花卉. Цветы и травы

Шулинь неторопливо вошел в ворота дома Ли. Его удивила непривычная суета. Какие-то незнакомые мальчишки, бледные, чумазые, мокрые от слез, пытались что-то объяснить Ли-сюну. Из дома выскочила Ли Лу: — Лекаря! Уже послали за лекарем? — Что случилось? Может, я посмотрю? — спросил Шулинь. — Скорее, господин Гу! Он истекает кровью! — Ли Лу потащила его за руку в глубь дома, сбивчиво рассказывая по пути: — Мальчишки играли где-то в каком-то сарае или конюшне. Прыгали в сено, а там… Я не знаю, как можно было не заметить? Он распорол ногу! Столько крови! Сяо Янь лежал на постели. Из раны на рассеченном до колена бедре лилась кровь. Шулинь не то что имел большой опыт… В детстве, в Моло, и после, наблюдая за странствующим лекарем, он заинтересовался медициной и впоследствии прочел множество книг по врачеванию. Благодаря и-фу один из лучших врачей Цзяннани учил его, рассказывал и показывал, кое-что позволял делать самому. Шулиня медицина привлекала не как способ облегчить человеческие страдания: до людей ему не было дела. Но это была интересная задача: покалеченное сделать целым, найти причину болезни и устранить ее. Иногда, желая исчезнуть из поля зрения соглядатаев господина Яншэ, Шулинь сбегал в какой-нибудь уездный городок или большое село и упражнялся во врачебном искусстве. Он сталкивался с разными видами травм, зашивать раны ему тоже приходилось. Он остановил кровь, обработал рану, наложил повязку. — Думаю, все будет хорошо, — сказал Шулинь. — Он потерял много крови. Я напишу, какие лекарства ему нужны. — Господин Гэ! — Ли Лу смотрела на него с восхищением. Он даже смутился от этого пылающего взора. Она не находила слов и только улыбалась ему. Потом ее взгляд скользнул по его ханьфу. — Одежда испачкана кровью. Я постираю? Давайте помогу снять, — она, как всегда, была бесцеремонна, но он не испытывал от этого неловкость, скорее наоборот, ему было легко. — Вы идите к себе, я принесу вам пока платье брата. *** Шулинь снова сел у окна и погрузился в созерцание бамбука. По правде сказать, посылая свиток господину Ланю, он не надеялся, что тот придет к нему лично. Шулинь рассчитывал самое большее на такое же символическое послание, тайный смысл которого пришлось бы разгадывать. Он не ожидал, что станет обиженно упрекать гостя. Это была импровизация. Но Пэйчжи начал утешать и успокаивать его, а вовсе не засыпать встречными упреками. Раньше-то обычно Пэйчжи впадал в уныние, а Шулинь осушал его слезы и развлекал. Его поразила широта взглядов Пэйчжи. Он повзрослел… Он правда скучал? А сам Шулинь? Он вдруг разом, одним вздохом, вспомнил всю хрупкую теплоту, всю отчаянную безнадежность их отношений. Ему не хватало их как воздуха все это время, но он так привык жить в безвоздушном пространстве, там, где нет и не может быть жизни… Он не замечал своей тоски. Когда их с Пэйчжи пути вновь пересеклись, он вписал господина Ланя в свою пьесу, и тот разыграл как по нотам его изысканную и причудливую мелодию смерти. Был ли Шулинь рад их новой встрече? По-человечески рад, так, как обрадовался ему Пэйчжи? Или просто наслаждался утонченным звучанием цитры цинь, присоединившей свой голос к его многострунной сэ? Кто кого должен был упрекать в лукавстве? Пэйчжи несколько раз из-за Шулиня чуть не погиб. Ведь это Шулинь заманил купца из Юэлян в столицу, обещая купить письмо, и он сообщил барышне Ли о письме в медальоне… но нет, видит Небо, он бы вытащил Пэйчжи, не дал бы ему погибнуть, просто нашлись другие, ему не пришлось помогать. И как после всего Шулинь укорял друга в желании его убить? Но он укорял в желании, сам-то он никогда не хотел Пэйчжи смерти. То, что в процессе пострадали какие-то люди, кто-то был невинно осужден, кто-то погиб… Разве это могло иметь значение для Шулиня? Раньше. Но теперь он стал вспоминать всех. Их было так много… Что он наделал… Можно ли его по-прежнему считать человеком? Или он превратился в Хуньтуня, в чудовище, от скуки пожирающее людей, от нечего делать с хохотом кусающее свой хвост. «У него есть уши, но он не слышит, есть глаза, но они незрячи», — пропела ему в макушку бабушка Гэ — эти слова источали сладкий запах сена и козьего молока. Он стал таким? Бабушка Гэ, разве Шулинь стал таким? — Господин Гу, простите, — Ли Лу постучала в дверь. — Я принесла вам одежду брата. Оденьтесь, а то прохладно. Он надел халат Ли Ваня и сразу в нем утонул. — Какой же вы маленький! — умилилась Лу-эр. — Просто твой брат очень высокий, — возразил Шулинь. Ли Лу смотрела на него странно и, по-видимому, не собиралась уходить. Он глянул на нее вопросительно. — Господин Гу, вы такой добрый. Вы спасли моего маленького братца. — Любой лекарь сделал бы то же самое. Тут нет ни какой-то особенной доброты, ни волшебства. — Но это сделали вы, и я не могу не быть вам благодарна. — Можешь считать это платой за твою заботу. — О, моя забота… — Лу-эр покраснела. — Она так обременительна для вас и так приятна для меня. Это не вы, а я должна вам платить. — Хм, ты говоришь непонятные вещи. — А разве у вас не бывало подобного? Когда желание помочь и попечение о ком-то дают такую радость, что словами не сказать! Шулинь задумался и вспомнил только Пэйчжи. Ему было приято опекать его. — Пожалуй, да. — И разве лучшей наградой за все для вас не становилась просто улыбка, просто возможность побыть рядом? А раз вы способны испытывать такие бескорыстные чувства, значит вы добрый. — Я не вижу связи, — улыбнулся Шулинь. — К тому же разве я не получал свою награду за эту, как ты выражаешься, доброту? Взгляд, улыбка, ответное внимание наконец? — Вы не считает это добротой? — удивилась Лу-эр. — А что же это тогда? И что такое тогда доброта? — Доброта на самом деле бескорыстна. Вот ты ко мне добра. — О, господин Гу… — Лу-эр потупилась и зарделась. — Если применить ко мне вашу логику, то я ужасно расчетлива. — Ты? — удивился Шулинь. — Ладно, оставим это. Я скоро покину вас, и тебе больше не придется утруждать себя заботой обо мне. — Как? — вырвалось у Лу-эр. — Нет-нет, мы не оставим это! Куда вы собрались уходить? Почему решили нас бросить? — Что случилось? Почему ты так испугалась? — Я не испугалась, я расстроилась. Я не хочу, чтобы вы уезжали, — жалобно проговорила Ли Лу, и едва слышно добавила: — Я хочу быть рядом с вами всегда. Шулинь растерянно улыбнулся. Что это было? Признание? Предложение? Он уточнил: — Быть со мной с совком и метелкой? — Да, — шепнула Ли Лу и покраснела до корней волос. Шулинь потрясенно рассматривал ее, а она, постепенно смелея, подняла на него взгляд и глядела теперь прямо ему в лицо, ожидая ответа. — Ты отчаянная девушка, — сказал он наконец. — Ты ведь ничего не знаешь обо мне. Кто я такой, какой я, что я делал раньше… Может, я убийца? — Вы? —Ли Лу рассмеялась. Потом внимательно посмотрела на его тонкие пальцы. — Да вы такими руками и курице шею не свернете. Я не знаю, сможете ли комара прихлопнуть. — Не обязательно ведь убивать своими руками, сестрица Ли. Можно заставить кого-то другого это делать. А еще существуют яды, — Шулинь мягко улыбнулся. Ли Лу буквально впилась в него взглядом, точно желая прозреть его насквозь, со всем его холодом и пустотой. — Даже если так, господин Гу… Даже если вы были убийцей, теперь вы изменились… — Откуда ты знаешь? — Я вижу, — отозвалась Лу-эр ласково. — Разве можно увидеть глазами душу человека? — усмехнулся Шулинь. — Глазами нельзя, конечно. Но я-то вижу сердцем, — серьезно сказала Ли Лу. И обезоруживающе добавила: — Я люблю вас, господин Гу. — Любишь? — переспросил Шулинь. — Сколько тебе лет, деточка? — Мне семнадцать, — с гордостью заявила девушка. Шулинь задумался о том, что он знал о любви в свои семнадцать лет. Шизцин? Историю Сян Юя и его наложницы? «Запрет на любовь» Тао Юаньмина? В семнадцать лет любовь совершенно его не интересовала. Она вообще не интересовала его, и знания в течение тринадцати лет остались на том же уровне. Он не только никогда никому не собирался признаваться в любви, он никогда не собирался никого любить. Потому что детская любовь вспыхнула когда-то в небе золотыми фонарями и рассыпалась ядовитым порошком. Наверное, до сих пор он боялся. А эта безрассудная девчонка так запросто ему призналась в чувствах… Непозволительная расточительность. — Но я не смогу взять тебя в жены хотя бы потому, что у нас слишком большая разница в возрасте. Больше десяти лет. Официальный брак невозможен. — Я и не рассчитывала никогда на то, что такой господин, как вы, возьмет меня в дом женой. Я готова быть просто наложницей, я думала об этом. О, небеса, она уже и об этом успела подумать! — Но что скажут твои родители? Вряд ли они хотели бы для тебя такой доли. — Если это будете вы, разве это не будет самая лучшая доля для меня? — улыбнулась Ли-эр. — Матушка тоже хотела поговорить с вами, но я должна была успеть раньше, ведь она бы непременно все испортила. — Думаешь? — Она же не знает, что вы за человек. А я знаю. — Неужели? — Конечно. Я много думала о вас и поняла: что бы там ни было в вашем прошлом, мне не обязательно это знать. Но я уверена в одном: там было очень мало радости. И теперь вы просто боитесь. — Чего же я боюсь, по-твоему? — Радости, тепла, доброты. — Разве их можно бояться? — О, очень даже можно. Мне часто случалось выхаживать животных, пострадавших от рук людей. Представляете, как они боялись меня? Защищались из последних сил. Вот, — она приподняла рукав и показала шрам на запястье. — Это меня укусила собака, когда я пыталась обработать ее покалеченную лапу. Зато они научили меня быть решительной и отодвигать в сторону их страх. Вы не животное и не кусаетесь, — она улыбнулась. — Но я вижу, что вы тоже защищаетесь от меня. Не пугайтесь, господин! Больно бывает только поначалу. Потом все раны заживают. Такая сокрушительная доброта, такая простая мудрость… Шулинь был потрясен. Она действительно читала в его сердце то, что он и от себя тщательно скрывал. Но разве удивительно, что эта девочка знает о любви и жизни больше чем он, посвятивший всего себя ненависти и смерти? Может, у него и правда есть надежда? Может, это его возможность жить? Начало его нового пути? — Хорошо, — медленно проговорил он. — Ладно. Ты была со мной откровенна, и я скажу тебе правду. Мне действительно хорошо с тобой. Но я боюсь, что тебе не будет со мной хорошо. — О, господин Гу! Если только вам со мной будет хорошо, мне будет с вами хорошо всегда! — она схватила его за руку, и он подумал, что это стало совершенно привычным жестом. — Так вы возьмете меня наложницей? — Ты так спешишь расстаться со своей свободой? — О какой свободе может идти речь, если я люблю вас? Я и так ведь несвободна. Все мои мысли о вас, я живу от встречи до встречи. Разве вы не понимаете? Шулинь погладил ее по щеке. — И все-таки, Лу-эр, я бы на твоем месте не торопился. Давай договоримся так. Сейчас мой друг назначен на пост цензора-юйши. Он пригласил меня поехать вместе. Я отправлюсь с ним, а через год вернусь и возьму тебя, если ты не передумаешь. — Целый год? Господин Гу! Целый год без вас… А если вы забудете меня? Если вы сами передумаете? — Но зачем тебе такой человек, который всего лишь за год может тебя забыть или передумать жениться на тебе, Лу-эр? — Вы, конечно, правы, — вздохнула Ли Лу. — Тогда я кое-что подарю вам на память, — она достала из рукава шелковый мешочек-саше с вышитыми на нем цветами пиона и птицами фэн и гуан. — Я положила туда корни и цветы валерианы, семена туи, цветы шелковой акации… Кладите около подушки на ночь, может, вам не так часто будут сниться страшные сны. Только берегите от кошек, — она улыбнулась. Шулинь взял мешочек и вдохнул сладковатый лекарственный аромат. — Спасибо, сестрица Ли. Что подарить тебе? — Нарисуйте что-нибудь. — Нарисую тебе бамбук.