Птичка

Наби ворочался с боку на бок, а сон все никак не шел: было душно и жарко, как будто перед дождем, но в Суль-Мирьяхе сейчас самое начало лета, а значит, спасительной прохлады ждать не приходится. Откинув одеяло, принц стянул через голову длинную сорочку и с тихим стоном рухнул спиной на постель, раскинув руки в стороны. Небо, как же муторно… Может, разбудить Париса? Маленький евнух теперь занимал отдельную проходную комнатку, через которую как раз и можно было попасть в спальню Его Высочества, но, верный своим принципам, мальчишка все так же ложился на матрасе у самых дверей, храня покой господина. Если тихонько постучать, он проснется и принесёт чего-нибудь вкусненького… Но стоит ли будить того, кто за целый день не присел, исполняя приказания Набияра? Нет, пусть отдыхает… О, что это?! Омега уже готовился закричать, приметив в углу чужую тень, но обоняния коснулся самый желанный в мире аромат, и юноша, все еще не веря себе, гибкой лозой переместился на край, чтобы тут же упасть в распахнувшиеся объятия. — Птичка, — перемежая шепот с поцелуями, Гаяр прижимал к себе обнаженного принца. — Птичка, как я скучал… — Умоляю, скажи, что я не сплю, — Наби обхватил альфу за шею, боясь только одного — что он исчезнет, растворится в ночи, оставляя горечь напрасных надежд. — Гаяр… ах, мой повелитель… — Не спишь, — тихий смех, сорвавшийся с любимых губ, звучал музыкой для истосковавшегося сердца. — Я здесь. Хван сбросил на пол халат и, оставшись в одних широких штанах, улегся в постель, устраивая Наби в своих объятиях. — Птичка, жар ночей моих, как же я хотел тебя увидеть, — Гаяр целовал юношу долго и сладко, до искорок внизу живота, до тихих жалобных всхлипов, которые Наби не мог контролировать. — Пожалуйста… о, господин мой… я скучал… так скучал… Его Высочество наконец-то мог прикасаться к своему альфе, мог гладить его широкие плечи, когда тот, повернувшись, вдавил омегу своим весом в мягкую перину. Лирой обвил поясницу мужчины ногами, прижимая того к себе так сильно, как хотелось. — Пожалуйста… — Нет, Птичка, ничего не будет, кроме объятий и поцелуев, — милорд Хван вновь улегся на подушки, а Наби в ярости оседлал властелина Дня, глядя на того сверху вниз. — Почему?! Почему ты мне отказываешь?! — Потому что ты должен восстановиться после всего, что мы делали, — широко улыбнулся Гаяр, любуясь красотой обнаженного юноши, чьи янтарные глаза сверкали гневом, губы дрожали от чувств, а член стоял так вызывающе-волнительно, что хотелось скорее его приласкать. — Потому что мы тебя… измучили, Птичка. И потому, что я выпил особый напиток, чтобы ты меня не искушал. Иначе бы ты бы уже стонал подо мной, услада моего сердца… Почему он так говорит, что злость и обида уходят, оставляя вместо себя жгучее смущение?! Приподнявшись, Гаяр снова утянул юношу в поцелуй, запустил пальцы в буйство каштановых локонов, чтобы омега не мог ни уклониться, ни прервать ласку. Небо, какой же сладкий у него рот! Как Гаяр истосковался по запаху своего истинного, по мягкости его кожи, по его томным всхлипам и стонам… И как же вовремя Хван выпил отвар, на некоторое время усмиряющий мужское естество. Он бы не сдержался, точно не сдержался, трахал бы Птичку до рассвета, пока в чреслах не останется ни капли семени… — У тебя… ты не… не сможешь?! — от разочарования голос принца дрогнул. — Я хочу тебя так, что скулы сводит, — признание далось легко. — Мысли мои были с тобой с того самого утра, как я принес тебя назад. Но нам, действительно, нельзя, мёд сердца моего. Тело омеги — нежное и трепетное, мы измучили тебя и сейчас ты должен отдыхать. Но и мне, и Гиязу плохо без тебя. Эта ночь моя, завтра к тебе придет он. Ты не будешь более спать в одиночестве, мы так решили. — Тогда зачем ты что-то там пил?! — в отчаянии юноша дернул завязки шаровар альфы. — Я с ума сходил от желания… и ты здесь… но не во мне… Член властелина Суль-Мирьяха откликнулся на прикосновение, стремительно наливаясь тяжестью, но, стоило Наби убрать руку, как возбуждение начало спадать, и мужское естество вновь оказалось обмякшим. — Не причиняй мне больше муки, чем я могу вынести, любовь моя, — Гаяр обнял юношу, целуя его в шею, в изгиб плеча, куда смог достать. — Я невыносимо тебя желаю и весь горю изнутри, но эликсир не даст мне овладеть тобой. Мы пьем это в дальних походах, чтобы не отвлекаться на желания плоти… Птичка, клянусь: как только закончится твой рийхаб, я буду в тебе столько раз, сколько ты сможешь принять до самого рассвета. Вместо ответа Набияр повернулся так, чтобы снова коснуться губами губ повелителя. — Я скучал… правда, скучал… прости, что настаивал… давай просто полежим вместе… — Птичка… мой сладкий… обожаемый… Наби застонал в губы Гаяра, когда тот обхватил омежий член, одаривая его лаской. Бубенчик тихо звякнул, еще раз и еще, а затем, когда терпеть больше не было сил, Его Высочество кончил, так и не разорвав поцелуй. Гаяр словно бы выпил его наслаждение, заодно забирая все страдания прошедших одиноких дней. — Теперь-то ты доволен, ненасытный, — усмехнулся Хван, любуясь разомлевшим наложником. — Да, мой повелитель, — сыто облизнулся тот. — Ты угодил мне сегодня. — Какая дерзкая Птичка мне досталась, — альфа потянул на них обоих край тонкого одеяла. — Будем спать? — Пока не хочется, — Наби льнул к Гаяру, наслаждаясь запахом его кожи, вкусом его поцелуев и силой его объятий. — Можно мне спросить тебя? — Спрашивай, — позволил альфа. — Почему в наш первый раз, ты не говорил со мной? Не хотел, чтобы я тебя узнал? — Мы с братом ссорились из-за тебя, решая, чьим ты будешь. Гияз взял тебя первым, хотя я ждал времени Дня, чтобы позвать своего Птичку по Пути Наслаждений. — Но ты ничего мне не говорил! Не объяснял! Соблазнял, очаровывал и… — Я соблазнял?! — рассмеялся Хван. — Да быть не может! Ты что-то путаешь, услада сердца моего. Это ты пленил меня своим прекрасным лицом, сладким голосом, упоительным ароматом и беседами, в которых я все больше и больше узнавал тебя. Наби в шутку стукнул кулаком в плечо альфы, за что был наказан еще одной обжигающей лаской. — И все же… — И все же вышло даже лучше, чем я мог предположить. Ты истинный нам обоим, а значит, и я, и Гияз имеем на тебя все права. И, хотя, по законам Суль-Мирьяха мы должны тебя убить, кто осмелится перечить Сынам Небес? Мы не в силах расстаться с тобой, Птичка… именно поэтому я сегодня здесь. — Как раз о законах я и хотел… Набияр помедлил, взвешивая все за и против, а после заговорил, уткнувшись лицом в грудь своей пары. — Я видел в окно, как вы купаетесь… ты только не думай, окно запирается и никто, кроме меня, не имеет ключа… но… эти женщины… служанки… Гаяр, разве это не слишком? — Махи-ун? А что с ними? — не понял Хван. — Про существование окна я знаю, но мог бы и догадаться, что мой Птичка обязательно его откроет… Кажется, властитель Дня улыбался, целуя принца в макушку. — И вместо того, чтобы восхищаться прекрасным видом, ты недоволен махи-ун? — Их ослепили, чтобы они не видели вас с Гиязом! Это… это плохо, но… — Они еще и немы, чтобы секрет династии Сынов Небес не достиг чужих ушей, — добросил Гаяр. — И они трогают вас! Везде! — наконец, возмущение прорвалось наружу, потонув в смехе милорда Хвана. — Да что?! — Птичка-Птичка, — ладони альфы слегка сжали мягкие ягодицы омежки. — У тебя у самого есть евнухи, в чьи обязанности входит массировать тебя, одевать и причесывать, смазывать медовые врата целебными мазями, если вдруг после ночи любви они покраснеют от усердия. Именно евнухи влагают в тебя луковицу-бирай, а ты недоволен нашими с братом служанками? Они беты. То, о чем ты думаешь, противоестественно. Наши с Гиязом желания направлены исключительно на тебя, можешь не терзать себя понапрасну. — Но разве нельзя как-то обойтись без… — Нельзя, — Гаяр мягко коснулся губами губ юноши. — Нельзя, Птичка… Мы и так отступаем от всех традиций, вверяя свои сердца тебе. — А я взамен отдаю свое, — шепнул Наби, а затем кончиком языка прошелся по острым клыкам властелина Дня, приглашая того углубить поцелуй. До самого рассвета лежали они, ласкаясь и нежась в общей постели, а когда над горизонтом показался алый край восходящего солнца, Хван покинул опочивальню Его Высочества так же, как и пришел: одна из стенных панелей плавно отошла в сторону, открывая потайной ход, ведущий на мужскую половину дворца. — Каждая минута в разлуке — невыносимая мука для меня, — обернулся на пороге Гаяр. — И для меня, повелитель, — Наби едва не плакал, провожая альфу. — Возвращайся скорее! Я буду тебя ждать. *** Следующий день Его Высочество провел в волнении и предвкушении, наводя красоту и то и дело поглядывая в заветное окошко, однако личный сад Сынов Небес был пуст, а время едва-едва тянулось, капля за каплей отмеряя мгновения ожидания. Для начала Наби исследовал каждый сантиметр стены, пытаясь найти тайную дверцу, но все старания оказались напрасны: видимо, открыть её можно было лишь с той стороны, а при закрытии панель так плотно вставала в паз, что отыскать её среди прочих не было никакой возможности. Промучившись зря и поймав на себе недоумевающий взгляд Париса, принц смирился и отказался от идеи открыть тайный ход самостоятельно. Чтобы хоть как-то развеяться, Набияр велел сообщить всем: сегодня в Гранатовом Дворе вновь состоятся чтения, и вскоре в гостиной было не протолкнуться от любопытных омег. Принаряженные и улыбчивые, наложники хвалили гостеприимство радушного хозяина, угощались крошечными пирожными, которые пекли специально для принца по рецепту из Авалорна, а также наперебой желали кадиру Небес порадовать повелителя счастливой вестью. Наби кивал, благодарил, делая вид, что и сам крайне заинтересован в том, чтобы произвести на свет еще одного султана — по крайней мере, пусть думают именно так, а дальше видно будет. На днях в руки Его Высочеству попался куртуазный роман о храбром рыцаре — сире Лоренсе Бесстрашном и об прекрасном омеге Эмери Благочестивом, и Наби сразу решил: наложникам пришло время познакомиться с шедеврами лирической литературы Авалорна. Затаив дыхание, омеги внимали каждому слову поэмы, изумляясь незнакомому для них укладу жизни, любовным свиданиям на балконе, горячим клятвам, что навек соединили оба трепещущих сердца воедино. Никогда еще в Гранатовом Дворе не было так тихо. Окончив повесть, юноша закрыл книгу, оглядел потрясенных слушателей: некоторые плакали, сопереживая несчастному Эмери, бросившемуся с башни; некоторые пылали гневом, не понимая, как мог сир Лоренс так глупо сгинуть в воинском походе, не вернувшись в указанный срок к ожидавшему его возлюбленному. — Это очень грустная история, кадир, — утирая слезу, молвил Азарий. — Но чистая и светлая. — Сир Лоренс был не достоин такого сокровища, — не согласился с ним имбаль Дня — Зедан. — Сильный воин исполнил бы все по слову своему, а не пал бы в битве, как трус! — Отчего же трус?! Разве рыцарь не дал обет служить королю? Разве он не был обязан защитить господина своего ценою жизни?! — И потому разрушил собственное счастье! — Это потому, что за морем омегам позволено ходить с открытым лицом! Не увидь лика Эмери славный рыцарь, ничего бы не случилось! Наби с улыбкой слушал споры наложников, понимая: он привнес в их жизнь что-то новое, чему еще сам пока не осмеливался дать названия. Нилюфер сделал знак слугам: те принялись разносить угощение, а сам он уселся за клавесин, чтобы легкая музыка несколько притушила чересчур горячие обсуждения. Наконец, за окнами сгустились сумерки. Отпустив Париса с Мехмедом отдыхать, юноша прильнул к подзорной трубе, отыскивая взглядом заветный балкон. Сегодня в покоях Сына Небес останется ночевать Гаяр… Он там, внутри, где мягко мерцает теплый свет… — Шайтан-цветок, — голос властелина Полуночи заставил юношу сдавленно ахнуть, заливаясь краской: его поймали за подглядыванием, как же стыдно… Обернувшись, Его Высочество увидел раскрытую дверь и мужчину, стоящего на пороге. Сердце зашлось счастьем, Наби рванулся навстречу, в распахнувшиеся для него объятия. Вжавшись в своего альфу, принц наслаждался смолянистым запахом его кожи, силой рук, звуками голоса, что шептал нежности вперемешку с пошлостями. — Гияз… повелитель мой… — Я скучал по тебе, Наби, — правитель осторожно взял юношу за подбородок, вынуждая поднять голову и встретиться с ним взглядом. — Мои мысли были лишь о тебе. И это странно: обычно я не столь… — Влюблён? — Его Высочество кончиком языка облизнул враз пересохшие губы. — Ты же влюблен, господин? — Больше, чем могу себе позволить… Они целовались долго и жадно, испытывая друг друга на прочность: кто же сдастся первым. Наби льнул к альфе, обнимал его за шею, запускал пальцы в длинные черные волосы, кусал терзавшие его губы и тёк, как ненормальный. Страсть Гияза была сильна: он разорвал на юноше сорочку, отшвырнул в сторону лохмотья и, подхватив омегу на руки, сам отнес на постель. Подмяв Его Высочество под себя, властелин Полуночи вновь прокусил поджившую кожу на шее, слизнул выступившие капельки крови и вновь завладел губами своего шайтан-цветка, не забывая дразнить быстрыми прикосновениями к члену. — Пожалуйста… умоляю, — сдался Наби на милость победителя. — Я знаю, что ты пил отвар… но… мне так нужно… прошу… — Знаю я, чего хочет мой шайтан-цветок, — хмыкнул Гияз. — И дарую тебе освобождение… Как же хорошо было омежьему члену в умелой руке господина! Наби вцеплялся в плечи властелина Полуночи, подаваясь бёдрами навстречу. — Ну же, янтарь моего сердца, кончай… Набияр с тихим жалобным стоном излился в ласкавшую его ладонь, и в миг самого острого удовольствия, Гияз прижал подушечной большого пальца колечко. Юношу всего прострелило невыносимо-сладкой мукой — от самого члена до кончиков пальцев, да так, что под ресницами выступили слезы. — А-а-ах… хорошо… Небо, повелитель… — У меня найдутся кольца для тебя и потяжелее, — слова рокотали в горле возбужденного альфы низким рычанием. — И, как только закончится твой рийхаб, мы станем призывать тебя на ложе каждую ночь. — Жду не дождусь, — Наби с довольной улыбкой прильнул к Гиязу, наматывая на палец длинный смоляной локон. — Дерзкий и прекрасный, — альфа улегся на подушки, смиряя дыхание. — Небо, на что я соглашался, выпивая этот эликсир?! Его Высочество хихикнул, за что был наказан еще одним властным поцелуем, от которого омежье нутро вновь охватил томный жар. — Я хочу узнавать тебя, господин, — чуть отдышавшись, признался Наби. — С Гаряром мы говорили о многом, а тебя я совсем-совсем не знаю… — И что бы ты хотел узнать обо мне, шайтан-цветок? — мужчина скользил пальцами по груди наложника, задевая острые вершинки сосков, спускаясь ниже и намеренно не касаясь вновь напрягшегося естества. — Все… ох… что любит моя Полночь… о чем мечтает… что интересно, а что оставляет равнодушным… — Полночь, значит, — губы повелителя Суль-Мирьяха чуть изогнулись в чувственной улыбке. — Ну-ну… Я никогда прежде не осуждал ничего подобного с наложниками, Наби… Но ты отчего-то имеешь надо мной странную власть: мне хочется держать тебя рядом всегда, не выпуская из поля зрения ни на миг… — Это потому, что мы истинные, господин, — счастливо улыбаясь, молвил принц. — Ты мой, а я — твой. Разве нет? Вместо ответа властелин Суль-Мирьяха вновь целовал своего омегу, запечатывая невысказанную клятву. Поутру, покидая задремавшего наложника, Гияз подобрал с пола разорванную рубаху, чтобы забрать её с собой: ему хотелось унести в покои запах истинного — это казалось альфе правильным и необходимым. *** Так потекли долгие-сладкие ночи трехнедельного заключения в Гранатовом Дворе, и каждую из них Наби проводил в объятиях то одного, то другого альфы. В ласках мужчины ему не отказывали, но медовых врат не касались, строго соблюдая запрет — омеге положено дать время на восстановление. Зато можно было всласть обниматься, подставлять губы, прижиматься, мурлыкать от удовольствия, нежиться под сильными ладонями, и долго-долго говорить по душам. Гаяр удивлял юношу историями о собственных путешествиях по Суль-Мирьяху: Наби, затаив дыхание, слушал об обычаях кочевых племён, о рассветах и закатах в Великой Пустыне, о таинственном колокольчике, что зовет за собой неопытного путника, об оазисах и скачках на верблюдах, где можно выиграть и проиграть целое состояние, о дивных рынках, где продается все, что угодно душе, и каждый продавец говорит с покупателем как с лучшим другом. Гияз же рассказывал юноше об управлении страной и удивлялся толковым вопросам, которые так непривычно слышать из сладких омежьих уст. Наби улыбался и отвечал, что он принц, а принцу положено разбираться в таких делах, ведь оба старших брата обучали его всему, что пригодится в будущем. Про себя Его Высочество тысячу раз благодарил Игнаса за нудные, как тогда казалось, уроки, зато теперь Лирою было не стыдно говорить с властелином Суль-Мирьяха без опаски показаться смешным. Разумеется, понимал Наби не все, изумляясь странным законам и обычаям, но Гияз не ленился объяснить еще раз, чтобы иноземному цветку стало ясно, как и зачем устроен этот знойный мир, полумесяцем раскинувшийся между морем и Великой Пустыней Бахаб. А еще оба альфы спрашивали Наби о его жизни в Авалорне, правда, реагировали они по-разному. Гаяр слегка посмеиваясь, подтрунивал над юношей, когда тот яростно принимался доказывать необходимость свободной жизни омег, когда тех не держат в четырех стенах гарема и не вынуждают прятать лица от чужого взгляда, а Гияз злился при одной лишь мысли о том, что его шайтан-цветок раньше мог прикасаться к другим альфам в возмутительных танцах, где омегам позволено… да много чего позволено, шайтан побери эти вольные законы иноземцев! Но сходились они с Гаяром в одном: теперь Набияр принадлежит только им обоим, и никто и никогда не посмеет взглянуть на главное сокровище повелителей! На этом месте мужчины подминали возмущенного наложника под себя, целуя яростно и жадно. Никто! Никогда! Только наш! И Наби сдавался их напору, намокая так стремительно, что под задницей влажнели простыни. Небо, скорее бы рийхаб закончился и он снова мог бы ощутить обоих своих истинных глубоко в себе, срывая горло от вскриков наслаждения! В одну из таких ночей, устроившись на плече Гияза и перебирая в пальцах прядь его длинных волос, Набияр осмелился задать терзавший его вопрос. — У меня на родине существует закон, по которому бесплодного омегу обязаны отправить в монастырь, если в течение трех лет он не родит в браке дитя… Скажи, повелитель, в Суль-Мирьяхе… есть ли какой-то закон о наложнике, который не зачал в течку? Вместо ответа властелин Полуночи обнял юношу крепче прежнего и, посмеиваясь, коснулся губами его макушки. — Мы в курсе твоих проделок, шайтан-цветок, и пока не торопим тебя с рождением сыновей от нас. Можешь не переживать: в династии Сынов Небес хватает маленьких альф-султанов, чтобы наследовать императорский престол. — Вы знаете?! — пристыженный, Набияр вжался в альфу, не имея сил произнести что-то еще. — Но откуда?! — Советница, — просто ответил Гияз. — Как стыдно… я не хотел… вернее, да… хотел… но… мне хочется еще побыть с вами прежде, чем разлучиться… — Наби, мы не станем тебя принуждать, — альфа был предельно серьезен. — Гарем необходим не только ради рождения наследников, но и ради отдохновения. Ты — наш. Весь, целиком — наш. А дети — это уже как получится. Ты спокоен теперь, шайтан-цветок? — Да, — омега коснулся губами загорелой кожи властелина Полуночи, нежно лизнул, пробуя на вкус. — Вы мудры и щедры, мои повелители… я очень вас люблю… *** Гаяр Хван вошел в покои и, скинув с ног расшитые туфли, а с плеч — халат, навзничь рухнул на постель, подтаскивая ближе сорочку, все еще хранившую тонкий аромат Птички. — Посплю часок, — пробормотал он, закрывая глаза. — Сходи на заседание совета визирей ты, ладно? Гияз, читавший до этого книгу, взятую у Наби, поднял взгляд, усмехаясь: этой ночью именно Гаяр проводил время с их истинным, и, конечно, им там было не до сна. Он сам оставался здесь, дожидаясь наложника из числа новеньких, а затем, излившись всего раз, отослал омегу прочь — больше не хотелось ничего. Гияз остался в постели один, но зато рядом лежала разорванная рубашка, и альфа смежил веки, вдыхая запах шайтан-цветка и размышляя о нём же. — Советница мне уже всю душу выпила своими нравоучениями: мол, вы не высыпаетесь из-за своего Мака, так и до развала страны недалеко. — Небом заклинаю, сходи, — милорд Хван потянул на себя одеяло. — Сегодня Птичка уже сможет выйти из покоев, а значит, силы мне понадобятся. — Спи уж, — властелин Полуночи поднялся, отложил в сторону начатый роман о смутных веках Лебрании и потянулся к халату, что сиротливо лежал на полу. — Схожу. Что там сегодня на повестке? — Обсуждение воинского налога, строительство храма Небес в провинции Аль-Сириб и жалоба торговцев на чрезмерные портовые поборы. Кивнув, властелин Полуночи задернул полог, отделявший зону сна от зоны отдыха, так что теперь Гаяра не побеспокоит никто, а затем вышел в коридор, сделав знак серванам следовать за своим господином. Сын Небес улыбался самым краешком губ, предвкушая грядущую ночь. Совсем скоро они оба насладятся любовью своего омеги, совсем скоро получат все то, в чем так нуждались эти долгие дни ожидания. — Сегодня я желаю видеть Набияра, — молвил Император, увидев в зале, где собрались вельможи, Советницу Линь. — Время его затворничества окончено. — Да, повелитель, — низко поклонилась та. — Слушаю и повинуюсь.