Исключение

      Осаму вздыхает и треплет себя по волосам. Этот пациент в некой степени привлекает его, хоть и слегка неловко находиться рядом с ним.       Этот день выдался у Осаму тяжёлым.       Документы… Много документов. Другие пациенты и куча мелкой работы. Этого всего было так много, что у шатена просто не хватило времени на обед. А вечером начальство сообщило о ночном дежурстве. Это не входило в планы Осаму, но деваться некуда. Все остальные врачи либо болели, либо прикрылись семьёй, которая ждала дома. А вот его никто не ждал, из-за чего с просьбами остаться на ночное дежурство всегда обещались к нему.       К Фёдору молодой человек приходит вечером. Тихо стучится и слегка приоткрывает дверь на случай, если парень спит.

***

      Фёдор всегда спит довольно чутко, поэтому он просыпается, если к нему заходят санитары или медсёстры. Но, к собственному удивлению, у него получается уснуть заново. В этот раз Достоевский открывает глаза из-за того, что кто-то стучит.       Он смотри на дверь и встречает взглядом своего врача. Тот явно боялся в случае чего разбудить брюнета. Фёдор чуть улыбается от этого факта, ведь весь остальной персонал вообще никогда не волнует: спит пациент или нет. Сев на кровати, Достоевский потирает глаза. — Ой, — слышится из уст Осаму. — Я вас разбудил? Извините… — Неловко улыбнувшись, шатен проходит в комнату, закрыв за собой дверь. — Как вы себя чувствуете? Что насчёт Дамна? — интересуется он, присаживаясь напротив. — Самочувствие нормальное, а Дамна я не замечал, с тех пор как выпил лекарства, — Фёдор произносит это слегка хриплым после сна голосом. — Можете сказать, который час?       Дадзай слегка улыбается и смотрит на наручные часы. — Сейчас четыре часа вечера.       Достоевский удивлённо глядит на врача. Ему казалось, что прошло около часа. — Четыре? Много же я проспал… — Это даже хорошо. Насколько я помню, вы плохо спите, так что сон вам не повредит. Кстати, может, вы что-то хотите? Из еды чего? — Ну вообще… я не особо голоден. А что будут давать на ужин?       Не сказать, что брюнет был привередлив в еде, но и есть, что попало, он не горел желанием. — Хм, я не особо знаю здешнее меню, но, насколько помню, картошка и мясо.       Осаму неловко улыбается. — Картошка и мясо… достаточно приемлемо. — Фёдор удовлетворённо кивает. — Кстати, а для чего вам тетрадь? Вы что-то пишете? — Дадзай глядит на тумбочку, куда брюнет бросил бумагу с ручкой. — Да, я писатель. Возможно, слышали о произведении «Преступление и наказание». Оно достаточно известно.       Фёдор и впрямь пару раз замечал свои произведения в разных странах и городах, что ему очень нравилось. — Помню… И не только его. Дома у меня ещё множество ваших книг! А что вы пишите сейчас, Фёдор?       Осаму заинтересованно наклоняет голову, ожидая ответа. — Правда? И как вам? Понравилось? А сейчас… О мужчине с моим заболеванием. О том, как он живёт среди людей. Если хотите, можете почитать, что я написал за сегодня. Там, конечно, не с начала, но это лишь третья глава. — Хм, мне — да. Вполне интересные произведения. Даже как-то необычно видеть их творца перед собой. — Дадзай вновь неловко улыбается. — Я бы не отказался прочесть то, что только вышло из-под пера, можно сказать, великого писателя, собравшего большую аудиторию читателей. К тому же ваше мировоззрение меня заинтересовало.       Фёдор лишь усмехается в ответ на такой комментарий к его произведениям. — Прям уж великого? Спасибо. Тогда могу дать вам почитать. Надеюсь, вы не запутаетесь и поймёте написанное.       Достоевский тянется за тетрадью, а затем передаёт её врачу. Когда он говорил о том, чтобы Осаму не запутался, это можно было воспринимать и в прямом, и в переносном смысле. Так как брюнет много раз что-то зачёркивал, переписывал, иногда, возможно, забывал зачеркнуть и просто писал рядом. Но разобрать можно. — Конечно великого! — Осаму берёт протянутую тетрадь и открывает первые страницы. Приятный почерк. — Жаль, произведения печатают, а не издают написанными от руки.       Фёдор закатывает глаза в ответ на реплику врача насчёт великого писателя. Конечно, он достаточно известный, но не великий же. Хотя, возможно, в будущем он им станет. — Спасибо. Меня с детства приучали писать ровно и красиво. Не узнаю себя, если напишу что-то криво.       Достоевский притягивает ноги к себе, обнимая их руками. — Фëдор, а можно звать вас менее формально? Федя там… Да и, в общем, как вам тут? Беспокоит что-то? Могу постараться это решить. — Федя… Ну, думаю, можно.       В основном к нему всегда обращаются официально, только Николаю предоставлялась возможность называть его более ласково. Но почему бы не попробовать? Может, так ему будет более комфортно в присутствии Осаму. — Непривычно. Некомфортно. Слишком много людей и звуков, но я привыкну. Я жил один. — Хорошо, я постараюсь сделать так, чтобы тут было потише. А некомфортно?.. Могу ли я как-то улучшить условия? — Спасибо. Не думаю, что можно как-то изменить то, от чего у меня дискомфорт. Вы так со всеми пациентами возитесь? Не устаёте? Скорее всего, вас тут уважают.       Федор до этого бывал в подобных местах, только не в этой стране. Там всё было куда хуже, поэтому ему было интересно: это человек такой, или сама больница отличается? Не у каждого врача найдётся желание так возиться с пациентами. — М? — Врач удивлённо поднимает взгляд. — Ну, да. Стараюсь как-то улучшить пребывание в столь неприятном месте. Честно сказать, устаю. Но не особо. Насчёт уважения — не очень. Всем всë равно, лишь бы план выполнял.       Фёдора забавляет реакция врача, но показывать он этого спешит. Будет не очень прилично. Вместо этого он внимательно слушает Осаму, удивляясь, что такие работники ещё существуют. — М-м, вы молодцы. Сейчас нечасто встретишь таких врачей. По крайней мере, у меня в стране. Обычно все плевать хотели на удовлетворение пациента, им лишь бы избавиться от него поскорее. Вроде как, когда меня сюда отправляли, сказали, что меня будет лечить лучший доктор отделения. А значит, на вас больше всего работы, вы вообще отдыхаете? — Ох, благодарю вас, Федя. Многим врачам не важен пациент, им важен доход от него. Зачастую места отдают богатым, а не тяжело больным. Вот же, я — и лучший доктор? Хах. Напутали что-то! — Осаму неловко улыбается. — Конечно отдыхаю, да и работы не так много. А в российских больницах хуже?       Фёдор осматривает Осаму, тот выглядит немного уставшим, но при этом… довольным? Мужчина лишь кивает на слова шатена о халатности других врачей. — М, думаю, да, лучший. Если вспомнить прошлый моих врачей, из них вы точно будете лучшим. — Достоевский не совсем уверен в правдивости слов, что работы немного, но спорить он не хочет, да и зачем? — В российских? Определённо. Хм… ну, например… да хоть сами работники. У меня там было три врача. Каждый из них был ужасен. С моим диагнозом нежелательно класть меня с кем-то хотя бы в первые дни. Но, несмотря на это, меня положили в палату к ещё троим пациентам. На тот момент болезнь сильно прогрессировала, поэтому было очень тяжело, но на мои просьбы перевести меня в другую палату мне отвечали, что мест нет. Конечно, они были, но их занимали те, кто имел больше денег. На тот момент возможности заплатить больше у меня не было. А спустя три дня, как я пролежал с теми мужиками, двое из решили, что раз я слабый и беспомощный из-за отсутствия аппетита и таблеток, то можно и домогаться меня. Но на мою жалобу об этом все закрыли глаза, в том числе и мой врач. Уже потом я сообщил об этом главврачу, пригрозив полицией, и он просто предложил отпустить меня с рецептом на лекарства, так как он не собирался давать мне отдельную палату. А там через полгода я переехал сюда, познакомился с Николаем, всё так же пил таблетки, мне казалось, они мне помогают… Но я ошибался. Вот вам небольшой пример. Думаю, тут не особо лучше, но вряд ли настолько плохо. А о условиях я даже говорить не хочу. Туалеты и комнаты там ужасны. Было ощущение, что от одного дыхания здание развалится. Так что тут даже очень хорошо, просто надо привыкнуть. — Хм, ну по сравнению с той палатой… Да уж. Тут я специально решил, что вам будет лучше в одиночной, и попросил медсестëр не трогать вас и не заводить разговор с вами без согласия. Какое-то совсем халатное отношение в той больнице. Что ж, кстати. Руководство разрешило повесить вам в палату шторы, дабы заглушить свет. Но вот свечи… Нельзя. Если вам ещë что-то будет необходимо, будь то вещи, предметы или какие-то просьбы о шуме — говорите, постараюсь решить.       Достоевский слушает Дадзая, свесив ноги с кровати. Иногда он кивает, с чем-то соглашаясь. Новость о шторах его радует, всё-таки этот свет слепит глаза. — Правда? Это хорошо. А свечи… да ничего страшного, это было ожидаемо. Кто знает, вдруг я окончательно свихнусь и подожгу тут всё? Но я не думаю, что я такое смогу.       Фёдор чуть-чуть приподнимает уголок рта в ответ на улыбку врача. — На моей практике и такое было… Поэтому могу только фонарик в виде старинной лампы притащить из кабинета. Он на батарейках, но светит прям как огонь!       Достоевский усмехается. Кто-то позволил пронести огонь в психбольницу? Или что-то, чем можно его создать? Теперь понятно, почему всё так тщательно осматривают.       Фёдор чуть отводит взгляд, обдумывая предложение. — Хм… Ну, думаю, мне будет нужен этот фонарик. — Тогда вечером я его вам занесу.       Интересно, как в таком маленьком кабинете может помещаться столько вещей? На вид там одни книги и карты больных. Фёдор хмыкает. — Вечером? Хорошо, буду ждать. — Тогда до встречи, Федя.       Шатен улыбается и выходит из палаты.