Medicines for my father

      Инфаркт миокарда. Много ли вы знаете об этом? Нет? А вот я — много. В нашем сердце есть коронарные артерии, которые питают сердечные мышцы насыщенной кислородом кровью. Главная проблема заключается в том, что если по этим каналам проходит свернувшаяся кровь, то у этого может быть летальный исход. Циркулирующая кровь не может продвинуться дальше из-за образовавшегося тромба. Именно это и вызывает гипоксию — нехватка кислорода в тканях. После наступает некроз мягких тканей (отмирание), и вскоре даже смерть. Но это все можно избежать, если оперативно вызвать скорую помощь при ярко выраженных симптомах: острые боли в области грудной клетки, затрудненное дыхание, нехватка воздуха, повышенное потоотделение и так далее. В теории довольно понятно, но вот в жизни все куда страшнее. Страшно от того, что даже врач с огромным опытом, чувствует себя в моменте самым бесполезным человеком в мире, потому что остается лишь ждать скорую. Самому, в одиночку, не помочь. Для этого требуется целая бригада врачей.       Найти отца без сознания, лежавшего на полу в поте. Судорожно вызвать скорую. Закинуть отцу таблетку глицерина. И просто сидеть с трясущимися руками. Сесть в машину скорой. Домчаться до ближайшей неотложной хирургии. С быстрой скоростью пробежаться по отделению Склифа с просьбой о помощи. Увидеть растерянный взгляд Брагина. Упасть в руки к Нине, пока отцу делают экстренную операцию. Что может быть хуже? Ну, как минимум вот это : «Марина Владимировна. У вашего отца инфаркт миокарда, трансмуральный. Острейшая фаза. Дела очень плохи, но шанс есть. Остается ждать утро.»       Голос одного из врачей, имя которого я не могла прочитать из-за пелены в глазах, звучал словно выстрел средь тишины. И выстрел был в мою сторону. После него лишь до конца оглушающий писк и непросветная темнота в глазах. Ноги начали становиться ватными, будто если их намочить — совсем исчезнут. Колени вовсе не хотели выполнять свою функцию и предательски шатались из стороны в сторону. Я начала медленно оседать на пол прямо у операционной под голоса людей, выкрикивающих мое имя. Было абсолютно наплевать кто и что обо мне подумает. Слабая, истеричка, не умеющая контролировать эмоции. Имеет ли это уже какой-то смысл? Только что моему отцу вынесли очередной смертный приговор, который норовил быть последним в его жизни. Хотя казалось, все вот-вот началось улучшаться. Как я могу вести себя по другому? Я часто наблюдала за такой реакцией родственников пострадавших, которые попали ко мне в операционную, но быть тем самым родственником, было хуже всего.       Приступов не было уже чуть больше недели. Состояние у него было стабильное. Вот только он был несвойственно бледным, дыхание участилось… Черт. И как я не смогла заметить все эти симптомы. Его тело будто кричало, сигнализируя серьезную проблему. Но я была слишком занята другими пациентами, позабыв, что главный пациент лежит у меня дома. Но как мог не заметить этот недуг отец — загадка. Не хотелось думать, что он делал это нарочно, пытаясь поскорее уйти. Тогда это ранит меня еще сильнее, если не убьет. Ситуация с болью напомнила недавнюю кончину матери. Все было точно так же. Никто даже глазом не повел, когда на редких встречах ее порции становились все меньше, да и она становилась худее. Высыхала на глазах. После встреч как ни в чем не бывало разбегались по другим городам, странам. Лишь ее звонок за пару месяцев до смерти, вновь заставил нас собраться. Не всех, конечно, но отец сослался на нехватку времени и работу над каким то супер редким медицинским случаем. Было обидно, но я понимала, что требовать от них проявлять любовь, когда они этого не хотят — крайне глупо и эгоистично. Как дочери, мне было достаточно их редких разговоров по телефону. Не хотела, чтобы из-за меня они губили свои жизни, играя в любовь.       Скрывать болезнь было уже глупо. Да и нечестно по отношению ко мне, к папе. Не чужие ведь друг другу люди. Но от ее телефонного признания легче не стало. В течение недели после прилета в Питер я билась в истерике, обвиняя ее в таком долгом молчании. Меня это обижало до глубины души. Складывалось впечатление, что мы с отцом были пустым местом для нее. Таким темпом мама дотянула до последней стадии, где полное излечение — Божий дар и 8 чудо света. На многочисленные вопросы о том, почему она медлит с лечением, ответа не получила. Но раз уж я была в Питере, то моей первоначальной целью и обязанностью было вылечить маму. Приложить максимальное количество усилий, привлечь лучших онкологов страны и купить самые качественные препараты. Все протекало своим чередом, но увы, борьба была проиграна. 3 месяца мы провели в постоянной погоне и спешке за таким невесомым и неощутимым понятием «здоровье». Но так и не получили его. Не догнали. За это время я не успела с ней нормально поговорить, сходить куда-нибудь, узнать чуть больше. Смерть была резкой, но ожидаемой. Анализы с каждым разом становились только хуже, а опухоль увеличивалась как на дрожжах. Я активно запрещала матери смотреть на анализы. Не хотела ее расстраивать, но она была не из глупых. Да и мой взгляд выдавал.       После того как её не стало, приехал отец. Его состояние показалось мне крайне странным. Прожив с ним пару недель, я планировала вновь вернуться в Америку и продолжить работать там, завести свою семью в конце концов. Чемоданы были сложенны, билеты куплены, стояли и обнимались на прощание. Во время объятий я почувствовала как начинает трястись его тело. Сначала не придала значение, но когда он осел на пол, я поняла что остаюсь. Дальше вы и так все знаете.       Пришла в нормальное состояние уже будучи в палате. Вокруг меня стояло несколько людей, которые активно говорили мое имя и подносили нашатырь к носу. Неприятный запах заставил голову работать. Нина и Олег выдохнули с облегчением и убрали ватку в мусорное ведро. — Нин, принеси капельницу из сестринской, пожалуйста, нужно прокапать глюкозу. Она как будто вообще ничего не ела неделю. Регистратор молча вышла из палаты, плотно закрыв за собой дверь. Я перевожу глаза на Олега. Он с серьезным взглядом начал мерить мой пульс и трогать лоб. — 70 на 40. Мать, у тебя гипотензия. Нельзя же себя так доводить. — Голос был крайне суров, что заставляло все тело быть в напряжении. Он продолжал смотреть в мои глаза с тревогой, пытаясь внушить, что стоить и о себе позаботиться. Ладонь переместил с моего лба на руку, плавно проводя по ней вверх-вниз. Вроде бы незначительно касание, но от него стало спокойней. Казалось что это рука папы, успокаивающая маленькую меня, которая вновь испугалась «кого то» прячущегося в темноте. Он всегда меня оберегал и с пониманием относился даже к глупым вещам. Знал, что для меня это важно. Мысли об отце вернули в реальность. — Что с папой…? — С большой паузой между каждого слова, прошептала сквозь сухие губы. Брагин прикрыл глаза и на выдохе постарался сформулировать более утешительный ответ. — У Владимира Сергеевича случился инфаркт миокарда. Слишком большой тромб образовался. Его оперировал Лазарев. Сейчас все в порядке, он в реанимации.       Услышав, я не думая попыталась встать с кровати. Хотелось навестить отца и убедиться самой, что он хотя бы жив. Не верить Брагину у меня причин не было. Но как говориться "Доверяй, но проверяй" Тем более когда речь шла о самом близком человеке, то передача информации через посредников меня не устраивала.       Из-за резкого подъёма, голова пошла кругом и тело потеряло самоконтроль. Возможно, я бы получила большое количество травм лица, если бы Олег не поймал меня почти у пола. Тут же ставит меня на ноги перед собой, но сил было крайне мало, чтобы делать это самостоятельно. Вновь падаю, но уже на грудь мужчины, и слезы начинают течь автоматически. Накипело.       Было безумно больно от своей беспомощности. От того, что не помогла оперировать отца сама. А хуже того, что допустила его операцию. Придя домой на несколько минут раньше, я бы значительно улучшила ситуацию. Но вместо этого я выбрала в очередной раз разбираться с завом по поводу гребаного субботника, ругаться с Брагиным по поводу операционных моментов, а потом как подросток скрываться и убегать от Лены, допрашивающей в который раз: "А что у тебя происходит с Олегом?". Злость выходила вместе с градом слез, и рука на рефлексе начала бить хирурга по плечу. Я не винила его, но хотела показать насколько я сожалею об упущенном времени. Впервые показать кому-то что мне тоже бывает больно. Хотелось кричать, бить мебель и рыдать навзрыд. Последнее было наиболее доступней. Мужчина только сильнее прижал меня к себе, стойко подставляясь под удары. Он прекрасно понимал, что помочь может только так. Слова тут излишни. На голове начала ощущать невесомые поцелуи и руки, перебирающие волосы. Губы Олега перемещались по всему лицу, собирая каждую слезинку. Казалось он пытается с помощью слез забрать всю накопившуюся боль себе. На спине руки крепко сжались в замок, не давая мне двинуться с места. Я лишь приподняла голову, бессознательно подставляя щёки для его губ. Становилось и правда легче от ощущения, что я не одна. Что меня кто-то может обнять просто так. Не в плотских целях.       Думать о том, почему этот мужчина сидит тут и так трепетно успокаивает меня не хотелось.Хуже от этого не становилось. В любом случае он делает это добровольно. Никто не принуждает. Я бы справилась и сама со своими проблемами так же, как и всегда. В одиночку. А может я заставляю врать самой себе?       Спустя еще несколько минут я успокоилась, но на место слез пришла неконтролируемая дрожь во всем теле. Крепкие объятия Олега вдруг перестали помогать. Челюсть ходила ходуном, как после купания в холодной реке в начале лета. Положил руку на мой подбородок и плавно соединил наши губы. Это было почти по-детски, невесомо. Этот поцелуй отличался от первого тем, что был наполнен заботой и нежностью. Он не переходил границу, после которой начинается страсть, не призывал к дальнейшим действиям. Все было до боли трепетно. Я сконцентрировалась на равномерных движениях, и дыхание пришло в норму. Освободившись из его медвежьей хватки, аккуратно положила руку на его крепкую шею. Не знаю что заставило его остановиться и прервать поцелуй, но после он стал просто кратко прикасаться к губам, не давая шанс на углубление.       Дверь в палату открывается и входит Лена с капельницей и прозрачным пакетом, наполненным жидкостью. Она на секунду замерла, анализируя происходящее, а после на ее глазах проступили едва заметные слезы. Рука сжала металлическую ножку капельницы, и с шумом поставила ее на пол. Резкий звук заставил убрать руку с мужчины и обратить внимание на девушку. Брагин даже не дернулся. Руки по собственнически лежали на моей спине, а черные от нарастающего гнева глаза прожигали в брюнетке дырку. Я не решилась начать разговор первой, передавая эстафету Олегу. Он принял ее без оглашения. -Че стоишь, Лен. Нам успокоительное срочно надо! — Голос был устрашающим, резким. — Так Нина же просила глюкозу, вот она — Протягивает руку, давая возможность рассмотреть пакет по ближе. -Это тебе Нина сказала, а я говорю, что нам теперь нужно еще и успокоительное. И как можно быстрее.       Стиснув губы дабы не сказать лишнего, Лена захлопнула за собой дверь с громким хлопком. Он подхватывает меня и кладет обратно в горизонтальное положение на кровать. Подключает пульсометр к пальцу и просто смотрит на меня в полной тишине. Под этим натиском я закрываю глаза и пытаюсь абстрагироваться. От мыслей об отце, о своем состоянии, поцелуе… От всего.       Олег не стал настаивать на разговоре. Он просто облокотился на спинку стула и провел ладонями по лицу. Тикающие часы в комнате показывали, что Лена вернулась довольно быстро. Но также быстро и покинула палату. Она даже не посмотрела на нас.        Без лишних движений Олег установил лекарство на капельницу и воткнул иглу с трубой в вену. Я наблюдала за отточенными за годы практики движениями. Мне нравился его профессионализм. Нравилось, как он относился к работе, как из шутника переключался в серьезного врача за долю секунды. Как был хладнокровен во время сложных операций и действовал четко, как по книжке. Нравилось, как он неравнодушно общался с пострадавшими, их родственниками. Казалось, он всегда знал, какие слова лучше всего подобрать, чтобы поддержать в трудную минуту. Жаль что он подбирал их только на людях. В ординаторской он вновь превращался в жизнерадостного подростка. Эти «качели» будоражили, манили, интересовали… И вот сейчас, будучи моим «лечащим врачом на полчаса», он был полностью собран. Не считая поцелуя. Или это такая новая методика лечения? Хотелось верить, что я первая, на ком он ее попробовал. -Так, Перочинская, слушай меня внимательно. — Наклонился, перенося весь вес на колени. — С отцом твоим все в порядке, жить будет. Сейчас я вколол нейролептик, по этому тебя может чуть-чуть вырубить. Надо поспать, после можешь навестить Владимира Сергеевича. Через 2 часа зайду, надо будет тебе поесть, а то так совсем кони двинешь. -Ой Брагин хватит тебе носиться со мной, иди вон лучше возьми какой-нибудь очередной перитонит. Да и спать мне не надо, я думала это просто успокоительное, а не снотворное. Я попыталась привстать с кровати и выдернуть шприц, но тяжелая рука направила меня обратно на подушку. — Марина нет! Я не разрешаю тебе снимать катетер. Будешь дергаться -привяжу к кровати. -Да кто ты такой, чтобы что-то запрещать мне? Хотелось возмущаться еще больше, когда на его лице появились те самые детские ямочки. Смешно ему, видите ли. Растянув рот в улыбке, Олег приблизил свое лицо ко мне. — Я - твой лечащий врач, дорогая — Подмигнул мне и снова прислонился к губам. В полноценный поцелуй не переросло, так как после столкновения губ, он хлопнул по своим коленям и, насвистывая мелодию, покинул палату. Мой крик о том, что я тоже врач никто не услышал. Оно может и к лучшему, потому что лекарства начали действовать и резко потянуло на сон.