Discography

— С дороги, малявка.  Джисока отталкивают в сторону, и тот, чуть не падая, в последний момент хватается за край своей парты.  — Что это? Опять твои глупые тексты? — Сынмин с холодной улыбкой берет в руки лист бумаги, на котором быстрым, оттого и неопрятным почерком, выведены слова. — «Я больше не могу терпеть твои грубые слова, если ты скажешь ещё что-то, то я переверну всё вниз, вниз, вниз» Сынмин читал вслух на весь класс, корча отвратительные гримасы и заставляя всех смеяться не столько из-за самого текста, сколько из-за своего глупого вида. Но Джисоку трудно было понять, что сейчас высмеивают не его. В его груди кипела обида, совершенно естественная для человека, который не может за себя постоять. Который постоянно терпит оскорбления и унижения, потому что думает: «Лучше перетерпеть, чем потом нахватать ещё больше проблем». — Ты сам-то видишь, что пишешь? Или у тебя со зрением проблемы? — Сынмин противно загоготал, заставляя Джисока вжаться в себя. Послышался характерный звук рвущейся бумаги, а весь класс на мгновение затих. Время будто остановилось: существовал лишь этот отвратительный звук.  На парту перед Кваком опускались лишь остатки от некогда сочиненной песни, которую он так старательно прятал от Сынмина. Неделя кропотливой работы над рифмой и словами были насмарку. Конечно, всю песню можно было переписать, но Джисок очень хотел сохранить свою песню в первоначальном, черновом варианте, с кучей исправлений и перечеркиваний. А что, если когда-нибудь он станет знаменит? Этот листочек стал бы отличном экспонатом в одном из музеев Кореи! — Брось ерундой маяться. — Сынмин насмешливо бросил остатки порванной бумаги на парту, в которой Джисок уже почти прожег дыру взглядом. Он смотрел на нее так, будто парта была той, кто уничтожил его первое, оттого и самое важное творение. — Книжки бы почитал. Тебе полезнее будет.  Едва Сынмин отошел в другую сторону, продолжая с громким ржанием обсуждать «абсолютно бесперспективные стишки», Джисок бросился из кабинета, едва сдерживая слезы и сжимая руки в кулаки.  Через маленькое окошко в мужском туалете дышалось легче, хоть и для того, чтобы до него добраться, Джисоку пришлось встать на цыпочки. Квак жадно вдыхал свежий воздух, чувствуя себя каким-то заключенным, страстно желающим вырваться на свободу. Здесь его крылья были связаны за спиной общественным мнением — вернее, мнением О Сынмина, который своей снисходительной усмешкой давал остальным пример того, как следует насмехаться над людьми.  — Джисок? — раздалось сзади, и Квак обернулся, вставая на целую стопу.  — Гониль… — с досадой всхлипнул мальчик и сделал первый тяжелый шаг, чтобы потом упасть в руки Гониля, который сделал остальные четыре.  — Тише, тише… — успокаивал он, гладя мальчика по светлым волосам, корни которых отросли, но все равно умудрялись выглядеть на удивление прилично и гармонично на голове Джисока. Но даже это порой служило причиной насмешек над ним, и обидчикам было абсолютно всё равно, что семья Джисока порой едва концы с концами сводит, и говорить о ежемесячной подкраске волос вовсе было нечего.  Джисок жался ближе, чувствуя особую связь со старшим другом — Гониль был на пару лет старше, и Квак считал его своим самым близким человеком. Конечно, у него были и другие друзья — например, одноклассник Джуён, но тот совершенно не умел поддерживать, и каждый раз, когда Квак пытался хоть как-то излить ему душу, тот неловко повторял: «Ой, боже, чувак, ну, ты это, держись там». — Что этот придурок опять сделал? — спросил Гониль, когда Джисок перестал всхлипывать и успокоился, начиная утирать слёзы — маленький приступ слабости и усталости — с щек.  — Он сказал бросить ерундой маяться. — повторил слова обидчика Джисок, чувствуя, как внутри обида уступает место злости и чувству несправедливости.  Гониль, чутко ощущая смену настроения, взял за руку Квака и потащил его на выход из туалета, мило улыбаясь.  — Давай поговорим на улице.

***

— Да этот сукин сын заебал меня! — ругался Джисок на всю площадку, обращая на себя внимание удивленных учеников, которым выпала ужасная доля заниматься физкультурой на улице и бегать под палящим солнцем. Гониль, которому, казалось, было абсолютно всё равно на непрекращающийся поток брани, поддакивал и кивал в подтверждение того, какой Сынмин, выражаясь культурно, «нехороший человек».  — Слушай. — резко перебил Гу и оперся локтями о колени, чтобы Квак лучше его слышал. — Смотри, будет ли это тебя волновать через день?  — Ну… Может? — неуверенно ответил Джисок. — А через месяц? — Вряд ли… — А через год? — Нет. — Вот именно! — щелкнул пальцами Гониль и широко улыбнулся. Джисок недоуменно пялился на него с нечитаемым выражением лица. — Каждый раз, когда этот придурок начинает действовать на нервы, задайся вопросом: а будет ли это важно в будущем? Стоит ли это твоих слёз? Твоего здоровья? Если нет, то это не стоит и твоего внимания.  Кажется, Джисок начал что-то понимать: его глаза, широко раскрытые и кажущиеся ещё более большими, чем обычно, смотрели прямо на Гониля, который продолжал:  — Некоторым людям не хватает внимания, и они пытаются заполучить его путём унижения других. Унизь его тем, что тебе будет всё равно на его выходки. Улыбайся и поддакивай, как заводная обезьянка, и по итогу он взбесится. Смешно будет уже тебе, а не ему.  — Ну в кого ты такой умный, а, Гониль!? — вспрыгнув со скамейки, Джисок подбежал к старшему другу и обнял его, пару раз легонько похлопал по щекам, потрепал их же, словно друг был миленьким щенком, и ярко улыбнулся. — Господи, ну что бы я без тебя делал бы, а? — В одиночестве бы страдал из-за этого придурка. — иронично усмехнулся Гониль. — На дух его не переношу! — скривился юноша и высунул язык в сторону школы, будто перед ним должен был стоять злосчастный Сынмин. — Спасибо, брат!  — Песню не забудь переписать! — рассмеялся вслед Ку перед тем, как Джисок успел скрыться в дверях школы.

***

5 лет спустя

— Проходим дальше! Следующий!  Сынмин устало, практически озлобленно пробивал товары, которые уже горами скопились на ленте. Удушающая жара давила на горло ненавистной формы кассира; кондиционер, как на зло, не работал, а люди решили всей толпой ринуться в их крохотный магазинчик — словно других и в помине не существовало в их районе!  Сынмин взопрел и устал, но до конца смены оставалось ещё два часа. Пот стекал по лицу, смешивался со слезами в соленое месиво, которое лезло в рот. Юноша то и дело облизывал губы, чтобы хоть как-то освежиться и избавиться от пота. Когда чек клиенту был выдан, кассир с натянутой улыбкой выдал «приходите к нам ещё» сквозь плотно сжатые зубы, надеясь, что никто и никогда больше к нему не придет.  — Сынмин? — раздался знакомый голос, и что-то внутри юноши резко упало на самое дно желудка.  Перед ним стоял Джисок, удивление которого выдавали чуть поднятые брови и заинтересованный взгляд. Сынмину хотелось провалиться под землю, когда он увидел недешевый наряд на том, кому он раньше не дал бы в цены и ломаного гроша. Жизнь подшутила над Сынмином, ведь сейчас он сам-то работал на мизерную зарплату, чтобы вновь потратить ее на сигареты, ведь его родители разорились, а Квак, видимо, неплохо обустроился в жизни.  — Джисок. — мрачно вторил ему Сынмин, пробивая пару упаковок лапши. Дьяволенок на плече шептал ему запросить цену побольше, а остатки совести твердили, что за это вполне может наказать и лишить части зарплаты администрация.  — Как дела? Я тебя не узнал даже. Вижу, работаешь. — непринужденно спросил Джисок, но Сынмин видел в каждом слове скрытую насмешку, приправленную ядом злорадства.  Сынмин не ответил ничего, понуро высчитывая цену товара. Джисок ожидал хоть чего-то, и когда Сынмин наконец озвучил, сколько нужно заплатить, Джисок просто положил купюру на стол со словами: — Сдачи не надо. — и, мило улыбнувшись, продолжил: — Считай, процент от рекламы. Спасибо, что крутите мою песню у себя в магазине.  Сынмин раскрыл глаза от шока, пока Джисок забирал свою лапшу. Он отсалютовал на прощание, бросив у выхода:  — Спасибо, что верил в меня, Сынмин!  Дверь закрылась. Прозвенели колокольчики, висевшие у её рамы, и единственным звуком в магазине было лишь пение чертовски знакомого голоса из динамиков. Оставшиеся покупатели с интересом посматривали на Сынмина, а тот думал о том, как же сильно облажался в старшей школе.