19 век. Флот Португалии. Мексиканский залив. Мексика, порт Вераксус.
— Сынмин, опускай паруса. Сегодня никуда не поплывём, останемся тут. Буря собирается. Капитан Ку Гониль покачал головой и опустил свою треуголку, отдавая распоряжение. На его лице читались искренние грусть и досада: за последние несколько дней в море стоял полный штиль, и торговый морской обмен с Мексикой задерживался практически на месяц. Однако сразу же после штиля пришла другая проблема: буря, которая тревожно развевала паруса корабля и явно не знаменовала доброй и спокойной поездки. — Слушаюсь! — ответил матрос и, быстро взобравшись на фок-мачту, начал опускать паруса. Другие матросы по распоряжению капитана в этот момент опускали якорь и драили палубы, зажигали фонари и смотрели вниз, на воду, которая билась о палубу и вновь отходила назад, чтобы напасть на деревянное и кажующееся непробиваемым основание корабля с новой силой. Сынмин справился со своей работой в два счета и пришел помогать своему другу — Квак Джисоку, которого вместе с Сынмином вот-вот должны были повысить в должности за старательность и прилежность. Сынмин взял швабру и начал методично полировать палубу вместе со своим товарищем, изредка поправляя округлую матросскую шляпу с помпоном на верхушке. — Короче… — Дело к ночи! — задорно подхватил Джисок слова юнги, звали которого Ли Джуён — способный малый, но уж больно сентиментальный. Пугался любого слишком громкого шлепка воды о палубу и уж слишком верил в местные небылицы о Кракенах, способных за раз поглотить весь английский флот. Джуён раздраженно закатил глаза и цокнул языком, но быстро перешел от неудовольствия к своему нейтральному выражению лица и декламировал: — Еда готова. Пища на борту чаще всего небогатая, простая, а кто-то даже назвал бы её нищенской. Впрочем, похлебка из рыбы впрямь под силу только морякам, которые хочешь — не хочешь, а будут есть всё, лишь бы цинги не было! Вся команда собралась в камбузе, в котором насквозь пропахло рыбой, щами и вяленым мясом, которые были основными блюдами в рационе моряков. Каждый жадно набросился на свою похлёбку, не стесняясь причмокивать и любезным матом хвалить работу кока. Во время трапезы в камбузе стояла тишина, и доносился лишь скрежет ложек о тарелку да жадное хлюпание и чавканье. Практически по команде, так же одновременно, как и начали есть, моряки закончили ужин и шумно засеменили в трюм, где уже висели гамаки. Нет большего счастья для моряка, чем уютный вечер в гамаке, сшитом собственными руками! У тех, кто был особо криворук, на ткани виднелись крохотные капельки крови, но это даже добавляло антуража и служило каким-то особенным знаком принадлежности гамака своему хозяину. Каждый здесь знал свое место, по полутону ткани мог определить, его ли это «койка» или нет. И, о, конечно, ни один моряк не променяет свою палубную люльку на жесткую кровать в каюте! Один за другим огонь в фонарях гасили, и каюта постепенно погружалась в умиротворенный, спокойный и безопасный мрак. Здесь ароматно пахло провизией и соленой водой, а совсем рядом, буквально под ухом, был слышен усыпительный плеск воды о палубу, напоминающий далеким от дома и семьи морякам колыбельную. — А вы знали, что в этих местах водятся сирены? — достался заговорщический, хитро-зловещий голос Джисока, который обожал на ночь глядя придумывать страшные истории, в которые, впрочем, никто не верил. — Джисок, ну хватит! — достался жалобный голос Джуёна, отдыхающего в другом углу трюма. …Ладно, возможно, кто-то всё-таки вёлся на подлую и бесстыдную ложь Джисока. — Да ладно тебе, Джуён. Он расскажет и успокоится. Он же чего похуже придумает, если не выговорится. Хочешь, чтобы он тебе лягушку за воротник засунул, как в прошлый раз? По помещению прошёлся громкий гогот, и только Джуён не смеялся вместе со всеми. Он обиженно засопел и замолчал, пользуясь темнотой для того, чтобы показать язык Джисоку и дразнильщику, вспомнившего такой позорный эпизод его жизни. — Говори дальше, — мягко попросил Джунхан, которого, казалось, такие истории наоборот успокаивали и усыпляли. Это иногда пугало его товарищей, ведь Джисок мог рассказать историю так, что у самого скептичного человека начинали идти мурашки по коже, но Джунахану — хоть бы хны! Он спал, как убитый! — Так вот… — Квак пару раза прокашлялся. Так он делал всегда перед тем, как начать рассказывать очередную историю, и остальные моряки подозревали, что за эту короткую паузу он подбирает слова и настраивается на нужный лад. Но в темноте Джисока никогда не было видно, поэтому понять, для чего он это делает, было невозможно. Его глаза — хитрые, постоянно слегка прищуренные и будто бы затевающие маленькую пакость — скрывались темнотой трюма. У Джисока оставался только его голос, которым он мастерски пользовался. — Давным-давно, — начал он глубоко, слегка хрипло. Этот тон значительно отличался от его обычного, разговорного, веселого и по-юношески задорного: он пробирался иглами под кожу, заставляя её покрываться мурашками. То, как сильно менялся голос Джисока, могло для кого-то быть чем-то просто невероятным, однако моряки знали: Квак перед тем, как пойти служить на корабль, отчаянно рвался в актеры. Развлекал толпу на улицах, где высмеивал всё и вся, до чего только мог дотянуться его острый язык. Но его быстро убрали и отправили служить на флот — с тех пор улиц родного города Джисок уже давно не видел. — Давным-давно здесь, в Мексиканском заливе, происходили странные вещи. Эту историю мне поведал местный бездомный за доллар, который и сам раньше был моряком. Который… Здесь Джисок сделал паузу, после которой громким шепотом продолжил: — Который едва вырвался из лап одного чудовища. Тихо, но постепенно наращивая громкость своего голоса, виртуозно играясь с полутонами, оттенками и цветами чужого страха, он продолжал: — Бездомный рассказал мне, что раньше он был, как и многие из нас, матросом на корабле. Кажется, этот корабль назывался «Бессмертный» — иронично, что по итогу его поглотила морская бездна. Но не суть. Однажды бездомный — назовём его Джоном — был на корабле. Их торговый путь шел как раз через порт Мексики, и здесь они останавливались на пару дней, чтобы запастись провизией. «Бессмертный» тогда остановился там же, где стоим мы. Здесь в то время проводился праздник Смерти. То было огромное, массовое празднование, привычное для мексиканцев. В этот праздник они поминают умерших и приносят им дары, ведь только в этот день мертвые вновь могут посетить мир живых. — Однако морякам нельзя было выходить с палубы, и, отбывая ночную службу, Джон смотрел то на огни города, то на темную, будто смола, воду. В один момент ему показалось, что кто-то из воды зовёт его по имени, но он посчитал, что ему показалось, и не придал этому значения. Однако позже, когда музыка в городе начала стихать, он понял, что это не было простым плодом его воображения. Кто-то действительно звал его по имени. Гаон сказал эту фразу шепотом, но каждый услышал её — пожалуй, кроме Джунхана, который уже спокойно дремал у себя в гамаке, изредка посапывая и что-то бормоча во сне, что из-за эффекта неожиданности до смерти пугало моряков. — Джон оглядывался по сторонам, не понимая, откуда идет звук, и наконец осознал, что он доносится из воды. Джон испугался и подумал, что кто-то, должно быть, упал в воду и просит о помощи, и тут же сошел с поста, чтобы посмотреть на того, кто барахтается в воде. — Он спускался вниз по огромным камням, и с приближением к цели он слышал зов, который теперь всё больше походил на пение, который становился всё более отчетливым. Головой он осознавал: вряд ли кто-то, кому нужна помощь, будет петь в воде. Он всё понимал, но его тело не слушало его. Он продолжал идти до тех пор, пока не осознал, что стоит по щиколотку в воде, которая волнами бьется о его икры и после медленно отходит назад, чтобы вновь напасть на берег и его ноги. — Там, дальше в воде, на камне сидела девушка с длинными влажными волосами, которые сверкали в свете луны. Джон остановился, очарованный её красотой и голосом, который после одного взгляда на нее стал будто ещё более манящим и приятным. Джон хотел добраться до девушки и спросить, что она здесь делает в такой поздний час, и поэтому он продолжил двигаться дальше, невзирая на то что он был уже почти по пояс в воде. — Он начал понимать, что что-то не так, когда почувствовал воду у своей шеи. Девушка всё ещё пела и хищно глядела на него, будучи уже намного ближе, чем раньше. Но только тут Джона испугал ее взгляд. От страха он заткнул уши и тут же обернулся назад, чтобы пойти, вернее, поплыть обратно. — Вода будто бы не хотела, чтобы он уходил. Джон барахтался в воде, при этом используя только ноги — пальцами он все еще закрывал уши, чтобы не слышать пения. Берег был все ближе и ближе, как вдруг он почувствовал, как что-то впилось в его ногу, и он закричал от адской боли. Сзади него была та самая девушка, которая сначала казалось ему красавицей, однако сейчас предстала полнейшей уродиной с обезображенным жестокостью лицом, изо рта у которой торчали длинные острые зубы, а за ее спиной из-за воды покачивался в предвкушении вечернего перекуса человечиной самый настоящий рыбий хвост! — Моряк здоровой ногой пнул по лицу сирену — так он обозвал эту полу-женщину полу-рыбу — и поплыл быстрее к берегу, а после побежал, игнорируя боль в ноге и кровь, которая капала на асфальт, пока он несся куда-то вглубь города. По дороге он встретился с человеком, которого по чистой случайности сбил с ног, но тот даже не разозлился. Напротив, успокоил его, отвёл к себе домой, напоил, накормил и выслушал едва понятные речи бедного моряка, который от испуга не мог и двух слов связать. По паре фраз кое-как мужик догадался, что Джон говорил о сирене. Джисок вновь сделал небольшую паузу. Казалось, даже волны перестали биться о борт, однако каждому казалось, что сейчас в воде за кораблем их поджидает чудовище — чертовски соблазнительное, красивое и невероятно опасное чудовище, по вине которого многие никогда больше не выбирались из морской пучины. — Джон долго оправлялся после потрясения. Ему долго снилось пение сирены, и пару раз он даже обнаруживал себя стоящим посреди ночи у причала, готового спрыгнуть на риф и покончить с собой. После одного такого случая его отправили в психлечебницу, где он пролежал два года, пока голос сирены и ее чары окончательно не покинули его головы. И даже после этого Джон никогда больше не подходил близко к морю в страхе, что сирена захочет закончить начатое. Джисок закончил рассказ низким шепотом, и вода, как бы ставя точку в его повествовании, громко шлёпнулась о деревянный борт корабля. Все, как один, вздрогнули от страха — конечно, кроме Джунхана, который давным-давно спал мертвым сном и не волновался ни о каких сиренах, обитавших в море. — Всем спокойной ночи. — с очевидно злорадной улыбкой произнёс Джисок, оставляя темноту душить моряков и пристально вслушиваться в звуки за бортом. Море бушевало, но никакого пения, отнюдь, там не было.***
— Что здесь происходит?.. — пробормотал себе под нос Сынмин, когда их палубная команда вышла прогуляться по улицам города, пока было время. А всё вокруг пестрело красками: за одну ночь город преобразился до неузнаваемости! По дорогам лежали лепестки оранжевых цветов, которые изредка взвивались вверх и устраивали небольшой цветочный смерч на улицах города, а после вновь ложились на каменную кладку. От дома к дому на окнах были развешаны цветочные гирлянды, маленькие дети, лица которых были разукрашены под черепа, бегали, смеялись и резвились у домов, а горячие мексиканские красавицы танцевали под аккомпанемент мужей, профессионально бренчавших на гитаре. — Сейчас узнаём! — сверкнул глазами Джисок и быстро подошел к одной из дам, которая отдыхала после партии танцев. — Buenas tardes, señora, ¿puede decirme qué está pasando en las calles de su ciudad? — El festival de la muerte!— сверкнула глазами красавица, и Джисок, взяв даму за руку, аккуратно коснулся кончиками губ ее деликатных пальцев и сердечно воскликнул: — ¡Gracias, preciosa! — подмигнул Джисок и легко отпустил руку дамы, оставляя ее одну стоять в легком смущении. — Что она сказала? — поинтересовался Джуён, который по-испански понимал так же мало, как и остальные на палубе. Единственным полиглотом, не считая капитана, был Джисок, который от скуки изучал разные языки. На данный момент он уже неплохо знал английский, испанский и итальянский. — Праздник Смерти. — коротко ответил Квак, и все переглянулись. Сынмин сразу вспомнил прошлую ночь, и по его коже прошли мурашки. Он не был суеверным и не верил в россказни Джисока, но упоминание Дня Смерти вызвало в нем легкое чувство дискомфорта. Что это вообще за праздник такой — и почему мексиканцы празднуют окончание жизни? Ведь это… Буквально конец. Больше никаких радостей и горестей, никаких эмоций, никаких чувств, мыслей, людей вокруг тебя. Сынмин не верил в религию, а потому до него смерть знаменовала чёрное, бесконечное нечто, парение в пустом пространстве наедине с голосом твоей души, который со временем начинает вспоминать не только радостные моменты тех деньков, когда ты был счастлив, молод, бодр и полон сил, а те времена, когда ты был на самом дне. Когда ты фатально ошибался и когда не прощал себя за эти ошибки. И если вина за них уже прошла, то в пустоте, где нет чужого присутствия, голос твоего разума начинал корить тебя даже за самый маленький проступок. Смерть — это одиночество глубоко в сырой земле, где тебя навещают, пожалуй, только черви, которые выгрызают твои глазницы и плоть до тех пор, пока от тебя не останется ничего. Ведь ты для них теперь не более, чем средство пропитания. А потом и они оставят тебя, когда обглодают до костей, и пути обратно к жизни уже не будет. Поэтому, глядя на лица, изрисованные под черепа, радостных детей, Сынмин не понимал, почему они так счастливы. И портреты мертвых людей, выставленные на постаменты, пугали его не меньше, чем самые жестокие морские бури. Сам Сынмин даже на кладбище боялся приходить. Ему было стыдно за то, что он ни разу не навещал своих покойных родителей, но панический страх перед землей, в которую погребены сотни людей, он не мог преодолеть. Должно быть, именно поэтому он выбрал море. Там хотя бы есть рыбы, и если ты утонешь, то не будешь одинок. Мимо твоих костей ежедневно будут проплывать сотни мелких и не очень рыбок, мох обрастет твои ребра, водоросли обовьют кости ног, а в челюсти найдёт себе прибежище семейство каких-нибудь устриц, креветок или крабов. Наконец компания дошла до закусочной с незамысловатым названием «Логово краба», вывеска которого покачивалась от ветра и слегка скрипела. Колокольчик над дверью оповестил персонал заведения, и один из официантов, лицо которого тоже было разукрашено в черно-белый, тут же вышел к прибывшим и с ослепительной улыбкой, присущей многим мексиканцам, на практически безукоризненном английском поприветствовал: — Добро пожаловать, гости! В честь Праздника Смерти сегодня в нашем заведении скидка на напитки пятьдесят процентов, а на первое и второе — тридцать! — декламировал молодой юноша с длинными, доходящими до плеч светлыми волосами и учтиво показал на свободный столик. Компания моряков тут же села на места, и юркий официант раздал каждому по меню. — Чувствуйте себя, как дома, seniors, и нажимайте на этот звоночек, если вам что-то нужно! Ваш официант всегда к вашим услугам! — юноша поклонился и скрылся за стойкой, позади которой стояли десятки бутылок с вином, ромом, виски и шампанским. Тем временем с кухни, сокрытой за ещё одной дверью, в которой было проделано крохотное круглое окошко, доносилось шипение, а базилик, руккола и прочие специи и травы щекотали нос своим ароматом. Голодные моряки, готовые потратить последние гроши на алкоголь, который уже заканчивался у них на корабле, взялись за меню. Официант принял заказ — две бутылки рома и кесадилью на всех — и скрылся в комнате шефа, в то время как единственные ранние гости рассматривали небольшое заведение. Неудивительно, что закусочная в портовом городке недалеко от причала была украшена морскими узлами (которые были завязаны возмутительно неправильно, что на пару минут стало темой обсуждения матёрых морских волков за столом), ракушками, морскими звёздами и прочей живностью, обитающей в воде. Стена, находящаяся напротив входа, имитировала палубу. Вся она была украшена портретами людей, имена которых были подписаны снизу курсивом чёрными чернилами, а в середине этой композиции висела золотая, слегка потертая табличка:«В память тех, кто выбрал море»
— Можно посмотреть? — спросил Джуён, показывая на стену, когда мимо них прошел официант с бутылкой рома. — Конечно. — широко улыбнулся официант и кивнул, ставя алкоголь на стол гостей. Впрочем, те покинули свои места, подходя к стене и становясь вдоль нее, чтобы рассмотреть многочисленные портреты. — В День Смерти мы всегда выставляем сюда портреты тех, кого больше нет с нами. — объяснил официант, стоя чуть позади от заинтересованных моряков. — Все они когда-то были нашими работниками. — А почему здесь написано «в память тех, кто выбрал море»? — спросил заинтересованный Джунхан. — Неужели все они утонули?.. Официант шире улыбнулся. — Конечно, нет. Однако Ваша догадка вполне могла бы сойти за основу для красивой легенды, — усмехнулся официант и сделал шаг вперед, становясь между четырьмя юношами. — Впрочем… Знаете, есть в ваших словах правда. Некоторые здесь действительно теперь отданы морю, но далеко не все. К примеру… Энрике. Он был коком на судне долгое время, а в свободное от работы время он приходил сюда, в наше заведение, и учил наших поваров готовить настоящие морские блюда. — официант сделал небольшую паузу, прежде чем продолжить: — Он погиб при крушении корабля, а его тело так и не удалось найти. Весть долетела до нас только спустя три месяца. Моряки сняли свои шапки и, прижав их к груди, склонили голову. Официант повторил их движение, только в отличие от других его лицо не было скорбным — оно выражало умиротворение и принятие. Смерть для него была всего лишь продолжением жизни, не более. Когда минута молчания закончилась, все ушли за стол — другой официант уже вынес им кушанье, и голодные моряки поспешили начать трапезничать. Однако Сынмин остался у стены, зачарованный одним портретом. — Ох, Вас заинтересовала эта личность? Очень, очень интересный молодой человек. Жаль, что так рано погиб… — произнёс официант, возникший за спиной Сынмина и слегка испугавший его своим неожиданным появлением. — Что с ним произошло? — спросил О, удивляющийся тому, как молодо по сравнению с другими людьми выглядел этот юноша. — Увы, но мы не знаем этого. Его однажды нашли у причала с проткнутым насквозь сердцем. Мы так и не поняли, кто или что его убило. Раньше он играл у нас на пианино… Славный был мальчик. Официант отошел, так как колокольчик над дверью оповестил о прибытии нового гостя, а Сынмин вернулся к своему столу, где его уже нетерпеливо дожидались товарищи. «Ким Чонсу» — гласила надпись под портретом юноши. Сынмин запомнил его. Надолго. Сам не понял зачем, но имя это навсегда отпечаталось на устах Сынмина, а таинственная история смерти — в памяти.***
Вечером праздничные гуляния стали шире, громче — и вот уже весь город пел, играл на гитарах и танцевал. Девушки заигрывали с парнями, а дети без устали продолжали босиком носиться по холодным камням — и откуда в этих маленьких дьяволах столько энергии? Становилось всё позднее, но светло было, словно днем — и только в порту царили спокойствие и тишь. По крайней мере, здесь было явно более умиротвореннее, чем в самом центре праздника. Там, где край моря прятался за горизонтом, было совсем темно и тихо, как под землёй. Это пугало и манило одновременно. Что ж… Люди так устроены, что их всегда привлекает опасность и неизвестность. И как бы страшно ни было, ты все равно из любопытства лезешь ужасу в пасть, чтобы проверить: авось не укусит? — Ну что, брат, смотри, не пропусти никого на палубу. Ни одну живую тварь. — улыбнулся Джуён подбадривающе. — И неживую тоже. — добавил Джисок со зловещей улыбкой. Сынмин лишь закатил глаза и ухмыльнулся. — Если что-то случится, то ты будешь первым, кого я отдам на корм рыбам, Джисок. — Боюсь-боюсь! — поддразнил тот и спустился вниз, в люк. Следом за ним, отсалютовав на прощание, прыгнул Джуён, и Сынмин остался один на один с верхней частью палубы. О вздохнул и посмотрел в сторону городка. Хоть Сынмин и скептично относился к празднованию Дня Смерти, все-таки сейчас ему хотелось оказаться там, посреди толпы людей. Хотелось потанцевать с какой-то красавицей, расспросить старушку о её родственниках, сходить на кладбище, где сейчас люди отдавали дань умершим… Всё это было лучше, чем в одиночестве стоять на палубе и слушать плеск волн, отдаваться своим мрачным мыслям и… бояться. Сынмин не хотел признавать этого, но да, его чертовски испугала байка Джисока, и он не хотел оставаться наедине с морем в день, когда мертвые посещают этот мир, чтобы увидеться со своими живыми родственниками. О присел на корточки и обнял себя, изредка поглядывая в сторону моря. Он видел жителей этого городка и был уверен, что никто за ночь не проберётся на палубу, чтобы всех их зарезать — это не какие-нибудь острова без намёка на цивилизацию, где проплывающий мимо корабль подвергается обстрелу из луков и атаке копьями. Глаза матроса медленно слипались. Сынмин зевнул и прикрыл ладонью лицо, после обе руки подложил себе под голову, чтобы было мягче спать. Звуки за пределами корабля выцветали, и Сынмин не слышал больше ничего, кроме своего тихого сопения и… Чьего-то голоса, тихо зовущего его по имени. Сынмин моментально открыл глаза, в панике оглядываясь по сторонам. Казалось, будто он задремал всего на минуту, однако теперь в городе было по-настоящему безлюдно: видимо, праздник окончился, и все разошлись по домам. За столь короткое время не могло стать так тихо. Так сколько же часов прошло с того момента, как он уснул? Юноша потёр глаза и огляделся, а после осознал, что около него неровным кружочком валялось несколько оранжевых лепестком. Сынмин аккуратно поднял один и повертел между пальцами. Точно такие же лепестки устилали дороги всего города. Однако как они попали на борт, если палуба корабля находилась так высоко от земли? «Из этих лепестков сделан мост между двумя мирами, по которому в День Смерти проходят мертвецы, — пронеслась в голове фраза Джисока, который переводил слова одной из старушек, любезно объяснивший им, почему весь город усыпан этими цветами, — Есть легенда, что если мимо тебя пролетели поднятые ветром лепестки — то это мертвец прошелся рядом с тобой». Сынмин почувствовал мурашки по спине и выпустил из рук лепесток, который медленно опустился в кучку своих собратьев и больше не двинулся с места. О попытался найти этому оправдание. Должно быть, это ветер сюда занес лепестки. Или кто-то из его товарищей решил так злобно пошутить над спящим другом. Однако ни в ту, ни в другую версию Сынмин от всей души не верил. Погода стояла практически безветренная, а из его друзей не было никого, кто стал бы так жестоко издеваться над ним. Даже Джисок, при всей его любви к розыгрышам и страшным историям. Сынмин громко выдохнул и расчистил палубу от лепестков, скинув их в воду. Только закончив с уборкой, О хотел отправиться обратно на службу, как вдруг услышал плеск воды и тихое, едва различимое пение. Всё вокруг него тотчас словно остановилось во времени. Сынмин не слышал ничего, кроме сладкого, чарующего голоса, манящего, обворожительного, колдовского… Такого красивого и нежного, что за ним хотелось последовать. Сынмин развернулся к бортику и перевесился через него, пытаясь понять, откуда идет звук. Опознать это было несложно. Вода. Сынмин наклонился ещё немного, однако не выдержал и соскользнул вниз с бортика в воду, приземляясь в нее с громким плеском — благо, рядом не было никаких острых камней, которые в один миг могли убить его. Однако это, казалось, совсем не волновало Сынмина: он встал из воды и откашлялся, поправил мокрые волосы, липнувшие ко лбу, и начал оглядываться в поисках голоса, который теперь стал ещё ближе, ещё громче, ещё чарующее. Вдали что-то сверкнуло, и это явно не было отблеском звёзд в воде. Сынмин затрясся от холода и подсознательного ужаса. Логика и здравый смысл говорили, твердили, кричали ему о том, что стоит бежать отсюда как можно скорее. Но тело, мозг и что-то ещё, чему определения Сынмин дать не мог, заставляли его окунаться глубже в воду в поисках голоса. Ему нужен только он. Владелец голоса. Или она, это совсем не важно. Владелец этого божественно красивого голоса. Ему нужно всего лишь посмотреть ему в глаза один раз, и он уйдет, он обязательно уйдет, ведь это всего лишь пение… Сынмин остановился по пояс в воде. Существо перед ним было где-то в метре от него, и оно так походило на человека, но… Явно было не им. Однако голос, о господи, этот сладкий голос… это явно был его голос, пение этого существа, и Сынмин намеревался дотянуться до этого человека и пожать ему руку. Он собирался сделать это, чего бы это ни стоило. Однако… Почему этот человек выглядит так подозрительно знакомо, хотя О уверен, что никогда не встречался с ним? И, о боже, почему от одного взгляда его чёрных глаз Сынмину так чертовски страшно и холодно? В лёгкие уже заливалась вода, но Сынмин отплевывался и полу-шёл, полу-плыл к существу, которое голосом притягивало к себе. Это ощущалось как веревки, обернутые вокруг талии и тянущие на себя до упора. И Сынмин не мог их просто отвязать: узлов, на которые их завязали, он не умел развязывать. Сынмин был уже по горло в воде, когда то, что он принял за человека, оказалось перед ним. Однако оно было совсем не человеком, и от осознания этого внутренности Сынмина сжались, тело, обмороженное ледяной водой, затряслось, а мозг хаотично начал придумывать сотни вариантов побегов из рук чудовища, ни один из которых не мог увенчаться успехом. Вся кожа существа была покрыта толстыми чешуйками, которые к торсу переходили в настоящий хвост, выглядывающий сзади чудовища из-под воды. Его глаза действительно были пустыми, рыбьими — и чёрными, как Мариинская впадина, как сущность самой Смерти, которую так не уважал Сынмин. Видимо, пришло время расплаты за своих грехи и такое непочтительное отношение к Смерти. Сынмин не мог сдвинуться с места, но его мозг ни на секунду не останавливался — думал больше обычного перед смертью, и осознание ударило его якорем по голове. Знакомое лицо. Ощущение встречи, хотя никакой встречи никогда не было. Закусочная. Куча портретов на стене. «Ким Чонсу»… — Ким Чонсу?… — прошептал Сынмин в ужасе и замер, почувствовав, как сквозь его кожу длинные и острые ногти сирены нашли путь к его сердцу. В темноте не было видно, как вокруг Сынмина по воде в стороны растекается кровь. Существо резко вынуло ногти из тела О, а потом быстро воткнуло снова, не давая ему утонуть. Сынмин застонал от боли. Из его рта полилась кровь, глаза закатились в агонии. Матросская форма была безвозвратно испорчена и испачкана, но существо это мало волновало. То, что некогда было Ким Чонсу — «хорошим парнем, играющим на пианино» — ногтем подцепило его сердце и вырвало его из груди. Следом за ним потянулись вены, капилляры и остатки плоти, а существо открыло рот, полный длинных, не менее острых зубов, и разорвало ими сердце на две половины, одна из которых сразу же отправилась в рот чудовищу и стала жадно, остервенело прожевываться. Вторую часть вскоре ждала та же участь, и сирена, налакомившись чужим сердцем сполна, уплыла обратно, не позаботившись о том, чтобы убрать тело. Сынмин был мертв. Его мечты оборвались, а сердце разбилось — и разорвалось, и стало лакомством для одной из тысячи из опаснейших морских тварей. Впрочем, зачем теперь ему сердце, если он собирался стать одним из них? Утром на рассвете город разбудил крик молодой девушки, пришедшей с неводом ловить рыбу у причала. Девушку, плачущую и заикающуюся от испуга, пришлось оттаскивать от берега. А прямо у причала нашли тело матроса, сердце которого было вырвано прямо из груди, а лицо застыло в выражении агонии. Точно то же самое произошло несколько лет назад на Праздник Смерти с другим молодым юношей — Ким Чонсу, однако тогда никто так и не смог понять, что произошло с ним и куда делось сердце пианиста. Дело О Сынмина так же быстро закрыли, как и дело Чонсу, хотя полиция Мексики до сих пор задавалась вопросом: куда же делось два сердца, куда они пропали? Однако найти их было уже невозможно, и через много времени все позабыли об этих инцидентах. Однако в заливе всё ещё водились сирены, в День Смерти поджигающие новую жертву у причала, чтобы полакомиться новым человеческим сердцем.