Не единственная ошибка

      Ёнджи знает, что должно быть больно, что разум должны снедать гнев и обида, но почему-то чувствует себя виноватым сам.       Он понял это давно - не так давно, как одного из его братьев назвали мёртвым, и не так давно как тот сбежал. Просто в какой-то момент осознал себя скучающим, не по развлечению в виде избиения белобрысой плаксы - по самому факту его существования рядом.       Ниджи его не понимал.       Ичиджи не понимал тем более - и если Второй ещё мог после его постыдного и жалкого признания собственной мимолётной слабости улыбнуться как-то криво и почти утешающе, сказать что-то почти что нужное в этот момент, то старший из братьев - непробиваемая стена, такая же холодная, как синие, как у каждого из них, глаза.       У Санджи тоже такие.       Ёнджи вспоминает об этом, когда видит в них ярость и обиду, которые должен был испытывать сам после того, как блондин, считай, прошёлся по его лицу. Но ни злоба, ни сопутствующие ей яркие, словно факел в ночном мраке эмоции не скрывали отчаянную физическую боль и безмерную жалость к бесчувственным болванкам, которым его не понять. К запрограммированным бесчеловечным куклам, которых он когда-то, безбожно давно, звал братьями.       Он стучит в его дверь, но не дожидается ответа - просто входит, потупив хмуро взгляд. Блондин не обращает на младшего внимания, молча курит, оперевшись на подоконник и глядя в окно.       "Смирился" - мелькает в голове, противно, топит остальные мысли, но прежде чем Ёнджи успевает открыть рот - его брат оборачивается, лицо перекошено слепой холодной яростью, когда он почти шипит, словно злющая кошка, сквозь зубы:       - Проваливай. - и так глухо, сипло, младший почти слышит слезливый ком в его горле.       - Прости. - выдыхает он в ответ, отчаянно борясь с заложенной в него бесчувственной программой, давшей некогда сбой. - Прости, я... Я столько хуйни сделал, я виноват.       Ни то видит, ни то чувствует, как Санджи замирает в пяти метрах напротив, как срывается с тонких бледных губ сизый дым и как тот удивлённо раскрывает глаза, вскинув брови, но берёт себя, секундой позже, в руки.       - Проваливай. - повторяет он голосом куда более знакомым, но всё так же сиплым и глухим, с места не движется, делая долгую затяжку.       - Дай мне выговориться. - пытается не огрызаться, но выходит плохо - Ёнджи понимает это по едва видно дрогнувшим под белой рубашкой плечам, жилистым и угловатым - ни один из его братьев ни разу за всю их жизнь не выглядел так и младшему парень от этого казался почти изнемождённым - по сжавшим крепче фильтр бледным губам и крепкому кулаку, собравшемуся из свободной руки. - Слушай, думаю, я правда сожалею о том, что было тринадцать лет назад. И утром тоже. Но, блядь, мы были детьми, окей? А сегодня... Я не знаю, думаю, я даже посчитал правильным то, что ты мне врезал. Заслужил. - он пожимает плечами и чешет зелёный затылок, поднимает на вконец растерявшегося брата взгляд и фыркает тихо от сковавшего напряжения. - Я не знаю, когда это началось. Не получается быть таким, как Ичиджи. И у Ниджи тоже, кажется, он говорил мне что-то такое. - тихо шуршит одежда, бьют в уши мерные звонкие шаги. С очередной затяжкой Санджи садится на подоконник, отняв от тонких губ окурок, тушит его в пепельнице, складывает руки на коленях, и поднимает на младшего внимательный взгляд, смирившийся с участью слушателя, но стоит брату дёрнуться в его сторону - меняется едва видно, и не в лучшую сторону. "Боится" - Ёнджи остаётся на месте. - Просто... Знаешь, когда девочка красивая - так и тянет сказать ей об этом! И... И не только это, я за Рэйджу начал волноваться, и за отца, кажется, тоже, и за братьев... Что это может значить?       - Что я не единственная ошибка твоего отца. - пожимает, наконец подав голос, плечами старший, снова закуривает. - Проваливай. - повторяет в третий раз, но Ёнджи не может не улыбнуться осторожной и едва видной улыбке на чужом лице, то ли благодарной, то ли счастливой.       И Четвёртый знает, что ни Ичиджи, ни даже Ниджи не поймут.       Санджи понял.       Почему он глупо улыбается при виде красивой девушки, и что-то внутри неприятно колет, когда Рэйджу кривит болезненно милое личико, ранясь - совсем редко, но факт - на задании, и пусто становится в голове и в груди, когда он начинает думать, что именно делает всю свою жизнь.       А ещё он знает, что Санджи не будет им мстить и ни капли не удивляется, когда его полыхающая нога с грохотом и треском опускается откуда-то с неба на стол освобождая из плена липкого и противного от этого, удивительно жёсткого сахара. Потому что его брат не мстительный, потому что у него есть принципы, желания и цели, потому что ему их жаль.       Теперь этой жалости в его синих глазах немного меньше и почему-то Ёнджи это искренне радует.