фотографа и наших «баш на баш» с герром Марком. Шнайдер, не переставая стрелять ехидным взглядом мне за спину, оживленно переспрашивает: — Окей, а эта девчонка, получается, с твоей бывшей вместе тренируется? — после этих его слов закатываю глаза и киваю — мне кажется, или я именно это изначально и сказал? — И сегодня после обеда ты пойдешь ее фотографировать? — Да ты смекалистый, — бубню недовольно и брезгливо отшвыриваю от себя предметный столик с распластанной на нем лягушкой. Шнайдер не продолжает, лишь посмеивается еле слышно. Вскидываю голову и хмуро смотрю на него — лицо расплылось в широченной лыбе и больше напоминало кучерявый пельмень, а взгляд голубых хитрющих глаз все еще целился мне за спину. Оборачиваюсь и вижу все такого же красного, как флаг на параде, Тилля. За наше и так недолгое знакомство таким его вижу впервые — сидит тихо, сжался настолько, что уменьшился в габаритах раза в три, да еще и на Шнайдера поглядывает недовольно, будто обиженная пятилетка. Уже хочу поинтересоваться, а какого, собственно, хуя, но не успеваю. — А можно мы тоже придем посмотреть? — с каким-то вызовом в голосе интересуется Шнайдер. — Нахуя вам? — опешивши отвечаю вопросом на вопрос, — Ну, вряд ли же у вас встал вопрос, что такое риттбергеры и тулупы, я правильно понимаю? — Не знаю, как вопрос, но кое у кого тут точно что-то встало, — Шнайдер еле держится, чтобы не разразиться громким приступом хохота. Непонятливо смотрю на Тилля и вижу, как тот крепко стискивает зубы и хмурится, отрывая от стола сжатую в кулак руку. Вслед за его ручищей вдруг в воздух поднимается и бедная лягушка, которую он препарировал не так давно и зачем-то продолжал сжимать ее пинцетом за заднюю лапку. — Я тебе вот это сейчас в жопу запихаю, — грозно басит он, предупреждающе потряхивая трупом земноводного, — Вместе с ебучей жабой и всеми вот этими железками. До меня наконец доходит, и я решаюсь спросить, еле сдерживая улыбку: — Тебе Джо понравилась что ли? Встрепенувшись, Линдеманн переводит взгляд на меня, и смотрит так ошарашенно, будто от меня подобной подставы ожидал в последнюю очередь. Шнайдер уже не просто хихикает, а откровенно ржет, а Оливер привычно флегматичным тоном тянет: — Неплохой выбор. Тилль теряется еще больше, понимая, что упустил последнюю поддержку в лице Риделя. Он испуганно смотрит на нас, краснея все сильнее и сильнее — интересно, куда подевались все его гоповатые замашки? Сейчас он больше на мармеладного мишку похож. — Да я… — начинает он оправдываться, но не успевает — его прерывает звонок с урока. Учебную аудиторию снова разрывает шум пары десятков голосов — забив на лягушачью расчлененку на столах, ученики повскакивали с мест и, не слушая учителя, галопом понеслись вон из кабинета. Их примеру последовал и я — по большей части, из-за порядком заебавших своим видом лягушек, чем из-за желания наконец отдохнуть. Учебники в сумку закидываю на ходу — так быстрее, а сам же тороплюсь на выход, лишь иногда оглядываясь на своих нерасторопных товарищей. Так и приходится задержаться в дверях, чтобы дождаться еле плетущегося следом за мной Тилля, присевшего ему на ухо Шнайдера и Оливера, который в данной ситуации выступал скорее в виде группы поддержки. Как только мы с ними равняемся, я стартую на выход из корпуса. Догонят меня друзья или нет — уже их проблемы. Начало октября неожиданно радует — дожди пусть и регулярные, но все чаще прерываются на подобную, солнечную, но нежаркую погоду. Лес вокруг Ландхайма пестрел красками, смешивая вечную изумрудную зелень елей с рыжиной осенних деревьев. Мощеные дорожки, здания, жухлые газоны — все это, умытое недавно прошедшим дождем, отражало эти природные краски, словно зеркало, делая окружающую природу еще более живописной. Оказывается, это место может быть таким уютным, красивым и немного трогательным — даже детские голоса, сливающиеся в единый галдеж и нагнетающие все громче и громче, не бесили, а в этой атмосфере казались неожиданно уместными. Это я, скорее, со своим недовольством из этой идиллии выбивался. — Пауль, — равняется со мной Шнайдер, привычно тыкая меня локтем в бок, — Сватовство-то нам устроишь? — Слышь, нахуй пошел, — раздается позади недовольный голос Линдеманна. Шнайдер отмахивается, продолжая: — У нас же с тобой треня все равно вечером, у Олли тоже, — ухмыляюсь — Шнай, оказывается, тот еще сводник, — Этот еблообразный даже с тренировки припрется на ту девчонку попялиться, зуб даю. — Э, ты сейчас допиздишься, — снова дает о себе знать Тилль. — Да отъебись ты, — бубнит Кристоф недовольно, будто его это дело и не касается даже, — Ну, что? Нас пустят? Если что, мы можем тоже что-то делать. — Ага, каток заливать будем, — насмешливо уточняет Оливер. — А надо? — Шнайдер оживляется еще сильнее. — Блять, да заткнетесь вы или нет? — перебиваю его со смехом, — Не надо ничего заливать. Вас никто не выгонит, если придете. Чем больше зрителей — тем лучше, это же прокаты. Кошусь на нашу делегацию, изучая насмешливым взглядом плетущихся рядом со мной парней — Шнайдер, не растерявший энтузиазма, активно кивал в согласие, Олли покачивал головой, без слов говоря усталое «ну нахуя вам спокойно не живется?», а Тилль смотрел мне прямо в глаза, не пряча жгучего испуга. Странно, как же ему эта эмоция не идет, пиздец просто. — Так, стой, — он хочет подойти ближе ко мне, но едва не падает, запутавшись в толпе десятилеток, играющих в «камушки» на площади перед социально-научным корпусом, — Да ёпта… Стой, Пауль, то есть, я могу на тренировки приходить? Ну, если захочу. Шнайдера такое развитие событий веселит все сильнее, Оливер же пытается маскировать свой тихий смех за тяжелым вздохом. — Нихуя, тебя туда никто не пустит в любой момент, как ты захочешь, — пресекаю уверенно, — Сегодня можно, потому что они программы репетировать будут. Ну, и потому что я вас проведу. — Какой важный курица, Пауль, — бубнит Оливер неподалеку. Отмахиваюсь, подхватывая общий смех. Наблюдаю с улыбкой, как Шнай виснет у Линдеманна на плече, причитая что-то про «не боись, женим мы тебя, в девках не засидишься». Тилль отбивается и грозится выкинуть того за забор, но все равно смеется. Оливер пихает меня в бок, весело комментируя происходящее мне прямо на ухо, но я не слушаю. Я радуюсь внезапно осенившей меня мыслью — возможно, если у нас получится свести Тилля с Джо, тот перестанет общаться с Рихардом?***
Я охуевше пялился на страницы перед собой, с трудом понимая, что я на полном серьезе читаю именно это. В ледовом прохладно, от катка исходит ощутимый сквозняк, но мое лицо горит настолько сильно, что кажется, могло бы растопить этот лед при желании. Торопливо бегаю взглядом по строчкам, жадно внимая каждую букву, и все еще не верю — блять, ну неужели правда вся эта ебала закончится именно так? До конца этой книги осталось чуть больше десятка страниц, и до меня наконец начало доходить, что именно автор хотел сказать. И опять мне становится стыдно — такая мораль еще более прозрачная, чем та, которую я определил в начале. Ну, эта мысль же прямо на поверхности, но я об этом мало того, что не подумал, так еще и охуеваю сейчас, читая это наяву. Премию мне за блестящие умственные способности нахуй! С силой захлопываю книгу, не в силах выдерживать это далее, и отбрасываю ее на скамейку рядом со мной. Та небрежно приземляется рядом с прочим барахлом, которое я притащил с собой к съемке — камера, пара сменных аккумов на всякий случай и моток черного тейпа для Элли. Самой ее, как и всей старшей женской группы одиночниц вместе с их предводителем, я на катке не наблюдал. Арена была пустой, и я бы даже подумал, что меня наебали, позвав сюда, а на самом деле ледовый сегодня закрыт на обслуживание, если бы не тренировавшиеся тут минут пять назад пары. Вообще, стоит признаться, я слишком рано приперся — за час до начала тренировки был тут как тут. Но лучше уж быть здесь, в неприветливом ледовом, чем в комнате — здесь я хотя бы чувствую себя безопасно. Круспе уже был в 1041д, когда я туда пришел. Он что-то спешно набирал у себя в телефоне, уже привычно замерев у собственной кровати спиной к двери. На мгновение захотелось даже шугануть его, толкнув в спину, но я решил не рисковать лишний раз. Хотя, стоит признать, он бы точно такой возможности не упустил. Схватив все необходимое и бросив рюкзак на пол у шкафа, я удалился из жилой комнаты так быстро, будто меня там и не было. Думаю, Рихард меня даже не заметил, слишком уж был увлечен собственным телефоном. Натягиваю рукава толстовки пониже, пряча кисти рук. Холодно все-таки — а совсем недавно мне казалось, что я смогу обогреть все это помещение одним жаром пылающих от ахуя щек. Снова невольно кошусь на книгу — да уж, автор почти наебал меня спрятав истинный смысл за бесконечными пиздостраданиями и безволием главных героев. «Смысл тут не такой прозрачный, каким кажется», — вдруг вспоминается текст утреннего сообщения от Грабоида. Ах, да, что он имел в виду, я тоже наконец понял. Надо бы написать ему об этом, чтобы он не думал, что я настолько тупой.Бубылда, 14:39
Я понял
Кажется, что через секунду после того, как это сообщение улетело адресату, мне пришел немного насмешливый ответ. Грабоид, 14:39 Поздравляю Сморщив нос от недовольства, я настойчиво набираю то, что планировалБубылда, 14:40
На самом деле, было ожидаемо, что все вот так закончится
Но я почему-то об этом не подумал
Исигуро еще пишет это так…
Грабоид, 14:41 Как? Пытаюсь подобрать наиболее подходящее слово, чтобы описать слог автора.Бубылда, 14:42
Изъебисто
В любом случае, я не думал, что события именно так развиваться будут
Конечно, понятно, что в антиутопиях мало места для счастья, но все-таки
Грабоид, 14:43 Прям как в жизни Ну, не мне тебе рассказывать И только сейчас до меня доходит еще одна вещь, до тупого очевидная, но игнорировавшая меня до этого момента. Этот Грабоид меня знает. Он абсолютно точно в курсе, с кем переписывается в данный момент. И наверняка он изредка пересекается со мной, наблюдает издалека, делает какие-то выводы. Вскидываю голову и бегло осматриваюсь по сторонам, будто надеюсь увидеть слежку. Никого.Бубылда, 14:45
Ты меня знаешь?
Это сообщение набираю, не задумываясь — пальцы сами автоматически бегают по клавишам. Где-то глубоко, на самом дне собственного подсознания, я надеюсь, что он сейчас ответит отрицательно. Грабоид, 14:46 Было бы странно, если бы не зналБубылда, 14:47
А я тебя знаю?
Грабоид, 14:48 Вряд ли Хотя, может, и знаешь Скажем так, ты меня часто видишь, но совершенно не помнишь И как мне это понять? Как я могу знать его, но не помнить? То ли я тупею со скоростью, равной скорости света, то ли Грабоид берет пример с любимого автора и пишет примерно так же изъебисто. Пытаюсь сформулировать ответ так, чтобы он не был пропитан этой липкой настороженностью, нахлынувшей на меня сейчас, но ничего придумать так и не успеваю — верно считав мое молчание, собеседник добавляет: Грабоид, 14:49 Ты точно меня не помнишьБубылда, 14:50
Почему ты так уверен?
Грабоид, 14:51 Ну, посуди сам — если бы ты меня помнил, то сейчас у тебя были бы соображения, кто я А у тебя их нет, я верно понимаю? Снова теряюсь, не зная, что ему отвечать. Идей, кто это, у меня действительно не было. Возможно, с этим кем-то я пересекался ежедневно, а возможно, даже не знал о существовании данной персоны на территории Ландхайма. Это же и правда может быть совершенно кто угодно — какой-нибудь дрочер с шахматной секции или один из преподов, которому внезапно стало не хватать острых ощущений. И я не знаю, какая из версий пугает меня больше. Грабоид, 14:52 Я точно не герр Гансель, не переживай Вспоминаю нашего учителя биологии — да уж, только его мне для полного счастья не хватало. Крякаю от смеха, набирая ответное сообщение.Бубылда, 14:53
Хватит читать мои мысли
Грабоид, 14:54 Ты тоже о нем подумал в первую очередь?Бубылда, 14:55
Ага, только им мысли заняты
Грабоид, 14:56 Так и знал Надеюсь, не разочаровал тебя Постараюсь исправитьсяБубылда, 14:57
Как?
В Ганселя мимикрируешь?
Грабоид, 14:58 Хотелось бы, но я лучше узнаю, каким парфюмом он пользуется Не знаю, как ты, но лично я точно бы повелся на этот запах жженой собачьей шерсти и гнилых яблок — Чего хихикаешь? — слышу сбоку недовольный девичий голос. Долго думать не нужно, чтобы понять, кто это. Поднимаю голову и вижу перед собой Элли — в привычной черной теплой жилетке поверх темно-зеленого лонгслива, с собранными в небрежный хвост светлыми волосами и раскрасневшимися от долгой тренировки щеками. Она с размаху запустила свои коньки на скамейку рядом со мной, после чего села сама. Хотя, скорее упала или рухнула — было видно, что она зверски устала. — Да так, прочитал кое-что, — отвечаю размыто и отвлекаю ее внимание, протягивая тейп, — На, ты просила. — Ага, — отвечает Элли, но в руки мой презент так и не берет. Она стягивает кроссовок, оголяя переклееную различными видами пластырей ногу, и проговаривает: — Помоги мне голеностоп заклеить, я уже даже боли не чувствую. Послушно киваю и сажусь так, чтобы ей было удобно закинуть ногу мне на колено. Зрелище, если честно, жутковатое — на бледной коже Элли все эти кровоподтеки и синяки выглядели ярче, оттого пугали. Порывы какой-то трепетной жалости пытаюсь сдерживать, потому что я не представляю, какого размера яйца надо иметь, чтобы проявить хоть каплю этого чувства к Элли и не бояться остаться без этих самых яиц после этого. Все, что могу себе позволить сейчас — это аккуратно заклеить сустав сеточкой из тейпа и осторожно поинтересоваться: — Может, стоит хоть иногда уходить с катка? Как думаешь? Шикнув от боли, когда я нечаянно задел одну из ссадин, Элли пробормотала: — В следующем году олимпиада, — говорит монотонно — отвечает именно этой формулировкой уже не первый раз, — Если я хочу отобраться в сборную, я ночевать должна на катке. А я спать пока в корпус хожу. Это «пока» немного настораживает, но я пытаюсь не брать это в голову — Элли все равно не слушает никого, кроме себя. Даже уговоры и предостережения тренера изредка игнорирует. — Может, тогда к Флаке сходишь, чтоб он суставы посмотрел? — предлагаю осторожно, — У меня тейп, конечно, еще есть, но им порванные связки, как изолентой, не склеишь. — Я знаю свой предел, не душни, — отмахивается, — И тейп мне скоро привезут. Так что я тебя не буду доебывать, даже верну с процентами. И тебе, и Джо. Решаю не уточнять, что мне совершенно похуй на тейп, и если она хочет, я прямо сейчас могу ее целиком в него обмотать, как мумию, и сразу перехожу к наиболее интересному: — А я и не знал, что вы с Джо успели лучшими подружками за это время стать. Что случилось-то? Она резко перестала быть сучарой? — иронии в голосе не прячу, но стоит мне чуть выпрямиться и поглядеть в глаза Элли, как весь мой смешливый запал вдруг иссякает. Смотрит на меня тем же холодным строгим взглядом, и я вновь трясу головой, выкидывая из мыслей злобный образ ее брата, — Не смотри на меня так. — Как? — выпаливает та с вызовом, но ответа слышать явно не желает, продолжая: — Мы не подружились, просто я поняла, что это может быть полезно. — Полезно? Будешь ее и дальше ко мне за всяким барахлом, как курьера, посылать? — Я тебе сейчас пяткой в глаз дам, — угрожает Элли, предупредительно приподнимая все еще покоящуюся на моих коленях ногу, — Нет, в другом смысле. Она же у нас любимица тренера. Поэтому через дружбу с ней можно на Марка во многих вопросах повлиять. Хмурюсь — странная схема, совершенно не в духе Элли. В вопросах спорта она обычно была прямой и острой, как лезвие своего же конька — полагалась лишь на свои силы и умения, не распалялась не лишние волнения и делала все, чтобы добиться нужного только упорством и трудом. Выгоды в ком-то или чем-то она никогда раньше не искала. Тем более, в главной сопернице, которую всегда терпеть не могла. — И ты уверена, что это хорошая идея? — спрашиваю с сомнением, наконец приклеивая последнюю полоску тейпа на ее ногу. — Конечно, — кивает и улыбается довольно, — Мне уже показательный под музыку из «Великолепного века» поставили, — ликования не прячет. Спустив ногу на пол, она принимается напяливать коньки и рассуждает вслух: — Может, так и сама в любимицы у Марка попаду. Похуй, лишь бы программы нормальные ставил и «чемпионкой мира по хамству» больше не называл, — вскидывает голову и смотрит в противоположную сторону катка, — А на Джо мне по боку. Она все равно не пройдет. — Куда? — выпаливаю тупо, пытаясь замаскировать ахуй в своем голосе. — Блять, в хит-парад моих мыслей, — отмахивается насмешливо Элли, — В сборную, куда же еще. Уж я-то точно все для этого сделаю. Не знаю даже, что на это отвечать. Конечно, я слышал, что на войне все средства хороши, но вот так, правда? Это даже для не всегда адекватного спортивного мира перебором казалось. Особенно, когда автором этого невероятного плана являлась твоя подруга, которую ты знаешь много лет и понимаешь буквально с полуслова. Кошусь на Элли — по лицу видно, что та своим планом заметно гордится. Неужели и правда всерьез говорит? Не мне ей советы давать, конечно — она сама всегда знала все лучше всех и чужое мнение ее мало интересовало. Хотя бы поэтому было очевидно, что никто не мог науськать Элли так сделать и решение было принято именно ей. Но тем и удивительнее — честная и прямолинейная Элли, как я думал, просто не способна на такое. — Так, Элеонора тут, — слышу чей-то гнусавый и слишком высокий для мужского голос, по которому узнаю герра Марка, тренера фигуристок. Его высокая моложавая фигура приближалась к нам со стороны раздевалки, а за его спиной покорно семенили Джо и Агата, — И Пауль подошел уже. Отлично, минут через двадцать начнем. Пробубнив это себе под нос, он удалился к судейскому столу у противоположного борта, на ходу выуживая из кармана брюк свой телефон. За ним следом, тряхнув гривой длиннющих русых волос, прошла Агата. Невольно провожаю ее взглядом — как только у них получается ходить так грациозно и красиво в коньках по обычному напольному покрытию? Неужели лезвия не мешают? Чувствую достаточно ощутимый удар в плечо — Элли, заметившая мой долгий взгляд, демонстрирует свое недовольство. Ответить, о чем именно я думал, не успеваю — рядом с нами на скамью присаживается Джо. — Привет, — выдыхает та негромко, снова добродушно улыбаясь. Киваю ей в ответ. Девушка выглядит утомленной, но счастливой — наверное, именно так и должны выглядеть люди, занимающиеся любимым делом. — Что там Марк? — спрашивает у нее Элли, — Ничего нового не сказал, пока меня не было? — Ну, немного, — Джо качает головой, — Дизайнер приедет послезавтра, будет эскизы по костюмам отрисовывать, — смотрит на Элли мягко и по-доброму, — Как голеностоп, кстати? — Да вот, Пауль залатал, — ухмыляется моя бывшая, чуть приподнимая больную ногу в коньке, — У тебя-то плечевой как? В прыжки сможешь заходить? Голос Элли звучит удивительно участливо и обеспокоенно — кажется, что она и правда беспокоится о самочувствии своей главной соперницы. Не знал, что она такая интриганка. Еле сдерживаюсь, чтобы не хмыкнуть насмешливо этим ее интонациям. — Думаю, смогу, — поджав губы в скромной улыбке, отвечает Джо, — Ты разминаться будешь? — Попозже, — бросает Элли, снова массируя пальцами больной участок на ноге. Понятливо кивнув, Бьорн снимает с лезвий коньков протекторы и поднимается на ноги, стремясь выйти на лед. Замечаю, что Агата уже начала разминку и даже прыгнула первый прыжок — лутц, если я не ошибаюсь. Поворачиваюсь к подруге — Элли провожает свою соперницу на лед каким-то нечитаемым взглядом, и я снова замечаю в ее чертах Рихарда. Вздрагиваю, вытряхивая из головы этот образ, и произношу: — Ты правда хочешь ей воспользоваться ради победы? Она сдвигает брови к переносице и старается в мою сторону не смотреть, но все свое недовольство демонстрирует вполне понятно. Помолчав мгновение, отвечает: — Я никем не пользуюсь, просто ищу выгоду, — тараторит Элли, — От этого мое будущее зависит. Пожимаю плечами, не зная, что ей ответить. Конечно, можно было бы начать читать нотации, что так вести себя с людьми — низко, что это сделка с совестью не обязательно кончится удачно, но во время вспоминаю, о чем думал остаток этого дня. Да уж, не мне учить кого-то нравственности, когда сам запланировал переключить внимание Тилля на Джо, чтобы тот прекратил проникаться все большей дружеской симпатией к Рихарду. Стараюсь отогнать эту мысль подальше и убедить себя, что делаю это из благородных дружеских побуждений, а Круспе и его поход нахуй вследствие — всего лишь приятный бонус. — А если Марк догадается? — интересуюсь негромко, понижая голос почти до максимума. — Даже если и так — он ничего не сделает. Занятой же дохуя, — Элли кивком головы указывает в сторону тренера, — Да и не такой он уж и зверь, как оказалось. Через весь каток смотрю в сторону судейской, на герра Марка — он разговаривал с кем-то по телефону и настолько лучезарно улыбался, что даже казалось, будто в ледовом чуть теплее стало. Впервые вижу его таким радостным и, вроде, даже счастливым. — Ну, да, в данный момент он больше на плюшевую игрушку похож, — соглашаюсь я, весело хмыкая. Хвалю сам себя — на самом деле, Марк сейчас больше похож на долбоеба, просто я удачно свои слова маскирую. Элли посмеивается, исподлобья наблюдая за наставником. Оценив картину, она говорит задумчиво: — С мужем, наверное, разговаривает. От этих слов замираю. Выражение лица стараюсь контролировать, но глаза наверняка неестественно округляются. — С каким? — еле могу произнести сдавленно. — С обычным, — голос Элли звучит возмутительно беззаботно, отчего мне хочется просто взорваться, — Он замуж вышел летом, фотки у него на страничке видела. Милые они — вон, как воркуют. Было бы, чему удивляться — герр Марк и правда был странным. Я всегда старался не мыслить стереотипами, но просто так мужик фигурным катанием заниматься не будет, и уж тем более — группу девочек-одиночниц тренировать не пойдет. Да и манерным он был всегда — прическа аккуратная, борода ухоженная, волосок к волоску, даже тренерская форма не была похожа на тренерскую. Невольно вспоминаю Нойнера, своего тренера, который на каждой тренировке выглядел так, будто свои шмотки у какого-то бомжа отобрал в неравной схватке. Я не говорю, что так лучше и правильнее — нет, но это вполне ясный показатель. Чувствую, как мне становится все неуютнее — стараюсь не смотреть в противоположную сторону катка и сглатываю, лишь бы прогнать этот колючий ком страха и ярости, подкативший к горлу. — Забавно, — сиплю, стараясь выровнять интонации. Элли, думавшая о чем-то своем, рассеянно выдыхает «что?», и я поясняю: — Ну, ты так спокойно об этом говоришь. Будто это в порядке вещей. — А что в этом такого? — девушка пожимает плечами, — Меня, если честно, мало интересует, на кого у него встает. Лишь бы орал поменьше. Она так беспечно от этого отмахивается, что не замечаю, как начинаю закипать сильнее. Продолжать разговор бессмысленно — очевидно, Элли не понимает, в чем суть. И не поймет, ведь для большинства это и правда «ничего такого». А мне в данный момент было невыносимо в одном помещении с ним находиться, и от мысли, что я раньше так спокойно и просто мог с ним разговаривать, вообще подташнивало. В голове бьется в конвульсиях стихийная мысль о близкой опасности, а руки сами собой сжимаются в кулаки. — Все нормально? — настораживается Элли, заметив мое прерывистое частое дыхание. — Все просто заебабельно, — заставляю себя держаться, хоть это и тяжело — при Элли я никогда не срывался. Но страх не отпускал — внутри все кипело животным ужасом, отвращением и злостью. Не знаю, что хочу сделать больше — взорвать это место, чтобы от него осталась только пыль и грустные воспоминания, или размозжить самому себе черепную коробку. Я и в половину не понимал своей реакции, но сделать с этим ничего не мог. Качаю головой нервно, отгоняя непрошенные мысли — все не может быть настолько запущено, я просто в это не верю. Но страх не отпускает, и я оглядываюсь пару раз, чтобы найти быстрые точки отхода на всякий случай. — Ладно, мне размяться надо, — хмыкает Элли и поднимается с места, топая к катку. Чуть позже к моим ногам прилетают небрежно брошенные ей ультрамариново-синие протекторы. Вскидываю голову и вижу, как она стремительно отъезжает от борта в к центру катка. Хмурюсь, поднимая с пола накладки — блять, по-нормальному отдать нельзя было что ли? Отчего-то раздражаюсь еще сильнее, когда вижу Шнайдера, заговорщицки выглядывающего из-за одной из дверей. Осматривает арену как-то завороженно, чуть приоткрыв рот, будто впервые видит такое. За ним в тени дверного проема замечаю высокую фигуру Оливера, недовольно уперевшего руки в боки. Очертив взглядом весь ледовый раза три по кругу и недвусмысленно попялившись на разминающихся на льду девчонок, Шнай наконец смотрит в мою сторону. Встретившись со мной взглядом, он вопросительно кивает, безмолвно спрашивая, можно ли заходить. Вздохнув шумно, машу ему рукой в ответ, обозначая, что можно. После этого Шнайдер наконец выпрямляется и делает уверенный шаг из темного коридора на свет, за ним следует Олли. Я же стараюсь выровнять дыхание и успокоиться — хотя, сам толком не понял, из-за чего бесился. — И которая из них твоя бывшая? — набросился с расспросами Шнайдер, стоило ему приблизиться ко мне, — Дай угадаю, — захлебываясь собственным энтузиазмом, пресекает меня, — Светленькая в центре? Ответить вновь не успеваю — на этот раз меня перебивает Олли: — Странно было бы, если бы ты сделал другой вывод, — ухмыляется, тыкая Шнайдера локтем в бок, — Зная, что на вон ту Тилль глаз положил, — кивает в сторону Джо, после чего указывает на Агату, — а вот эту мы почти ежедневно с парнем видим. Игнорируя ремарку Риделя, Шнай скрещивает руки на груди и одобрительно кивает: — Хороший выбор, поддерживаю. А вот то, что ты с ней расстался — нет, — заканчивая невербально лапать девчонок на льду взглядом, он наконец поворачивается ко мне, — Ты долбоеб, получается. — А ты пошел нахуй, получается, — бубню ему в ответ, хватая со скамейки камеру и снимая затвор с объектива, — Этот-то объебанный и влюбленный где? Олли прыскает от смеха, тут же стараясь замаскировать его, а Шнайдер ржет беззастенчиво, привлекая внимание. Невольно осматриваюсь — на трибунах ледового не так много народу, но хорошо распространяющееся под его куполом эхо делает свое дело, и некоторые уже удивленно косятся на нас. Привыкать к тому, что Шнайдер в принципе мало в чем себя контролирует, мне, наверное, долго придется. — Он попозже подойдет, — отзывается Олли наконец, — Сказал, пересечься с кем-то надо. — Слушай, а все-таки, — тянет Шнай задумчиво, — Какой шанс, что эта девчонка на нашего братца-медвежонка внимание обратит? — Будем надеяться на его природное очарование, — выдыхаю, продолжая настраивать камеру, — Я с Джо мало общался, поэтому ничего о ней сказать не могу. Но судя по тому, что я слышал от Элли, у нее встает только на фигурное катание, — стреляю коротким взглядом в сторону тренирующихся на льду девушек, — Как и у Элли, собственно. На ехидное «а, так вот почему вы расстались» от Шнайдера никак не реагирую, потому что отчасти это так и было. Вместо этого отхожу ближе к борту, выбирая более удачный ракурс, и делаю несколько снимков разминки. Придирчиво отсматриваю получившееся — да уж, красить долго придется, свет тут ни в рот, ни в жопу. Но в целом получается нормально. Делать динамичные фото в движении всегда сложнее обычного — то поза неудачная, то выражение лица такое, будто человек только что на ебущихся крокодилов посмотрел, то какой-нибудь уебан фон испортит. Не скажу, что на каждом фото девчонки выглядят, как милые небесные создания, но выбрать точно есть из чего. Да и если Элли увидит этот снимок, где у нее будто нога из башки торчит, она мне лицо откусит. Так что для моей же безопасности будет важно почистить флешку от подобных шедевров фотодокументалистики. Хочу подойти к противоположному углу борта, чтобы сделать фото с другого ракурса, из-за чего нетерпеливо срываюсь с места и почти бегу на нужную мне точку. Листаю фото на экране и мимолетно жалею, что не взял с собой ноутбук — можно было бы припахать кого-то из пацанов отслеживать фотки, чтоб хоть какая-то польза от них была. По сторонам не смотрю, увлеченный делом, поэтому не сразу обращаю внимания, что мне навстречу кто-то идет. Понимаю это только тогда, когда уже падаю вниз, затылком навстречу холодному полу. Мне бы шарить руками по сторонам, чтобы зацепиться за что-то и застраховать себя от падения хоть как-то, но я прижимаю фотоаппарат к груди, как самое дорогое, и надеюсь на чистую удачу. И когда я ощущаю на себе чьи-то сильные теплые руки, сцепляющиеся в замок у меня на пояснице, не сразу соображаю, что происходит — готовый уже познакомиться с полом поближе, не сразу принимаю устойчивое вертикальное положение, все сильнее опираясь на крепкого незнакомца. Галантный некто буквально ставит меня на ноги, как только научившегося ходить грудничка, и негромко спрашивает голосом Рихарда: — Все хорошо? Вскидываю голову, не веря собственному слуху. Знакомые серо-голубые глаза смотрели с обеспокоенностью, казалось, даже искренней, а тонких губ касалась еле заметная улыбка. Краем глаза замечаю стоящего чуть поодаль Линдеманна и охуевше пялящегося на развернувшуюся перед ним сцену. Ах, ну да, с кем еще он мог хотеть «пересечься», если не с ним. Остервенело выпутываюсь из его цепких объятий. Он отступает, не пререкаясь, даже руки вперед выставляет, демонстрируя, что больше не держит. Не смотря Круспе в глаза, обхожу его сбоку, выплевывая в ответ: — Было хорошо, пока ты, блять, не приперся. Назад не оборачиваюсь — не хочу больше видеть эту рожу. Слышу за спиной негромкий голос Тилля, обеспокоенно спрашивающий: «Что это с ним?» От Рихарда ответа не слышу — конечно, не скажешь же, что заебывал кого-то настолько долго и сильно, что его теперь видеть не хотят. Заняв наконец нужную мне точку, замечаю, что разминка уже закончилась — все три воспитанницы стояли напротив своего тренера и выслушивали последние наставления. Зрителей на трибунах сегодня больше, чем обычно — помимо младших групп фигурного катания сиденья занимают и другие обитатели Ландхайма, не причастные к этому виду спорта. Присаживаюсь на корточки рядом с бортом, делая несколько снимков постепенно заполняющихся трибун, после перевожу объектив камеры на судейский стол. Видимо, определяли очередность выступлений — Марк держал перед фигуристками на вытянутой ладони три небольших кусочка бумаги, очевидно, с порядковыми номерами. После короткой жеребьевки на центр катка выезжает Джо, а Элли и Агата занимают места рядом с тренером. Кошусь в сторону Линдеманна, которого происходящее на льду явно должно заинтересовать. Тот, к моему удивлению, в его сторону даже не смотрит, слишком увлеченный, видимо, дохуя интересной беседой с Рихардом и всегда находящимся в центре внимания Шнайдером. Они о чем-то переговаривались, то и дело смеясь, отчего Олли на их фоне выглядел как-то одиноко. По его лицу было видно, что он находится в замешательстве — Ридель явно не понимал, что происходит, и как ему на это реагировать. Встретившись со мной взглядами, он еле заметно кивает в сторону Круспе и неопределенно пожимает плечами. Я отмахиваюсь, демонстрируя безразличие — если Рихард захочет сделать какую-то хуйню, то он в любом случае ее сделает, поэтому похуй. — Делайте что хотите, — произношу беззвучно вдогонку своему жесту. Тревожные раскаты начавшейся внезапно музыки заставляют вздрогнуть — первая программа началась. Перехватываю фотоаппарат в руках поудобнее, наводя объектив на невесомо скользящую по льду Бьорн. Я не могу назвать себя особым ценителем фигурного катания, как вида спорта, но катание Джо всегда казалось мне каким-то до нереалистичного идеальным. И не столько потому, что она выполняла все элементы и четверные штамповала, как из пулемета — любая ее программа всегда рассказывал историю. Причем, настолько доходчиво, что даже такой тупоеб, как я, ее считывал на раз. Не хочется упускать ни одного момента, поэтому осматриваюсь еще пару раз, ища, откуда фотки должны получше получиться. На самом деле, идеальная точка — у судейского стола, но идти туда уверенно не собираюсь, новых пидарасов в моей жизни только не хватало. Поэтому решаю справляться своими силами и снова суетливо оббегаю борт, возвращаясь на свою исходную точку, около наконец-то притихшей кучки пацанов. Проходя мимо, бросаю беглый взгляд на Тилля — выглядит абсолютно завороженным тем, что происходит на льду. Даже бесконечный бубнеж Шнайдера на ухо его не отвлекает. Отлично, все идет по плану. — Э, Пауль! — вдруг окликает меня неугомонный Шнай, — Это сейчас что за прыжок был? Возвращаю все внимание на лед и вижу, что только что Джо приземлила какой-то из прыжков. Годы общения с Элли помогли мне изучить большую часть элементов — по крайней мере, бильман от заклона отличаю. Но тяжело ответить на вопрос, когда толком элемента не видел. Формулирую какой-нибудь наиболее филигранный посыл нахуй, но сделать этого не успеваю — меня перебивает Рихард, негромко отвечая: — Каскад сальхов-тулуп. Мои глаза сами собой закатываются и почти видят заднюю стенку черепа. Тоже мне, эксперт ебучий. Качнув головой раздраженно, показательно щелкаю затвором камеры, будто вовсе не был заинтересован этим разговором. — О, ты тоже в этом шаришь? — не унимается Шнайдер и, спустя короткую паузу снова окликает меня: — Пауль, — оборачиваюсь недовольно — знаю же, что не отъебется, — Ты с Рихардом знаком? Чего раньше про него не рассказывал? Он же охуенный. Не в силах сдержаться, морщусь. Не знаю, от чего конкретно — от дебильной формулировки или от того, на кого она направлена. — Ага, — проговариваю в ответ брезгливо, — Избавил бы кто наконец от такой благодати, пока у всех вокруг жопы не послипались. Шнайдер, видимо, всерьез мой ответ не воспринимает, громко и весело смеясь, Тиллю на наши разговоры похуй, все его внимание до сих пор на льду, Олли как-то настороженно сверлит меня внимательным взглядом. В сторону Круспе смотреть не хочу, но невольно встречаюсь с его взглядом на секунду, когда поворачиваюсь обратно к катку. Этого короткого мига хватило, чтобы покрыться мурашками с головы до ног — холодные колючие глаза изучали меня нечитаемо, но цепко и почти плотоядно. Сжаться под этим взглядом себе не позволяю, уверенно отворачиваясь и невербально посылая его тем самым нахуй. Будь что будет, я уже ко всему готов. — Ты как? — спрашивает Оливер, подходя ближе и становясь за моим правым плечом. Не отрывая внимания от кружащейся на льду Джо, я отзываюсь: — Да норм, а что? — стараюсь состряпать как можно более невозмутимый голос. — Он странно себя ведет, — бубнит Олли себе под нос, — И я не знаю, как на это реагировать. Много ума не надо, чтобы понять, о ком это обезличенное «он». Пожимаю плечами: — Никак не реагируй, он этого и добивается. — Зачем? — Ну, не знаю, — тяну, ловя в объектив охуительно красивый крупный план лица Бьорн, — Ему что угодно в голову может прийти. Но он явно что-то задумал, зуб даю. Олли хмыкает, проговаривая задумчиво: — Если честно, не верю я, что он настолько уебан, — посмеиваюсь этой реплике друга, — Ну, правда, каким надо быть дебилом, чтобы так долго и упорно доебываться до кого-то. С трудом верится. — А ты поверь, — откликаюсь, — Я булки точно не расслаблю, пока не избавлюсь от него. Такой железной уверенности в своем же голосе я никогда не слышал. Собственная решительность казалась мне незнакомой, особенно, когда дело касалось Круспе — с ним я себя давно уверенно не чувствовал. Сейчас же я и правда был убежден на сто процентов в том, что делаю — и пусть у меня не было плана, как именно избавиться от него, я знал, что рано или поздно он из моей жизни испарится. — Окей, — выдыхает Ридель смиренно, после чего спрашивает: — Ты же знаешь, что можешь на меня положится? Смотрю за друга через плечо и киваю, не сдерживая улыбки. Тот мою улыбку подхватывает и, удостоверившись, что я в порядке, отходит на два шага назад, оставляя меня наедине с фотоаппаратом. Но сосредоточиться на программе Бьорн снова не успеваю — та, выехав на центр катка и покружившись в бессчетном количестве бильманов, наконец остановилась и всем корпусом отклонилась назад и запрокинула голову. Под финальные аккорды звучавшей на арене мелодии, девушка раскинула руки в стороны, завершая прокат. Раздались негромкие овации от немногочисленных зрителей на трибунах, но все их перебил Тилль — громогласно захлопав в ладоши, он принялся улюлюкать и свистеть. Джо испуганно вздрагивает, оборачиваясь к источнику звука. Вижу, как она улыбается и скромно кивает, а на и без того раскрасневшихся щеках еще сильнее расцветает румянец. Оборачиваюсь назад — Линдеманн в восторге, как и ехидно хихикающий рядом Шнайдер. Что ж, все идет по плану. На отсмотренных кадрах сразу замечаю косяки — некачественное освещение и динамика свое дело все-таки делают, но удачных кадров все равно больше. Позадрачивать, конечно, придется, цветокор и ретушь сами себя на фотки не накинут, но в результате я уверен. Прогоняю отснятое по четвертому кругу, чтобы выбрать фото получше на сдачу, но меня отвлекает громкое девичье «Пауль, держи», доносящееся с катка. Не успеваю вскинуть голову, как прямо мне в лицо прилетает теплая жилетка Элли, которую та кинула мне, проезжая мимо на запредельной скорости. — Блять… — бубню себе под нос, провожая свою бывшую недовольным взглядом и откладывая жилетку на лавку, рядом со своими вещами, — Такая она очаровательная, конечно. — Да уж, — раздается внезапно за моим плечом, — Забавные у вас взаимоотношения. Этот голос мне, наверное, и через тридцать лет сниться будет и я безоговорочно узнаю его обладателя. Силюсь не обернуться — выражение лица у него сейчас явно не самое доброе. Да и в голосе сквозят какие-то недобрые нотки. — Ага, — не знаю, насколько дорого мне может обойтись эта издевка, но все равно произношу ее: — Прямо как у брата и сестры. Но Рихард игнорирует мой саркастичный тон. Оборачиваюсь на него через плечо — задумчиво смотрит на каток, в самый его центр, где только что начала свою произвольную программу его сестра. Помолчав пару мгновений, он отвечает: — Спасибо, что был с ней все это время. — Я не ради тебя это делал. Отворачиваюсь, уверенный, что разговор окончен. Даже пару первых снимков Элли на льду делаю — ей их лучше не видеть, конечно. Надеясь снова погрузиться в работу, почти вздрагиваю, когда снова слышу голос Круспе за спиной: — Пауль, нам нужно поговорить. Хорошо, что он не видит, как мои глаза медленно ползут на затылок. Потенциально это могла заметить Элли, но ей было не до этого — она только что приземлила сложный квад. — О чем же? — спрашиваю ехидно, стараясь отвлечься на фото. — Думаю, ты и сам понимаешь, — отзывается уклончиво. — Я нихуя не понимаю уже давно, Рихард, — меня словно током простреливает, когда я осознаю, что впервые за долгое время называю его по имени в глаза, — В любом случае, не время нам сейчас с тобой светские беседы вести, уж извини. Не понимаю, от чего настолько сильно раздражаюсь, но лицо горит так, будто его облили жидкостью для розжига и чиркнули зажигалкой. Происходящее вдруг начинает казаться нереальным, даже камера в руках становится какой-то невесомой, а силуэт Элли на льду размывается в темно-зеленое движущееся пятно, хотя я все это время пристально наблюдал за ней. — Не хочешь говорить — молчи, но меня выслушай, — железно требует Рихард, настаивая на своем. Но, осекшись, вдруг он добавляет чуть мягче: — Пожалуйста. — Весь во внимании, — выдыхаю смиренно, понимая, что он не отъебется. — Спасибо, — говорит тихо — боится, что кто-то услышит. Интересно, о чем же таком секретном он хочет мне сказать? — Я понимаю, что за последние годы было слишком дохуя, чтобы все это до пары предложений обобщить, но я попробую. Пауль, я вел себя, как малолетний мудак, и вряд ли ты простишь меня за это хоть когда-то, — мне даже на мгновение кажется, что его голос звучит искренне, и я выпаливаю короткое «ага» в ответ, — Но я не хочу, чтобы это продолжалось дальше. Всего, что было, конечно, не сотрешь, но, может, нам попробовать не думать об этом? — О чем «этом»? — сарказм в моем голосе кажется каким-то больным, — Называй вещи своими именами — последние пять лет ты мешал меня с говном. Об этом ты мне предлагаешь забыть, я верно понимаю? Вздохнув, Круспе терпеливо, но жестко поправляет: — Не забыть, а не думать, — услышав это в ответ, я хмыкаю и срываюсь с места, торопливо топая к противоположному краю борта. А что, и так давно надо было позицию сменить. Вопреки ожиданию, Рихард настойчиво следует за мной, — Так и будешь бегать от меня? — Если ты не заметил, я занят, — останавливаюсь, занимая нужную мне точку, но в сторону Круспе так и не смотрю, — И я все еще не понимаю ни слова из того, что ты мне втолковываешь. Молчит. Опять наблюдает и изучает, формулируя ответ поострее. Я знаю это его молчание — после него всегда следует быстрый, неожиданный и дико болезненный удар. — Раньше ты меня лучше понимал, — вдруг произносит он, и голос его кажется каким-то неуверенным. — А еще раньше ты меня и ногами не пиздил, — напоминаю хладнокровно — меня этими ностальгическими вздохами не наебешь. Моего слуха касается смех — настолько тихий, что кажется, будто его пытаются скрыть. Резко поворачиваю голову к Рихарду и хмуро смотрю на него. Чего и следовало ожидать — беззастенчиво смеется, хоть и пытается подавить свой порыв. Качаю головой, снова собираясь уйти от него. Делаю шаг в сторону, собираясь обойти, но Круспе уверенно удерживает меня. Цепкие длинные пальцы крепко удерживают меня за предплечье и не дают сдвинуться с места. — Эй! — предпринимаю попытку вырваться, но успеха она не приносит, — Руку убери. — Уберу, если ты обещаешь спокойно меня выслушать, — заглядывает мне в глаза, — Ты меня не понимаешь, потому что не вникаешь. Попытайся хотя бы. Его лицо близко. Возможно, даже слишком, если я могу рассмотреть каждую его черточку. Замираю, всматриваясь в глаза — лишь бы не выдать своего дискомфорта. Насколько же они с Элли похожи, и не только визуально. Мимика, жесты, эмоции — все проявляется почти идентично. Такой взгляд, каким на меня сейчас смотрит Рихард, вижу часто, но далеко не от него — так же строго и с небольшой долей укора его сестра смотрит на меня каждый раз, когда я делаю что-то не так, как она советовала. Только Элли в такие моменты хотелось по волосам потрепать или по носу щелкнуть, а от Рихарда хотелось поскорее отделаться и почувствовать себя наконец в безопасности. — Окей, я слушаю, — еле выдавливаю из себя эти слова. Рихард сдерживает свое обещание — кивнув, он разжимает руку, до этого так и удерживающую меня за предплечье. Подавляю вспыхнувшее внутри желание сбежать, ведь я тоже пообещал ему дослушать. — Пауль, я давно должен был извиниться. То, что я делал, конечно, простить почти невозможно. Я и не жду, что ты вдруг выкинешь это из головы и мы снова станем лучшими друзьями, — он говорит твердо и решительно, не отрывая от меня цепкого взгляда. Даже кажется, что он давно обдумывал этот разговор — репетировал его, представлял, как будет мне это доказывать, — Я сам все испортил и вернуть возможности не имею. Но я обещаю тебе, что подобного больше не повторится. Больше не хочу делать кому-то больно, тем более тебе. — Зачем ты все это говоришь? — проговариваю ошарашенно, не веря своему слуху. — Потому что давно надо было, — повторяет, виновато склоняя голову, — И… у меня есть к тебе небольшая просьба. Я понимаю, что вряд ли могу у тебя что-то просить, но это важно не только для меня, — все, что могу выдавить в ответ на это — еле слышное «что?», утонувшее в звучащей на арене музыке, — Давай заключим что-то типа нейтралитета. Я обещаю, что никакой опасности для тебя я больше не несу, а ты не реагируешь на меня, как на врага народа. Идет? — Нахуя тебе это? — удерживаю себя, чтобы не добавить комичное «нормально же общались». — Во-первых, потому что я и правда тебе не враг больше, — ухмыляется коротко, снова заглядывая в глаза исподлобья, — А во-вторых, тебя самого это не заебало? Мы в одной комнате живем, делая вид, что друг друга не существует. Нора между нами разрывается, — он оглядывается на каток, где продолжается прокат его сестры, — Да и круг общения, как видишь, у нас становится общий. При них тоже будем ядом плеваться? Я бы с радостью что-то ответил ему сейчас — колкое, неприкрыто-язвительное, вот только нечего. Элли тянется к нему, я это прекрасно знаю. То, что я ее не держу, давая спокойно с ним общаться, не гарантирует, что она может делать это без зазрений совести. Все, что происходило эти пять лет, было на ее глазах, Элли знала это не понаслышке. Но это никак не преуменьшало факта, что они брат и сестра. Даже в самые худшие годы она смущалась и глупо улыбалась, стоило Рихарду выпалить ей жалкое «привет» сквозь зубы. И сейчас я не могу быть уверен в его искренности на все сто, но это не дает мне права лишать Элли ее брата. Ну, своей собственной сестре он вряд ли зла желает, все-таки. Невольно кидаю быстрый взгляд в сторону замершей чуть неподалеку группы наших товарищей. Олли, периодически подозрительно посматривая на нас, с улыбкой слушал Тилля, что-то пылко рассказывающего ему — видимо, до сих пор под впечатлением от недавней программы Джо. Шнайдер же, как обычно, был на своей волне, и медленно пританцовывал в такт музыкальному сопровождению. Казалось даже, что он пытается повторять за Элли хореографические связки. Улыбаюсь — не факт, но мы с Рихардом когда-то будем иметь общий круг общения, но не хотелось бы, чтобы все те сцены из прошлого снова повторялись. Выпиздить Круспе я всегда успею, если захочу, а пока лучше понаблюдать. Даже если нам придется общаться и терпеть друг друга ежедневно. — Я могу подумать? — уточняю негромко, оставляя право на последнее слово за собой. — Конечно, — коротко улыбнувшись, отвечает Рихард, — Сообщи, как созреешь. Беззаботно сказав это, он на пятках разворачивается и следует обратно, к скамейке у левого борта. Провожаю его взглядом пару мгновений, пока вдруг не вспоминаю, где нахожусь — не сдам же я Марку пару жалких фото хуевого качества?