花卉. Цветы и травы

…Женщина взяла из рук Шулиня ребенка, поспешно поблагодарила и убежала… Не осталось больше ничего, что могло бы помешать ему умереть, хотя в черной пустоте внутри себя он все еще ощущал смутное движение жизни. Глупое желание жить, неодолимая сила, не давшая когда-то погибнуть слабому больному младенцу, сберегшая его от красного тумана в Моло, вытянувшая крысиный яд братца Ланя. Прежде в этом был хоть какой-то смысл, но теперь… Месть удалась. Все вышло почти так, как он и хотел. Если бы не вмешался Кужо, было бы еще лучше. Не все ли равно теперь? Наконец он свободен от прошлого. Он растворил в аромате цветущего сандала тридцать мучительных лет. Бессмысленных, никому не нужных. Гу Цинчжан развернулся и шагнул навстречу смерти. Однако не успел он пройти и пары чжанов, как столкнулся с девушкой. — Господин! — крикнула она, хватая его за руку. — Туда нельзя! Красный туман убивает! Вот, завяжите лицо платком, — она протянула ему кусок мокрой ткани, и Шулинь послушно повязал его, закрыв нос и рот. — Идемте, господин, здесь нельзя оставаться, — она потянула его за руку, и он, не сопротивляясь, последовал за ней. Она ворвалась встречным течением, закрутила его в водовороте. Он почти не понимал, что происходит: в его пустоту вдруг хлынули смутные образы, обрывки фраз, клочки воспоминаний. Все это кружилось, мелькало, взрывалось в его сознании. А девушка продолжала тащить его, приговаривая: — Идемте, идемте, господин. Скорее, скорее. Да что вы все оглядываетесь? Кого-то оставили там, да? К сожаленью, вы сейчас никого не смогли бы отыскать. Вообще же очень возможно, что этот человек спасся и тоже идет на гору. Там вы сможете встретиться. Ну же, давайте, поспешите! Шулинь бежал за ней следом, но стоило ей отпустить его руку, он останавливался и замирал, пытаясь осмыслить происходящее. Тогда девица бесцеремонно хватала его за запястье и снова тащила вперед. Среди сотен людей, собравшихся на вершине горы, девица на удивление легко отыскала своих родных. Наверное, по возвышающемуся над толпой старшему брату — тощему верзиле с каменным лицом и с ярким платком на шее. — Ты с ума сошла, Лу-эр! — напустилась на девушку мать. — Где ты пропадала? Мы чуть не умерли от беспокойства. — Я просто помогла немного господам сюцаям собирать людей. Вот, видишь, привела господина, — она с некоторой гордостью указала на Шулиня и шепотом добавила: — Кажется, он немного не в себе. Может, потерял кого-то в этой суматохе. Пусть пока побудет с нами? — Станешь ты слушать, — проворчала мать. — Что бы ни сказали, по-своему сделаешь. Пусть уж остается. Вид у него и правда какой-то потерянный. — Господин… эй, господин! — девушка принялась снова тормошить Шулиня. — Господин, меня зовут Ли Лу, можете звать меня Лу-эр. Вот моя матушка, будете звать ее матушка Ли. Там, поодаль, мой отец. Его будете называть наставник Ли: он самый лучший в нашем округе аптекарь. — Шулинь кивнул, улыбнувшись краешком губ: и тут аптекарь, от трав никуда не уйти. Видно, цветочное детское имя наложило неизгладимый отпечаток на его судьбу. — Старшего брата зовут Ли Вань, зовите Ли-сюн. Даже если он не старше, он намного представительнее вас выглядит. А этот жук — мой младший братишка, — она поймала за вихор вертлявого паренька лет семи, но тот тут же ускользнул куда-то в глубь толпы. — Зовите его сяо Янь. А вас как зовут? — Мое имя Гу, Гу Шулинь, — он был застигнут врасплох всем этим мельтешением, обилием слов, имен, людей. Кроме имени девушки, названного в начале, и слова «аптекарь», в его сознании ничего не отложилось. У него кружилась голова. Он несколько ночей не спал, а ел в последний раз, кажется, когда Пэйчжи принес ему обед. Вчера? Или уже позавчера? — Господин Гу! Господин Гу! — Вечно ты, Лу-эр, тащишь в дом кого ни попадя: то хромого пса, то кошку без хвоста, то птицу какую-то полудохлую. Теперь вот этого приволокла… — ворчала матушка Ли, помогая Лу-эр привести Шулиня в чувства. — Не обращайте внимания на матушку, — шепнула Лу-эр. — Она всегда ворчит, но на самом деле добрая. — Ничего, спасибо, — Шулинь так давно отвык обращать внимание на людей, что ворчание какой-то старушки для него ничего не значило. — Не хочу обременять вас. — Да вы ничуть нас не обременяете, — заявила Ли Лу. — Это я немного боюсь быть надоедливой, но, с другой стороны, такая уж я есть. И если вам это неприятно… все равно придется терпеть, — и она рассмеялась. Она помогла ему подняться на ноги. Он огляделся вокруг, будто только что заметил, где находится. Ли Вань, за все время не проронивший ни слова, так и стоял, снисходительно посматривая на суету у своих ног. Ли Янь постоянно сновал туда-сюда между людьми, болтал с приятелями и уже уплетал где-то раздобытый засахаренный боярышник, как на празднике. Шулинь отметил это и тут же забыл. Все тонуло в круговерти лиц, голосов… Полил дождь. Дождь должен окончательно смыть все следы прошлого, все следы его бесполезной пустой жизни. Как жаль, он все еще здесь. — Как жаль… — Господин Гу, не отчаивайтесь! — утешала его упорная Ли Лу. — Дорогие вам люди еще могут быть живы. — Нет, — Шулинь не хотел с ней говорить, это его утомляло. Он прикрыл глаза, чтобы пестрота не беспокоила его. Нет, все они сгинули в красном тумане: мать, так желавшая его смерти, друг, хотевший его убить в миг триумфа, названый брат, все-таки разрушивший его стройный изящный план… Даже если последние двое живы, он для них мертв — злодей, убийца, нарушитель устоев, посягнувший на святыню — на государство, пошедший против всех живых людей Поднебесной… Он впервые ощутил бесконечную глубину своего одиночества. Раньше с ним были его построения, его тонкие конструкции, его ненависть, его месть. И вот прежнее осталось позади. Кто он теперь? Живой труп? Как возможно жить после смерти? Зачем? Для чего? — Идемте с нами, господин Гу, — предложила Ли Лу. — Отдохнете у нас, а завтра поищете своих близких. Ему все равно больше некуда было идти. Не потому, что у него не было дома, а потому что его путь окончился. Хотя аптекарь жил небогато, для господина Гу нашлась отдельная комната. Ли Лу принесла ему рис с чаем и следила, чтобы он ел. Шулинь не знал, как относиться к этой навязчивой заботе. Такое с ним случилось впервые в жизни. Впервые с тех далеких времен, когда он жил в деревне Моло. *** Вкус риса с чаем всегда сопровождался воплями младенца. Когда у малыша Кужо болел животик, он непрестанно плакал, и у матушки не было возможности что-то приготовить, она давала Шулиню рис с чаем. Или отправляла к бабушке Гэ. Бабушка Гэ жила небогато, но для своего любимца, для маленького принца Шулиня готовила самое дорогое блюдо: рис с чаем. Именно ее забота всегда была такой настойчивой, такой теплой. Он столько лет запрещал себе помнить об этом, потому что в ту ночь ничего не стало. Ни горячих рук, пахнущих сеном и козьим молоком, ни мягкой застиранной одежды, когда-то окрашенной мареной, но потерявшей со временем цвет, ни непрошеной назойливой ласки, которой так не хватало Шулиню, от которой он не мог отказаться, как бы ни казалось это стыдно перед сверстниками. Как бы он ни отстранялся, ни ершился, бабушка Гэ знала, что он ждет ее объятий и поцелуев. Только она понимала его и прогоняла его одиночество. Он почти не говорил с ней. Она сама говорила, пела, рассказывала без конца, трепала его по волосам, угощала орехами и жужубами… Шулинь вдруг понял, что плачет. Слезы капали в плошку с рисом, а он никак не мог остановиться. С тех пор, с той страшной ночи он не смел вспоминать, он заполнил эту дыру холодным страхом и ненавистью. Но лед треснул, воспоминания вышли из берегов, унося остатки хрупкой брони. Это далекое, давно забытое тепло обжигало так больно. — Господин Гу, что с вами? — забеспокоилась Ли Лу. Она все еще тут, эта утомительная особа. Ее голос вернул его к действительности. — Все в порядке, — отозвался он равнодушно и, принявшись за еду слишком поспешно, поперхнулся. Ли Лу тут же кинулась хлопать его по спине, маленькой горячей ладошкой пробивая брешь в его каменной пустоте. Наконец он перестал кашлять и доел свой несчастный рис. Ли Лу подхватила чашку и собралась было идти, но Шулинь обратился к ней: — М-м, э… Я могу купить в вашей лавке кое-какие травы? — Ох, боюсь, сегодня уже не получится, господин. Отец лег спать, а без него, сами понимаете… Впрочем, если это что-то важное, если вам необходимо принять какое-то лекарство, я могу разбудить отца. — Нет, не стоит, — Шулинь махнул рукой. Он боялся своих кошмаров и уже много лет не ложился спать, не выпив составленное им самим снотворное, не насыпав в курильницу кору магнолии и шелковой акации, ароматный сандал и кусочки смолистой древесины аквиларии. Однако ему так хотелось, чтобы его наконец оставили в покое, что он решил пренебречь этой привычкой и лечь в постель, надеясь на усталость, дающую возможность спать без снов. Увы, не тут-то было. Ему приснился тот самый страшный сон, который он ребенком видел наяву и который мучил его почти каждую ночь, пока он не сумел изобрести свое лекарство. Алое облако, мертвецы, застывшие в разных позах, человек в плаще, ищущий среди трупов мальчика с заколкой из красного сандала. Он снова онемел и окоченел от ужаса, он притворялся мертвым, но никак не мог перестать дышать, а человек все приближался и приближался к нему в своем черном капюшоне, под которым, как помнил Шулинь, не было ничего, кроме едкого ядовитого дыма. Но на этот раз внезапно поднявшийся ветер откинул капюшон, и Шулинь лицом к лицу столкнулся с самим собой. Он увидел так близко свое мертвое неподвижное лицо, что, задохнувшись, проснулся. До утра было еще так далеко! Его знобило: он никогда не отличался крепким здоровьем, да и волнения и переживания последних дней, и обильный дождь после непривычного бега сказались на его самочувствии. У Шулиня начался жар, и, раздвигая его липкую пелену, в сознании проступали непонятные тяжелые образы. А надо всем этим коловращением, тонущем в красном тумане, гордо и неколебимо возвышалась его мать — вдовствующая императрица.