***
Быть директором знаменитейшей (и единственной) магической школы во всей Великобритании — тяжкий и неблагодарный труд. Вынужденная изоляция и удаленность от больших дорог заставляет цифры в накладных перемахивать четырехзначные значения, а бесконечный поток бумажной работы вызывает острую головную боль и перманентное чувство усталости. Финеас считал свое назначение удачей — какой престиж, какая слава, какой авторитет! Все прочие, видимо, считали его назначение проклятьем. Пф! Пустоголовое стадо, хлебом не корми дай выразить свое многоумное никому не нужное «фи»! Да, ему было плевать на учеников (он еще со времен преподавания уяснил, что дети — неблагодарные, своевольные эгоисты, в чьи головы знания можно вбить только кувалдой строгости и дисциплины). И да, его не особо волновали судьбы преподавателей (они уже не дети, в конце концов! зачем за ними следить?). Но смотрите — новые метлы, новые столы в большом зале, ремонт запустевших этажей, замена части старого водопровода и прочее, прочее, прочее — все это появилось благодаря его трудам! Его связям! Кто еще из бывших директоров был на короткой ноге с Министерством? Кто еще из них был вхож в личный круг министра магии? Кто еще способен столь же быстро и эффективно поправить финансовые проблемы школы?! С самого начала Финеас был готов к тому, что ему будут завидовать, что его труды не будут оценены по достоинству (по крайней мере, при жизни), что он обречен вести борьбу в одиночку против всего мира… Однако к чему он точно не был готов, так это к повальному снисхождению со стороны преподавательского состава и наплевательскому отношению учеников к его фигуре. Фигуре директора! Они смеются над ним! Он что для них, клоун?! «Все дело в вашем возрасте, сэр, — объяснил ему один из портретов, когда он спьяну начал рассуждать об этом вслух. — Одни помнят вас ребенком, которого много лет учили. Другие — одногодкой, с которым много лет учились. Будьте терпимее и ласковее, и они к вам потянуться!» Терпимее? Ласковее?! Он — наследник древнего и благородного рода Блэков, и он не намерен церемониться с бывшими одноклассниками и профессорами! Он — их глава, и они должны ему подчиняться! Должны! Ну объясните им это кто-нибудь… — Как вы себя чувствуете, профессор Блэк? — заботливо спросила профессор Уизли, стоило ему спуститься из своего кабинета. — Не болит голова? — Счастлив, что вам уже лучше, господин директор, — мягко произнес профессор Фиг, встретив его в коридоре. — Молю вас, берегите себя. — Вижу, вы уже оправились, сэр, — иронично заметил профессор Шарп, столкнувшись с ним около лестницы в подземелье. — Удивительно. Дерево у ящиков крепкое. — Рада, что вы в порядке, профессор, — быстро проговорила мадам Когава. И тут же: — Не хотите ли поговорить о квиддиче?.. — Ох, какая ужасная шишка! — воскликнула грязнокровка Чесноук, присаживаясь около него за завтраком. — Нужно как можно скорее избавиться от отека! Я обязательно сделаю для вас особую припарку! — Благодарю, — цедил Финеас сквозь зубы каждому. Пока очередь не дошла до его нового знакомого. Тут он уже не выдержал. — Я в полном и безоговорочном порядке, спасибо, спасибо! — рявкнул он, не успел нахал открыть рот. — Не надо мне ни советов, ни сочувствия! Я прекрасно себя чувствую! Прекрасно! — Отрадно слышать, сэр, — приподняв бровь, хмыкнул Борис. — Ну раз так, вот вам письмо из Хогсмида. Знакомый почтальон просил передать. Хорошего дня!.. Красивый галстук у вас. Очень красивый. Не успел Финеас сверкнуть на него глазами, как бугай уже ускакал. Для своей комплекции двигался он поразительно ловко (когда хотел). Решив не откладывать дело в долгий ящик, директор вскрыл письмо сразу, как оказался в своем кабинете (очень скоро). И едва не застонал от досады. «Дражайший брат…» Элладора, гиппогриф ее раздери. Милая сестрица настаивала на личной встрече в ближайший уикенд. Уверяла, что дело «не требует отлагательств» и что речь идет «о вещах крайне важных для благополучия всей нашей семьи». «Только бы речь не об Иоле, — молился Финеас, придумывая ответ. — Только бы не о ней». И трижды проклял свою прозорливость.***
Встреча с сестрой состоялась в доме ее «близкого знакомого», и встреча эта была долгой, тягомотной и мучительной. «Камни и тряпки! — раздраженно размышлял Финеас, пока сестрица, ломая руки, талдычила о каких-то ожерельях и чепцах. — Все, что интересует женщин!» Плевать он хотел, кому достанется приданое Иолы: милой сестрице или дражайшей супруге. Это вычурное старье уже лет пятьдесят как вышло из моды. Очевидно, Элл надеялась, что брат поддержит ее притязания на заветные драгоценности — «мы как-никак одной с тобой крови!» Урсула считала так же, правда, уже из-за мужниного долга — «ты же не предашь нашу с тобой любовь?!» Любовь! Финеас фыркнул себе под нос. Благо, провожать милую сестрицу не пришлось — это сделал ее новоиспеченный кавалер. Худо, что по пути в Хогвартс его окликнул до боли знакомый голос. — Господин директор! — Борис улыбался во все тридцать два. — Какими судьбами?! Мужчина стоял на пороге «Трех метел» буквально в трех шагах от него (в распахнутой рубахе с засученными рукавами, с растрепанными волосами, переливающимися на солнце; на руках волосы светлые — Финеас впервые такое видел). Невозможно было проигнорировать. — В отличие от вас, — с достоинством промолвил директор, — мое личное время строго ограниченно возложенными на меня обязанностями. Они не покидают меня даже во внеурочные часы. — Какой ужас! — воскликнул Борис грудным раскатистым басом. — Что за кровожадные создания! Так не годится, сэр, мы обязаны спровадить их прочь — хотя бы на часок-другой. Огневиски уважаете? Финеас начал было отнекиваться, но потом подумал: «Да что я, в самом деле, не заслужил отдыха? Уж после все этой нескончаемой недели и встречи с Элл…» Гордо вскинув голову, директор Блэк взошел по ступенькам к пабу, а Борис чинно открыл перед ним входную дверь и довел до свободного столика. Народу было немного и все — на почтительном расстоянии. Борис свистнул хозяйку. — Ри-ри, как у нас с огневиски? — ласково спросил он (Финеаса аж передернуло). — Туго, дорогой мой, — ответила хозяйка паба голосом едва ли не ниже, чем у Бориса (только благодаря многолетней выдержке Финеас не выдал своего изумления). — Все разобрали, новую партию привезут завтра. — Холера, — поморщился Борис. Бросил внимательный взгляд на Финеаса. — Ну давай тогда пару пинт сливочного, закуску какую-нибудь и… то самое. Ты знаешь что. Борис вскинул брови, лукаво улыбнувшись. Хозяйка оглядела их двоих и улыбнулась в ответ. «Пару минут, дорогой», — сладко пробасила она и упорхнула прочь. Борис проводил ее глазами. — Душка, не правда ли? — ухмыльнулся он. — Мда, несомненно, — проговорил Финеас, чувствуя себя несколько неловко. — А что у нее… кхм… ну… вы понимаете. — Половое отклонение, — негромко ответствовал Борис. — Отклонение? — моргнул Финеас. — Скажем так, — помолчав, проговорил Борис. — Бывают ситуации, в момент рождения, когда не совсем понятно, кто перед тобой — мальчик или девочка, — взгляд у него стал тяжелым. — Колдомедики решили, что перед ними девочка. Они ошиблись. Финеаса передернуло. Какой кошмар! Его никогда не интересовали… подобные темы (он в принципе боялся разного рода хворей; из-за Сириуса, во многом), но краем уха он слышал о подобных несчастных и о методе… исправления их недостатка. «Хирургия. Бр-р-р. Дикость. Сразу виден магловский подход!» — Ни слова об этом, — внезапно отчеканил Борис — хозяйка как раз возвращалась. — За кого вы меня принимаете? — возмутился Финеас. — Я знаю когда — и о чем! — можно говорить, а когда… Благодарим, мадам! — Отрадно слышать, сэр, — серьезно сказал Борис и улыбнулся хозяйке. — Госпожа Мирабель передает привет своей «милой Незабудке». — Ну, что она за прелесть, скажи? — протянула хозяйка, величаво возвращаясь к стойке. — А личико — будто ангелы лепили… С этим тяжело спорить. Чесноук хорошенькая, несмотря на магловское происхождение. Финеас, конечно, к ней бы и пальцем не прикоснулся, но… К слову. — Борис, позволите личный вопрос? — спросил директор невинным тоном. Борис кивнул. — Кем были ваши родители? — Полукровка, — прямо ответил Борис, заглянув ему в глаза. — Я полукровка. Можешь не переживать. — Переживать? — Финеас ощутил раздражение пополам с… с… «Вот ведь наглец». Борис загадочно улыбнулся и отпил пива. Завязался почти светский разговор. Борис прибыл в Англию несколько месяцев назад, под зиму. Поселился в Хогсмиде и перебивался с работы на работу, пока не встретил мадам Чесноук, которая порекомендовала его в помощники завхозу. «Я знаю, что вы печетесь о своих питомцах, а потому спешу сообщить — обстоятельства той встречи были весьма… щекотливыми, — вкрадчиво произнес Борис. — Чудом все обошлось миром, но теперь я побаиваюсь за детей. Люди из шайки Руквуда становятся все наглее и опаснее…» Финеас скривился. Виктор Руквуд — подгнивший отросточек уважаемого семейства, авантюрист, картежник и успешный прожигатель жизни. Они были погодками, учились на одном факультете, но близки так и не стали. «Вик даже в детстве был пронырлив и чрезмерно самоуверен, — заметил Финеас. — Общаться с ним, все равно что вести дела с гоблином. Никогда не знаешь, когда получишь нож промеж ребер». И да, он согласен с Борисом. Одно дело, когда чистокровный волшебник ставит маглорожденную на место, другое — когда задевает всех, в том числе одного с собой положения. Это как минимум некультурно. А как максимум… — Пусть только явится сюда, — уверенно вскричал Финеас (он слегка запьянел), — я мигом разъясню ему, куда и как он должен пойти и что именно там сделать! Все в пределах приличий. Сам-собой. — Само собой, — повторил Борис, пьяно улыбаясь. — Ну довольно об этом. Давайте перейдем к чем-то более приятному. Например… Легким, будничным жестом мужчина откупорил полупрозрачную молочно-сизую бутылку, стоявшую все это время поодаль. Его глаза хитро посверкивали. — Совершенно особенная вещь, — проговорил Борис с глубокой нежностью. — Я, знаете ли, не большой мастак в зельеварении. И с гербологией у меня так себе. Но к кое-чему я все же имею несравненный талант. И это, — он постучал костяшкой по стеклу, — прямое тому доказательство. — Что это? — Финеас вытянул шею, подозрительно сощурившись (намеренно). — Водка? — Самогон! — заявил Борис, торжественно разливая белесую жидкость по рюмкам. — Домашний дистиллят тройной прогонки, настоянный на высушенном корне мандрагоры. Очень мощная вещь. Не забудьте заесть. — Мандрагоры?! — Финеас даже слегка протрезвел. — А это… н-не опасно? Мандрагора, она же… ну, это… — Не боитесь, — отмахнулся Борис, подвигая к нему рюмку. — Если что, сгинем вместе. Пить надо залпом. — Ага, — кивнул Финеас, неуверенно обхватывая стекло. — В с-смысле хорошо. — Ну, — Борис протянул к нему свою рюмку. — За вас, дорогой сэр! За встречу! Стекло ударилось о стекло, и Борис опрокинул стопку. Финеас из врожденной осторожности подождал пару секунд и только после этого выпил. Эффект был моментальным. Жидкий жар прошил до самого нутра, из глаз брызнули слезы, и в горле моментально запершило. Финеас закашлялся и споро потянулся за закуской. Сунув ее в рот, не почувствовал вкуса — внутри все горело. — Ух! — Борис утер глаза и шмыгнул носом. — Бр-р! Хор-р-рошо! — Мгм, — Финеас силился проморгаться. — Да. Кхм-кхм. Весьма… впечатляюще. — Еще по одной? «Нет!» — должен был сказать уважаемый директор древнейшей и известнейшей школы Чародейств и Волшебства. «Только по одной» — ответил Финеас Найджелус Блэк. И они выпили еще по одной. А потом еще. И еще. Вскоре стопкам потерялся счет, а мир вокруг стал во много раз проще и приятнее. Он заказал еще закуски (даже спросил, какую Борис предп… предч… пред-по-чи-та-ет, во!) и еще немного пива. «Незя смешивать», — ухмыльнулся Борис, на что Финеас махнул рукой. Правила не для него! Уж точно не сегодня! Светлые волосы казались золотистыми в теплом свете светильников. Руки такие длинные, сильные, а губы… «Полные, темные. Красивые. Он весь красивый», — Финеас наконец-то осмелился это признать. Да, Борис был красив. Грубой мощной мужской красотой. И голос у него что надо, и говорит вещи правильные. Умный! Когда еще такого встретишь? «И хочет меня, — он видел это по глазам. — Будь я проклят, но этот наглец хочет меня!» — Я зна-а-аю, зачем ты все это затеял, — заявил Финеас под вечер, когда они уже уходили из Хогсмида. Точнее, он уходил. Борис шел в свой съемный дом на окраине. — Я понял это еще тогла, в моем кабнете. Я все понял! — Еще бы, — фыркнул Борис, придерживая его за локоть. Он выглядел на порядок лучше — видно, хлебает настойку не в первый раз. — Ты умница. Хоть и зараза. — Не знаю, что эт значит, — пробормотал Финеас, не переставая ухмыляться. Забавно, если он встретит кого-то из преподавателей. Пусть только посмеют сказать, что он пьян или что он… пьян! Он быстро их всех поставит… ну, это, как там надо ставить. — Но я уверен, что что-т плохое. Дерзишь вышстоящим? Не пойму, ты — свсем глупец? Или просто отча-анный малый?.. Слово — первая искра заклинания, сорвавшаяся с кончика палочки. Его резко толкнули в бок, прижали спиной к чему-то твердому. Все закружилось. Стало темно. «Навес?.. Стена?.. Где?..» Широкая мягкая ладонь спасла затылок от удара (шишка! осторожней!). Другая скользнула к поясу, крепко стиснула. «До чего сильный… До чего высокий…» Пальцы вплелись в волосы. Сжали. Перед глазами поплыло. Горло высохло. «Вот ведь…» Челка мазнула по щеке. Щетина потерлась о бороду. Дыхание обожгло губы. «Наглец…» Финеас даже не подумал сопротивляться. Упаси Мерлин! Борис целовался страстно, обстоятельно, так, как его не целовали уже лет десять или пятнадцать. Он не собирался упускать такой шанс! Скользнув рукой по широким плечам, Финеас притянул его ближе. — Скажи, что нас не видят, — чуть оторвавшись, выдохнул он. — Не, — Борис мотнул головой. — Я наложил чары. — Хорошо, — шепнул Финеас. И сам потянулся навстречу.***
Баловаться запретными связями Финеас начал еще в школе. Обручальное кольцо и брачный венец с ранних лет ждали его у алтаря вместе с давно отобранной невестой. Но до свадьбы было еще несколько лет свободной жизни, и юноша стремился потратить их с пользой. Его не пугали эксперименты. Ничуть не смущал пол партнера. Да, если кто-нибудь узнает, ему несдобровать — но оттого еще слаще и острее. Финеас успел опробовать всякое. Немудрено, что брак быстро ему опостылел. А поступок новообретенного подчиненного — привел в настоящий восторг. Наконец-то! Пылкость, настойчивость, трепет! Давно он не испытывал подобного. «Так значит отчаянный, — с довольной улыбкой протянул Финеас, когда горячие губы перешли на его шею. — Чудесно». «Мгм, — промычал Борис. И все льнул, терся, ласкался к нему. — К вашим услугам». «Стесняюсь спросить, каким именно, — поборов острый приступ желания, Финеас упер руку ему в грудь. — Довольно. Вы меня скомпрометируете». «Ишь ты, — фыркнул Борис, послушно отпрянув (напоследок успев чмокнуть в ухо). — Какое слово смог выговорить». «Ваше рвение необходимо направить в правильное русло, — заметил Финеас, погладив щетинистую щеку. — Где, говорите, ваш дом?» «Э нет, сэр, — Борис покачал головой и отступил назад. Весь потный, красный, и как смотрит… — Так не пойдет. Я вас слишком уважаю, чтобы брать вот так, спьяну. Давайте хоть глаза продерем». «Разумно», — помолчав, согласился Финеас, и Борис отпустил его. Даже проводил до выхода из Хогсмида. Дальше директор пошел один — ему было одновременно приятно и вредно. Приятно, потому что к нему отнеслись с должным пиететом. Вредно, потому… «Матильда! До самого утра меня не беспокоить! Даже если воскреснет Артур или сам Мерлин — меня нет! Ясно?» Не дожидаясь ответа уставшей и немного взволнованной женщины («Вас не было так долго! Мы боялись, что!..»), Финеас юркнул наверх, в спальню. И провел половину ночи без сна. На следующий день, приведя себя в божеский вид и покончив с утренней почтой, директор потребовал профессора Уизли передать завхозу, что ему нужен человек для того, чтобы перенести кое-какие вещи на нижние этажи — «в том числе мою любимую статуэтку демимаски с мраморной луной. Особенно ее!» Нет, Скроуп не может помочь, он отослал его «по семейным делам». Да, он знает, что завхоз, скорее всего, «не найдет на это времени», ему все равно. Это же просто предлог, Матильда. Нужно быть хоть чуть-чуть прозорливей… прямо как Борис. Пришел, скромный и тихий, только глаза сверкают. — Господин директор, сэр, — смиренно произнес он. — Мистер Мун… Финеас оборвал его одним взгляд и жестом поманил за собой. Миновав горгулью, они поплутали немного по коридорам, пока не нашли далекий темный уголок. Здесь даже Пивза не слышно. Прекрасно. — Нам, — вышло хрипловато, и Финеас прочистил горло, — нам следует поговорить. О том… что произошло прошлым вечером. — Да, господин директор, — произнес Борис не в меру скорбным голосом и глубоко вздохнул. — Прошу меня простить. Я вел себя отвратно. Должно быть, вы очень жалеете и теперь… — Что? Нет! Я… — в голубых глазах мигнул лукавый огонек, и Финеас нахмурился. — Наглец! Нечего ломать комедию, дело серьезное! — Да что серьезного-то, сэр? — улыбнулся Борис и с убийственной прямотой выдал: — Давно у вас не было? — Что? — опешил Финеас. — Какое это?.. — Самое прямое, — улыбка превратилась в ухмылку, Борис оперся спиной о стену. — Так как? Давно? — Весьма, — проговорил Финеас наконец (семейные обязательства не в счет). Ему почему-то стало стыдно. — А у вас? — Аналогично, — беззастенчиво сообщил Борис и развел руки в стороны. — Тут и ответ. Долгое воздержание, нудная работа. Вы — красивый, я тоже вроде ничего… Вот и зачесалось. — Фи, какая пошлость, — поморщился Финеас (для вида — ему понравилась борисова прагматичность). — Впрочем, что еще ждать от грубого мужлана. — Сказал изнеженный аристократик, — фыркнул Борис и, не дав Финеасу всласть повозмущаться, спросил: — Ну что, когда встретимся? Финеас немного помолчал, морща лоб. Делал вид, что раздумывает (он-то давно все придумал, у него для этого были целые полночи и все утро). — Провести вас в мой кабинет равно нарваться на неудобные вопросы, — произнес он, сложив руки за спиной. — Мне не нужны досужие сплетни, мое положение и так не слишком устойчиво. Как насчет вашего дома? Он достаточно… комфортный? — Стоит у окраины, под деревом, — Борис загибал пальцы (длинные, шершавые, мосластые). — Есть душ, ванна, горячая вода, спальня с кроватью… Кровать широкая, с периной, перина с гагачьим пухом… — Звучит неплохо, — заносчиво подытожил Финеас. — В таком случае сегодня, через час после ужина. — Около десяти, — Борис задумчиво покусал губу. — Мистер Мун может послать в ночной обход… Ничего, один денек перетерпит. А вы легки на подъем, — снова кривая ухмылка. — Уважаю. Деловые люди мне нравятся. — Взаимно, — тонко улыбнулся Финеас. Приятные у Бориса комплименты. Своеобразные, но приятные. «Интересно, все русские такие?» — В таком случае в вашем доме, в десять пополуночи. Напомните адрес… Борис напомнил — и впрямь окраина. Парочка вежливых ничего не значащих фраз, и они разошлись в разные стороны. И только ладони отчего-то потели, и под грудиной что-то давило и жгло. От вопросов заместителя Финеас увильнул просто и изящно. Сказал, что отослал «криворукого мужика» прочь — «довольно с меня одной шишки!»***
Чем ближе становился назначенный час, тем менее уверенным себя чувствовал директор. За ужином он съел едва ли пол-ложки и выпил едва ли один кубок. Горло сухое, и желудок бунтует — ничего не лезет. Титаническим усилием воли Финеас смог дождаться окончания трапезы и даже произнести короткую речь («Кхе-кхе. Завтра тяжелый день! Все быстро в кровати!»), после чего поспешно удалился в кабинет. Там его уже ждала одежда попроще и плащ поскромнее (не идти же в сельский дом в дорогом сюртуке с шелковым галстуком!), так что сборы не заняли много времени. По дороге сомнения налетели на него порывом сырого ветра (мордредовы запреты на трансгрессию внутри замка!). Эта майская ночь была на удивление темная и холодная. Тучи заволокли небо. «Еще дождя не хватало», — поморщился Финеас. Его тревожили очень неприятные мысли. «Поди пойми, кто из нас больше рискует — я или он?» Что ему следует испытывать: гордость и удовлетворение (Борис должен быть польщен, что такой, как он, нисходит до его общества) или раздражение и стыд (пробирается во мраке к какой-то халупе, собираясь предложить себя не пойми кому — чем он лучше продажной девки!)? А тут еще само действо… Предвкушения никакого, а уж возбуждения и вовсе не было ни в одном… органе. «Только бы не опозориться. Не хватало еще, чтобы этот мужлан надо мной смеялся!» Придерживая капюшон, то и дело оглядываясь, Финеас дошел наконец до нужного дома. Это был двухэтажный коттедж, слегка скособоченный и рассохшийся, под раскидистой старой липой. Дорожка из гравия привела к низенькому крыльцу. Крепкая дубовая дверь была покрыта зеленой краской. Над ней висел крохотный фонарик. В доме горел свет. Финеас сглотнул, смочив горло. Дверь открылась, не успел он даже постучать. — Я тебя видел, — прямо с порога выдал Борис. Волосы влажные, рубашка раскрыта, штаны мягкие, домашние, в темных глазах пляшут блики от огня в фонаре… Все проблемы по части возбуждения вмиг улетучились. Мягко схватив за руку, Борис утянул его в прихожую. Внутри было довольно уютно: деревянный натертый пол, покосившиеся стены, выкрашенные новой светлой краской, причудливые картины, маленькие коврики, приличная, хоть и потертая мебель, немного зелени. Здесь пахло старым деревом, воском и землей. Дом как дом. Не богатый, не бедный. Сносно, пойдет. Финеас снял перчатки (у него вечно мерзли пальцы) и протянул их Борису. — М-м, — губы сами собой растянулись в улыбке, — вижу, ты подготовился. На широком деревянном столе посреди главной комнаты стояли две бутылки вина и немного съестного: жареное мясо, зелень, шоколад, конфеты, фрукты… На плечо легла тяжелая теплая рука. — Это потом, — хрипло произнес Борис. — На сладкое. Давай-ка плащ, я повешу. Плащ, ну-ну. А после него жилет, рубашку, штаны… Знаем мы вас. Бросив надменный взгляд через плечо, Финеас распустил тесьму. Давящий под горло жар нарастал с каждой секундой. Не дожидаясь приглашения, Финеас поднялся по лестнице наверх. Ступени едва слышно скрипели под ногами. Кровать старомодная, покрывала новые (уж верхние точно). Ловкая рука скользнула по ремню к золоченым пуговицам… — Я сам, — резко бросил Финеас, расстегивая жилет. — Ты помнешь. — Зараза, — фыркнул Борис. И улегся на кровать, заложив руки за голову, как есть, в одежде. Стопы только голые. Широкие, грубые, чисто мужицкие… Финеас отвел глаза. Снова стало стыдно. И жарко. Вот ведь… — Думаю, не нужно говорить, что все, что произойдет в этой комнате, никогда не выйдет за ее пределы, — напряженным тоном произнес он. — Никто никогда не узнает о том, что я здесь был… Даже нет, не так. Меня здесь не было! Это ясно? — О чем вы, сэр? — глаза лукавые, улыбка кривая. — Не понимаю. — Ни слова о том, что произошло. Если я узнаю, что ты хоть кому-то посмел брякнуть что-нибудь… неподобающее, знай, у меня есть очень — подчеркиваю! — очень могущественные друзья. Я обладаю мощными связями. Добеги ты до края мира, даже там… — Какой пафос, — фыркнул Борис. И рывком встал. — Не боись, я нем, как могила. И люблю тебя щас, — выдохнул он, обхватив сзади, — как кот кошку. Никому не скажу. Никогда. Это только мое. Только наше. «Наше», — эхом пронеслось в голове, и Борис поцеловал его. Губы, шею, живот. Встал на колени. Если Финеас неловкими пальцами возился с завязками кучу времени, Борис разобрался за долю секунды. Одним движением. «Придушу», — шикнул Финеас, но потом язык мазнул по линии волос на лобке, и он об этом забыл. Подумаешь, штаны. Они все равно ношенные. И рубашка, и ботинки. «К Мордреду. Я за этим их и надел». На комоде горела масляная лампа. На кровати лежало плюшевое покрывало. Рубашка с Бориса никак не хотела слезать. От него пахло чем-то горьким, какими-то травами. Свежей землей. Губы теплые, сухие. Руки ласковые… Финеаса толкнули на подушки, и весь мир поплыл. Темно, тихо — только хриплое дыхание да глухой стук в ушах. Борис весь твердый, но мышц не видно. Видны волосы — светлые, жесткие, курчавые. — Можно по имени тебя? — выдохнул Борис, куснув за ухо. — Глупо как-то. Директор-директор. Попахивает шарадой какой-то… — Наглец, — ухмыльнулся Финеас, поцеловав его в шею. Сильная она, мускулистая. Но где мускулы?.. «Чувствую, а не вижу». Плевать. Все равно мрак. Ночь. Душно. Рука скользнула в подштанники. Стиснула, провела раз-другой. Мордред. Финеас, тяжело сглотнув, поспешил вернуть услугу, сунул руку в штаны… и замер. Фыркнул, откинув волосы назад. — Никакой скромности, — чопорно прохрипел в висок. — Нужна она, — отмахнулся Борис и зарылся лицом ему в шею. — Такая красота — когда тут скромничать? Красота. Ну, наконец-то. Финеас невольно зажмурился, поцеловав потное плечо. «Как я тебе?» — шепнул он игриво. Как запах? Как жилет? «Хорош, — ухмылка на коже. — Весь хорош. До боли прям». Любопытно узнать, в чем конкретно… Одежду — в сторону, фантазию — в полет. Борис большой, горячий, страстный. И руки у него ласковые, и масло наготове, и язык юркий, и никакой, совершенно никакой брезгливости. В глазах полыхнуло, рассыпалось искрами. Ох, как он скучал по этому! Как скучал!.. Когда все закончилось, Финеас, тяжело дыша, растянулся на животе, подсунув руку под подушку. Мир зыбкий как сон. Во рту влажно и горячо, в горле сухо. Волосы слиплись, пара локонов небрежно упала на лоб. Хорошо. Как же хоро… Эй! Финеас едва успел перехватить наглую ручищу. — Какого Мордреда! — взвизгнул он, оглянувшись через плечо. — Не смей! — Да брось, — улыбнулся Борис, сверкая глазами. — Один раз живем. Я ж аккуратно. — Я сказал, нет! — зыбкая пелена осыпалась песком. Одно дело ублажать руками, но совсем другое!.. — За кого ты меня принимаешь?! — За того, кого надо вылюбить до потери пульса? — Борис мягко погладил его свободной рукой от шеи до поясницы. Финеас попытался вырваться, но он его придержал. — Ну, все-все, перестань. Хочешь пари? — Нет!.. Какое? — Позволь мне убедить тебя, — Борис поцеловал его в бок. — Никаких… посягательств дальше положенного. Даю слово. Серьезное предложение. Финеасу пришлось лечь на бок, чтобы его обдумать. Борис весь перед ним: покрасневший, взъерошенный. Молодой. У них где-то лет десять-пятнадцать разницы, и теперь это особенно заметно. «Зубы белые. И пахнет приятно. А уж когда кончает…» Как закатывает глаза, как вздыхает, как постанывает — от одного воспоминания кровь бурлит, и ладони потеют. Пальцы липнут друг к другу. — Хорошо, позволяю, — вздернув нос, произнес Финеас. — У тебя, хм-м-м… пять минут. Не успеешь — до самой полуночи будешь ублажать меня ртом. Ясно? — Кристально, — громко, вслух. «Тоже мне наказание…» — тихо-тихо, в сторону. Рука уложила обратно на живот. Провела по боку. Погладила (Финеас дернулся — щекотно!). Губы прижались к загривку, язык скользнул к позвоночнику. И резко исчез — появился под коленом. Левым, правым. Умелые руки помассировали икры. «Усыпить меня решил?» — сонно подумал Финеас, когда они перебрались на спину, поясницу, ягодицы… Развели их в стороны. Страх с возмущением ужалил горло. Но нет. Ничего. Просто горячее, влажное, мягкое. Просто раз, другой, третий. И все так, мазками, еле-еле, нежно-нежно, аж до скрежета… Мордред! — Ну так что? — спустя бесконечность искусной пытки. — Передумал, нет? «Ублюдок!» Извернувшись ужом, Финеас как следует треснул Бориса по шее, обвил плечи и впился в губы. Наглец, мерзавец, сволочь!.. Лодыжки никак не хотели сцепляться — скользко, пот мешает. Борис помог, придержал. — Потом я, — упрямо выдохнул Финеас, принимая первый палец. — Ты понял?! Я! — Конечно, конечно, — шептал Борис как в бреду. Из него ушла вся спесь, все ехидство. Остались только исступление, упоение. — Все, что хочешь. Финеас. Фень. Феня… И до чего нежно, до чего искренне. Аж не по себе. «Вот так, — гордо, с трепетом подумал Финеас, зацеловывая загорелое раскрасневшееся лицо. — Меня еще могут хотеть! Мной ещё могут восхищаться!» Первый рывок — горячо, колко, тяжко. Десятый — легко, влажно, жарко. Какой-то… неважно какой — хорошо. Исключительно. Безмерно. Хоть на коленях, хоть в объятиях, хоть согнувшись в три погибели. «Хорошо, что согласился, — думал Финеас, когда они поменялись. — И правда — живем один день. Один. Зато какой!» Под ним Борис впервые закричал. Густой раскатистый звук, как удар летнего грома, пробрал до костей. Тут волей-неволей улетишь в поднебесье.***
— Как вино? — М-м-м, неплохое. Домашнее эльфийское, конечно, лучше, но… «Да-да, продолжай, я верю», — говорили голубые глаза. Снова ехидные, искрящиеся. Снова слегка раздражающие. «В этом есть особый шарм, — подумал Финеас. — Озорство всяко лучше дутой бравады». Мужики, похожие на Бориса, любят прилгнуть или без повода чем-нибудь похвалиться, их еле заткнешь. Борис не такой, его внешность обманчива. Он много слушает, мало говорит. И взгляд у него острый, внимательный. «Хорошее он приобретение. Очень хорошее». Борис лежал на кровати, растянувшись во весь рост. Финеас бродил по комнате, накинув плюшевое покрывало («подарок хозяйки, она во мне души не чает») на плечи. Обычно после соития ему хотелось либо спать, либо что-то делать. Скоро полночь, а завтра занятия — так что пришлось поневоле выбрать второе. Не ложиться же ему здесь! — Хочешь шоколад? — Хочу. — Ну иди принеси. Он внизу. Пауза. Медленно сведенные брови. «Да что ты себе?!..» — Ну ты точно кот, — ухмыльнулся Борис, вставая с кровати. Приобнял и мягко поцеловал в щеку, дернув за бородку. — Такой красивый, когда злишься. Споро сбежав по лестнице, он скрылся из виду, оставив Финеаса одного. Размышлять. «Что теперь с ним делать?» У него так давно не было любовника, что он уже и забыл, как действовать в таких случаях. «А если поползут слухи? Моей репутации конец!» Раньше надо было думать, дурак. Теперь… Борис застал его в кресле, завернувшегося в покрывало до подбородка. — То, что произошло… — выпалил Финеас, дав петуха. — Было прекрасно, — прервал Борис. Подошел, сунул чашечку с шоколадом в руки и приспустил покрывало с плеч. — Не надо ничего портить. Завтра себя погрызешь. Грызи пока ложку. Или ножку — вон, на комоде поднос. Жаренная в соусе курица, конфеты с патокой, орехами и изюмом, немного зелени и чуть-чуть фруктов для улучшения пищеварения. Самое то под полночь! — Мне пора, — собравшись с силами, сказал Финеас. Он стоял у окна, в окне — только тьма да ветви старого дерева. — Уже поздно. — Погоди, — слегка взволнованно. — Иди сюда. — Я не хочу после еды заниматься… — Я тоже. — Борис сел на край кровати, обнял его за пояс, прижался щекой к животу (с жирком, сидячая работа сказывается). Вздохнул. — Просто хочу тобой налюбоваться. В груди екнуло. Финеас неуверенно погладил его по волосам. Мягкие-мягкие, как подшерсток. «Нет. Мне мало, — осознал он с ужасом. — Мало одного дня. Еще. Хочу еще!» С этой мыслью он поцеловал светлую макушку, с ней же вырвался из объятий и принялся одеваться. «Отвернись», — попросил, заметив пристальный, внимательный взгляд. Ему было неловко, он злился. «Все должно быть не так! — думал, пока Борис провожал его до двери. — Это должно было быть легко! Ушел — и забыл! Что, Мордред дери, пошло не так?» А главное, это касалось только его. Борис… Затормозил его прямо у двери резким «стой». Даже за руку схватил. Долго вглядывался в лицо. У самого оно — мрачное, жесткое, напряженное. Сердце забилось чаще. Мысли носились в голове, как ошпаренные тараканы («Зря не взял палочку. Черт возьми, как можно было так!..»). Борис успокоил их влет. — Черт подери, — выругался он. — Крепко ты меня охмурил. И поцеловал. Как целуют на прощанье — сильно, жарко, долго. Руки стиснули локти до хруста. А тяжесть пропала. Улетучилась вмиг. Аж голова закружилась. Нырнув языком ему в рот, Финеас отпрянул. Вскинул подбородок. Криво ухмыльнулся. — Наглец, — протянул он довольно, как низзл после банки сметаны. И, мазнув по мозолистой теплой ладони краем плаща, растворился во тьме.***
На следующее утро они случайно пересеклись в холле школы. Оба сонные, взъерошенные, с красными глазами и темными кругами под ними. У Бориса — заметными, у Финеаса — замазанными. — Господин директор, — Борис чуть дернул головой и пошел было дальше. — Борис Геннадиевич. Борис обернулся. О, это того стоило. Это выражение лица того стоило! — Доброго дня, — улыбнулся директор Блэк. Вскинул палец, будто что-то вспомнил: — Ах, да! Поздравляю! — Благодарю, — оправился быстро — лицо как камень. Только глаза сверкают. — С чем? — Ну как же — с повышением! Теперь вы на пару со Скроупом будете моим личным лакеем. Не все же поручения доверять домовому эльфу. Порой необходима сильная человеческая рука. — Голубые глаза загорелись пламенем, и Финеас едва сдержал довольный смех. — Не давайте ему спуску и помните — теперь я слежу за вами еще пристальней. Удачи! — И вам, сэр, — прохрипел Борис, глядя на него так, так!.. — Удачи, сэр. Храни вас бог, сэр.