Сын Израилев

***

POV/ИЗАБЕЛЬ — Не люблю тебя! Не люблю! — Но, Шломо, маленький мой, я же не сделала тебе ничего плохого, за что ты меня обижаешь? Малыш посмотрел на меня, по его красным щекам ползли слезы злости и гнева. — Ты заставляешь меня ехать в Лондон, к ним, а я не хочу. Там… Шломо резко замолчал и собрался было юркнуть под одеяло, чтобы выплакаться в свое удовольствие, но я удержала сына за руку. — Нет, скажи, пожалуйста, что там такое! Бабушка говорила, тебя друзья ждут не дождутся… При упоминании о друзьях мальчик застыл на полпути под одеяло. — Папа тоже по тебе скучает, — осторожно добавила я. При упоминании об отце Шломо снова расплакался, упав носом в пеструю подушку. Я взяла с колен книжку, которую собиралась почитать сыну на ночь, положила ее на пол, чтобы не мешала, и стала гладить его по светлым волосам, ласково приговаривая: — Неужели папа тебя обидел? Не может этого быть… Шломо молча помотал головой, не отрывая ее от подушки. — Или он слишком строгий? Папа ругает тебя? — вспомнив безжалостный характер моего мужа, я ожидала от него чего угодно. Малыш рывком сел, откинув одеяло, и оказался со мной лицом к лицу. — Он меня не любит и я ему не нужен! А ты хочешь, чтобы я к нему ехал! Не поеду! Вот! Я, терзаемая возникшим подозрением, сжала маленькие плечики сына. — Кто тебе сказал, что папа тебя не любит? Шломо отвел в сторону серые глаза и промолчал, размазывая по щекам слезы рукавом пижамы. — Нет уж, скажи, сделай милость, будь мужчиной! Уловка сработала. Шломо тяжело вздохнул и признался: — Черная тетенька, которую так любит бабушка… — А потом закричал: — Ненавижу тебя! И папу! Не люблю тебя больше! Выйдя из комнаты сына и тихо закрыв за собой дверь, я устало привалилась к ней. Шломо наконец уснул, но до меня еще доносились всхлипы, сотрясавшие во сне тело четырехлетнего мальчугана. Так дальше продолжаться не может. Слезы, вспышки гнева — раз за разом скандалы, которые закатывал сын, становились все страшнее. Не стоило прятать голову в песок, надеясь, что неприятности сами собой рассосутся: ситуация лишь ухудшалась. Уже давно настало время принять решение, пусть даже эта перспектива и наполняла мое сердце ужасом. И действовать следовало срочно. Обычно свекровь, которую я на дух не переносила, приезжала за внуком ранним утром. Мне было необходимо поговорить с ней до того, как всё это выльется во что-то серьезное. — Вот дьявольщина! — пробормотала я, спускаясь по лестнице. При мысли о предстоящем разговоре с этой противной женщиной у меня все сжалось. Войдя в гостиную и плотно закрыв за собой дверь, я задумалась, что же сказать. Самым простым и разумным казалось набрать номер и уведомить Нехаму, что ее внук отказывается ехать завтра в Лондон. И объяснить почему. Однако это значило не учитывать душевную тонкость и ранимость свекрови. И не принимать в расчет возможный взрыв враждебности: именно меня семейство Соломонс сочтет виноватой… Я раздраженно вздохнула, затем, случайно заметив свое отражение, повернулась к зеркалу, чтобы лучше рассмотреть себя. Н-да, выглядела я так себе, и, по правде говоря, это было совершению неудивительно. Сражения с Шломо становились все тяжелее день ото дня по мере приближения даты отъезда. Да и формирование маленькой личности, учитывая тот факт, кем являлся его отец, явление очень уж непростое. Нет, не то чтобы эта личность была маленькой — все-таки рост у Шломо был вполне приличным для четырехлетки. Просто он отличался хрупкостью сложения, очевидно, в меня. А на вкус некоторых я была даже излишне худой. Под «некоторыми» подразумевался, естественно, Алфи. Альфред Соломонс-младший — таково было полное имя человека с внушительным состоянием. Человека высокомерного, порой жесткого, но чрезвычайно изощренного в искусстве любви… Большая часть его дохода поступает от ставок на ипподроме, хотя он также управляет заводом по производству рома, ювелирным бизнесом и рэкетом в лондонском Камден-Тауне. Раньше я любила его, теперь — презираю, а иногда и ненавижу. Меня передернуло и я обхватила себя за плечи в защитном жесте, вспомнив его последние слова. Он был бандитом, грязным бандитом и моим личным кошмаром, связанным теперь с моим настоящим множеством прочных нитей. И самой главной из них был наш общий сын — Соломон Альфред Соломонс. Или, как его называли в гангстерских узких кругах, Алфи-младший. И на то было несколько справедливых причин — мальчик был точной копией отца, начиная с цвета волос, глаз, заканчивая формой ушей и тем тяжелым прихуром, который был визитной карточкой Алфи. Пожалуй, единственным достоинством Альфреда было обожание, с которым он относился к нашему сыну. Мальчик платил ему ответной привязанностью. Теперь, однако, под сомнением оказалось и это вроде бы бесспорное утверждение. «Ненавижу тебя! И папу! Не люблю тебя больше!» Вспомнив злые слова сына, я вздохнула. Шломо говорил то, что чувствовал. Мой взгляд обратился к телефону, стоящему на столике возле дивана. Выглядел он вполне невинно, однако казался бомбой замедленного действия, которая вот-вот взорвется, стоит лишь взять трубку. Почему? Всё просто — я ни разу за последние три года не звонила Алфи сама. Общалась я с ним через письма, адвоката, Нехаму и няню Шломо. Так что наверняка звонок из Оксфорда в Лондон повергнет в смятение семейство Соломонс еще до того, как я объясню, в чем дело. Стиснув зубы, я глубоко вздохнула и заставила себя опуститься на диван, закрыла глаза и помолилась, чтобы никого не оказалось дома. Да, страх, который скрутил мой живот был катастрофическим. Сердце гулко забилось едва ли не в самом горле, а ладони сразу же покрылись липкой влажностью. Всевышний… Какая же я трусиха! Если вспомнить прошлое, то бояться Алфи весьма разумно. Я очень надеялась, что трубку поднимет прислуга, а дальше — я позову к телефону свекровь, миновав мужа. Тогда, по крайней мере, можно будет попробовать взять себя в руки и разговаривать нормальным тоном. — Йо… — раздался в трубке глубокий мужской бас с нотками слабой хрипотцы. Я вздрогнула, отметив в маленьком зеркальце возле телефона то, как расширились мои глаза в отражении, поменяв цвет с карих до черных. Проклятье, это был Альфред! Жар волнения растекся по всему телу, сделав ноги ватными, а в горле предательски застрял ком. Я поняла, что не могу выдавить и слова. Прикрыв веки, я судорожно вздохнула: муж предстал перед моим мысленным взором — темно-каштановые волосы, густая борода, крепкое тело… Поздний вечер пятницы, а в семействе Соломонс принято готовиться к завтрашнему Шаббату. Так что на Алфи сейчас привычная белая сорочка свободного покроя, темные брюки со спущенными с плеч подтяжками на случай, если вдруг придется куда-то сорваться, и куча незавершенных дел. Спать он ляжет только ближе к двенадцати. На миг мне даже почудилось, будто я вижу его глаза — волнующие, серо-зеленого цвета. Поглядев в эти глаза, уже совершенно невозможно оторваться. Так что я не стала этого делать даже мысленно, а перевела взор на приоткрытый рот, прослеживая плавные и одновременно твердые очертания его чувственных припухлых губ, обрамленных густыми усами и бородой. Это были губы прирожденного любовника. Соблазнительные и удивительно выразительные губы, которые могли мягко улыбаться, изгибаться в презрительной усмешке, изящно ласкать мою грудь, нежно целовать мои губы… И лгать…