Trash

«Фрейлина стирает Ленту для волос. У нее сорока Отщипнула нос». Теперь эти дурацкие строчки звучали в голове именно ее голосом. Мелодичным, хорошо поставленным, со слишком приятными, мурлыкающими интонациями для агрессивной сумасшедшей. Голос вплетался в реальность, отодвигая на задний план другие звуки, вынуждая их стать лишь безликим аккомпанементом для навязчивого напева. Биение дождя о крышу автомобиля, приглушенное звукоизоляцией салона. Скрип дворников. Бормотание полицейской волны, на которую была настроена старенькая магнитола. Что-то происходило. Разум Бена пытался прорваться сквозь сумбур детской песенки и вычленить из назойливого гомона хоть крупицу смысла. Он был здесь. На парковке перед лечебницей, а не на улицах города, где царили преступность и первозданный хаос. Потому что все это имело куда меньшую значимость, чем таившееся за зловещей каменной кладкой неприступных стен. Путь. Координаты, ведущие к тому, кто всем этим хаосом верховодил. Скольких еще ночных тварей исторгнул из себя запутанный ум, чтобы они блуждали в подворотнях в поисках пищи? И есть ли смысл размениваться на частности, когда можно устранить саму причину болезни? Sublata causa, tollitur morbus. Болезнь была хитра, изворотлива. Множилась в здоровых клетках, как рак, расцветая все новыми метастазами в самых неожиданных местах. Розовыми ядовитыми цветами. Как она. Посидеть в тишине, нарушаемой лишь дождем, чтобы собраться с мыслями и продумать тактику дальнейшего погружения в лабиринты чужого безумия. Неплохой план, но откровенно жалкое оправдание собственному промедлению. Бен приехал к больнице за час до назначенного сеанса, но по истечении этого времени все еще не мог найти в себе сил для того, чтобы вылезти из машины под чертов дождь и отправиться в клетку к зверю. Заглянуть под стеклянный колпак коллекционера, под которым дремала опасная, завораживающая бабочка. Ephemeroptera. Он слишком часто думал о ней с момента их первой встречи. Нет, не так. С того момента, как эта сумасшедшая забралась на крышу угнанного автобуса посреди моста, соединяющего Старый и Новый Готэм, и врубила прямую трансляцию. «Хей-хей, дорогие. А мы с Никто хотим передать привет одному герою в черном плаще… Как думаете, он явится на помощь или предпочтет попивать виски в махровом халате перед камином в своей уютной пещерке, пока я прикончу пару десятков невинных детишек?» Ее горящие углями глаза. Разрумянившиеся от ноябрьского холода щеки, покрытые переливающимся в искусственном свете глиттером. Как чешуя рептилии. Как пыль с крылышек феи. Взлохмаченные ветром розовые волосы. Улыбка. И стоило отдать должное – безумие было ей к лицу. Неистовство героини шекспировской трагедии, заносящей клинок, чтобы вспороть свою грудь на потеху затаившей дыхание толпе. «Слетайтесь духи смертельных мыслей…» Почему она выбрала именно этот фрагмент? Он исписал три блокнота, скрупулезно разбирая каждое высказывание полоумной бабочки, выискивая в них скрытый смысл, но снова и снова заходил в тупик, ведомый замыслом талантливого кукловода. Это – ее творчество или все же глас ее мрачного демиурга? Никто. Он любил насекомых. Видел красоту там, где другие воротили нос. Пауки, многоножки и тараканы в банках. Но венцом его коллекции стала поденка с сахарной ватой вместо волос. Ephemeroptera. Не стоит увлекаться этой метафорой – одернул мужчина сам себя. Ведь тот был в подобном непревзойденным мастером. Это – его привычка. Одна из его бесчисленных проклятых теней, волочившаяся следом сквозь десятилетия с момента их последней встречи. Такими темпами недолго и самому оказаться в соседней палате, обзаведясь увесистой папкой с личным делом, в котором также будет фигурировать чертово ПТСР. Вполне оправданное и заслуженное после прямого контакта с неуловимым Никто, который великолепно умел играть словами, выбрав для себя именно это прозвище. «Никто тебе не поверит». «Но я – Никто. И только я и верю. Забавно, да?» Заткнись. Кожаная оплетка руля под пальцами скрипнула от напряжения, а сжатые костяшки издали жалобный хруст. В такие моменты доктор Бен Соло искренне жалел, что бросил курить. Травить себя никотином всяко лучше, чем сидеть здесь, уже почти опаздывая на намеченную встречу из-за минутного помутнения и вести разговоры с тем, кого рядом даже не было. Была бы возможность, он, конечно, побеседовал бы с чертовым психом лично, но Никто не очень-то горел желанием идти на контакт. Утратил интерес много лет назад. Или горел? Чем тогда еще можно было объяснить появление бабочки, если не переданным старому знакомому приветом? Эффектно, как всегда. Демонстрация силы. Очередная игра. Игры… да, нужно оставить эти мысли и настроиться на другие. Если эта девушка, в чем доктор ничуть не сомневался, действительно прошла через мясорубку психологических и физических пыток, то расколоть ее теперь будет непросто. Играть она будет до последнего. Если она – то самое великолепное творение, достойное похвалы своего зловещего мастера. Шагнув в камеру, мужчина не без удовольствия отметил, что его настоятельные беседы с начальством больницы не прошли даром – условия содержания пациентки в самом деле стали значительно мягче. На ней больше не было смирительной рубашки, но зато обнаружились пижамные штаны, как и у других заключенных этого проклятого зверинца. Клетка никуда не делась, как и обезоруживающий люминисцентный свет, но бабочка явно чувствовала себя в ней куда комфортнее. Ей даже дали книгу, которую она без особого интереса листала, впрочем, увлеченная своим занятием куда больше, чем появлением визитера. Лохматые розовые волосы были стянуты на макушке в тугой узел, но отдельные прядки все равно выбивались из импровизированной прически, сглаживая заострившиеся черты и делая ее почти привлекательной. Почти нормальной. Почти обычной двадцатилетней девчонкой, подобной многим другим в их гнилом городе. С той лишь поправкой, что именно ей посчастливилось влипнуть в историю и получить путевку в Аркхем. – И вам добрый день, доктор, – пропела она, не поднимая глаз. Конечно, она заметила его появление – слышала скрип дверных замков и шаги, но все же не подала виду, будто хоть как-то впечатлена этим событием. Тонкие пальчики скользили по кажущейся желтой в свете ламп странице, словно бабочка выискивала определенную строчку, при этом беззвучно шевеля губами. Крутила в воздухе завиток сахарных волос. Сегодня, догадался он, не будет детских песенок, как и библейских цитат. Что же, любопытно, какой прием его ожидает на этот раз. Все начиналось относительно невинно, но многолетний опыт препарирования чужих мозгов подсказывал Бену, что ожидать легкой беседы, как и сговорчивости, не стоит. Так что лучше заходить издалека – с безопасной дистанции. Но расстояние между ними он все равно сократил до минимума – дублируя ее позу, уселся прямо на пол перед прутьями клетки, скрестив ноги и не жалея светлой ткани халата. Все силился разглядеть корешок книжки на ее коленях. – Благодарю вас за заботу, – девушка каким-то образом угадала его намерения и закрыла книгу, демонстрируя потрепанную обложку на своих коленях, подняла голову и почти дружелюбно улыбнулась, – находиться здесь стало значительно приятнее. Вот, есть чем себя занять, кроме старого-доброго ультранасилия. Мило. По крайней мере, она не испытывала желания гнуть прежнюю линию, выплевывая провокационные истории о домогательствах персонала лечебницы. Умна, черт возьми. Связала концы нити – изменившееся в лучшую сторону обращение и давление пришлого специалиста на местную администрацию. Само собой, руководство в первую же очередь поспешило заверить доктора Соло в том, что никакого насилия в адрес новоприбывшей в зверинец совершено не было, а ее прежние пижамные штаны исчезли в ходе совсем другого неприятного инцидента. История оказалась вполне занимательной и во многом поучительной. Кое-кто из санитаров действительно попытался протянуть свои грязные лапищи к красивой девчонке, и бабочка отыграла покорность и интерес ровно до того момента, как попыталась придушить несостоявшегося насильника тем самым предметом одежды. «Никто, кроме Никто, не смеет притрагиваться к этому телу!» – заявила она, бешено смеясь, прежде чем схлопотала заряд электрошока и заработала тот самый синяк на скуле, остудивший ее пыл. Впрочем, на острых коленках, обтянутых тканью новых казенных штанов, покоился вовсе не Шекспир и даже не затертая от частых прикосновений Библия. Лишь ноунеймный, грошовый детектив в мягкой обложке, не удовлетворивший голод пытливого ума психопатки, но позволивший ей хоть немного скоротать время в ожидании визитера. Или приговора. Но с его вынесением никто не торопился. Ее сумасбродный перформанс вышел слишком неоднозначным, а ценность для общего дела все же перевешивала иные отягчающие обстоятельства. – Любите читать? – Бен чуть не ударил себя, припомнив, что в прошлую беседу, вроде как, обращался к ней в другой форме, а значит, невольно перенял навязанную ей в этот раз игру. На первой сессии она отыгрывала душевнобольную по полной, а тут вдруг вздумала казаться почти адекватной собеседницей, выбрав иную линию поведения. Невинный вопрос заставил бабочку хмыкнуть и брезгливо отбросить бульварное чтиво прямо на металлический пол ее темницы, но она тут же вернула своему лицу выражение светской скуки. – Не люблю сидеть без дела, – почти искренне поделилась она и усмехнулась, – всех постояльцев или только меня обделили брошюркой с перечнем активностей этого санатория? Занятно. Нарциссизм в желании продемонстрировать свой интеллект и остроумие? Бен не знал почему, но такой поворот внезапно заставил его забеспокоиться. По спине проскользнула стайка неприятных мурашек, словно лапки тех самых насекомых, сумевших выбраться из своего заточения. Он допускал, что ее поведение по большей части было продуманным, хорошо спланированным представлением, но именно сейчас в его душу стали закрадываться сомнения. Что-то тут было не так. Пока она творила жестокую дичь, пока объявляла всему городу о своих намерениях убить кучу невинных, пока втыкала ручку в плечо другого психиатра, пока душила санитара за попытку изнасилования. Все перечисленное еще укладывалось в легенду жертвы с помутившимся от пережитого рассудком. Но последние слова бабочки не могли принадлежать жертве. Не могли принадлежать тому, кого жестокий гений пропустил сквозь жернова своего перевоспитания. Или… Мужчина тревожно оглянулся через плечо на молчаливых истуканов у двери, никак не обличавших свое присутствие, но находившихся здесь для его безопасности. Пустые глаза. Незнакомые лица. Мог ли он неуловимо скрываться среди этих стен у всех на виду? Ты здесь? Ты продолжаешь вести ее? Что ты затеял? – В ваших же интересах, мисс Джонсон, сотрудничать с нами, – нервно бросил Бен, решив попытаться говорить прямо, не юлить, не глотать заброшенную заключенной наживку, – вы знаете, чего от вас ждут. – Ручку, – совершенно спокойно откликнулась Ephemeroptera, и на ее миловидном лице не дрогнул ни один мускул. Мужчина быстро взвесил все «за» и «против», на этот раз располагая и письменной принадлежностью, и возможностью поделиться ею с собеседницей, раз она того просит. Нет, дважды она не станет выкидывать один и тот же трюк, превращая ручку в оружие. Повторяться не в ее характере. Должно быть, и тут сможет его удивить, хотя Бен и не питал особой надежды на то, что время, проведенное в стенах этой жуткой крепости, заставило ее образумиться и пойти на попятную. Сдать своего кукловода со всеми потрохами. Выпорхнуть из клетки на свободу, чтобы… Чтобы что? Сколько лет понадобилось ему, чтобы оправиться и нащупать твердую почву под ногами, оборвав натянутые кукловодом ниточки? Отстроить свою жизнь заново. Не жизнь, а хрупкий песчаный замок, расположенный в опасной близости от кромки прибоя. Особенно сейчас, когда тварь более темная, чем сам древний океан Мальдорора, вытолкнула из глубин самую сокрушительную из своих волн. Сотворенное в коконе ужаса прекрасное насекомое. Поденка благодарно кивнула, принимая из его рук желанный предмет, и мужчина невольно вздрогнул от соприкосновения с ее холодной кожей. Она, должно быть, страшно мерзла здесь в своей тонкой пижаме, но не подавала виду, не стремилась впасть в спячку. Зловещий огонь поддерживал в ней жизнь. Зловещий огонь в глазах, пока она что-то увлеченно выписывала красивым почерком прямо на переднем форзаце подобранной с пола книги. Дописала. Перечеркнула. Добавила еще несколько слов. Отстранилась, любуясь результатом своих трудов, и с видом явного торжества на лице протолкнула детектив между прутьями. «На черной-черной планете. В черном-черном городе. На черной-черной улице. В зловещем черном замке скрывается НИКТО. ИДИ НАХЕР, ДОКТОР» Бабочка цепко считывала малейшую перемену в настроении Бена, вероятно, ожидая какой-то экспрессивной реакции на свою выходку, но не забавлялась слишком откровенно, сохраняя вид сосредоточенный и серьезный. Улыбались только ее большие карие глаза. Ну вот, вежливость ей быстро наскучила, как и его скромная персона. Но не могла же она открыто требовать следующего мозгоправа, а лишь тонко указывала ему на дверь. Сдаваться так скоро Бен не планировал, потому судорожно перебирал в голове варианты их возможного дальнейшего взаимодействия. Пожурить ее за грубость? Проявить доброту и дальше внушать, насколько продуктивным могло бы быть их сотрудничество, прояви она чуть больше сговорчивости? Проигнорировать выпад? План искрой вспыхнул в мозгу. А она сидела достаточно близко, чтобы расстояние между ними и длина конечностей позволяла доктору просунуть руку между прутьями и цепко ухватить вздорную девчонку за волосы, притягивая к себе. Удерживая в миллиметре от решетки, как и от риска получить электрический разряд и заработать вдобавок к синяку еще и уродливый ожог на память. – Ты никогда не встречалась с Никто, – вкрадчиво проговорил он, понизив голос, чтобы его слова могла разобрать только замершая в клетке девушка, – иначе он научил бы тебя хорошим манерам. Уж я-то знаю, поверь. И отпустил. Ее голова мотнулась из стороны в сторону, как у сломанной игрушки, и бабочка едва удержала равновесие и вынуждена была опереться на руки, чтобы все-таки не вписаться лицом в находящиеся под напряжением прутья. Она не испугалась, но была заинтригована. Ее глаза расширились от удивления и казались еще больше обычного. Темные. Бездонные. Завораживающие. – Встречалась, – как-то скомканно и почти обиженно выплюнула она, но тут же взяла себя в руки, не позволив продолжить, закусила губы так, что они стали пунцовыми от прилившей к ним крови. «Где король? На троне Пишет манифест». Бен тряхнул головой, заставляя многоголосье замолчать, не вклиниваться сейчас, не желая все испортить. – Даже если так, он быстро теряет интерес к своим игрушкам, – вновь заговорил он, продолжая слышать навязчивый мотив в голове, мешающий ясно мыслить и дальше подбирать правильные слова для своей обличительной речи, – не льсти себе, позволив поверить в свою уникальность. Пока ты отсиживаешься здесь, он, скорее всего, уже присмотрел подходящий материал для следующей Галатеи. Можешь и дальше хранить верность создателю, но он не явится сюда за тобой. «Ты ведь найдешь меня, Бенни?» Растерялась? Оскорбилась? Опухшая нижняя губа девушки обиженно дрогнула. Она несколько раз моргнула, словно смахивая ресницами так и не выступившие слезы, но не заплакала. Лишь презрительно хмурила тонкие брови и швыряла молнии взглядом. Услышанное ей не понравилось. Крайне неприятно столкнуться с тем фактом, что ты – вовсе не лучшее творение, а, как минимум, далеко не единственное. Сколько их было? Кто еще сумел выжить и сохранил способность говорить? Бен искал их, но за все эти годы поденка была первой, кто открыто заявил о своем взаимодействии с чокнутым творцом. Творец, словно Сатурн, предпочитал пожирать своих детенышей еще до того, как они полностью освобождались из коконов и расправляли бледные крылья. – Не льсти себе, позволив поверить в свою уникальность, – задумчиво повторила девушка, вынуждая доктора оторваться от невеселых размышлений, – ты и себе говоришь подобное? Хорошо. – Сомнительная уникальность – побывать в лапах психопата. – О-о-о, – разочарованно протянула она в ответ, улыбаясь, обнажая ровные, маленькие жемчужины зубов, – а я-то думала, что ты разбираешься, док. Как жаль, как жаль, – судя по ее тону, она готова была вновь броситься в омут и отыгрывать неконтролируемое безумие, напевая детские песенки и выкидывая непредсказуемые фокусы. – Просвети меня, – благословил Бен. – В этом нет смысла, – резко оборвала бабочка, быстро пряча улыбку и презрительно щурясь, – ты все равно не поймешь. Если уж тебе тоже посчастливилось повстречать на своем пути этого гения, а ты так и не понял, как в действительности обстоят дела. Желание еще раз ухватить ее за растрепавшуюся от прошлого контакта розовую гриву нарастало с каждым мгновением. Ухватить и приложить о решетку, чтобы разряд тока наконец-то выбил всю дурь из ее очаровательной, но совершенно пустой головы. Он, должно быть, знатно переоценил ее интеллект, позволив всем этим игрищам и цитаткам себя обмануть. Она… она. Черт. Плохие мысли. Доктор вынужденно одернул себя, не позволив ядовитым щупальцам гнева наделать беспорядка в голове и повлечь за собой фатальные последствия импульсивных поступков. Он попытался переключить внимание. Сконцентрироваться на мерном гудении ламп под потолком, так напоминающем стрекот насекомых летней ночью где-то в лесу. Далеко отсюда. От этих стен. От мертвого города с отравленными землей и воздухом. И от одного конкретного насекомого в первую очередь. – Посчастливилось, – от насмешливого хмыканья он все равно не удержался перед тем, как перейти в наступление, – если тебе так понравилось в гостях у Никто, тогда отчего же ты жалуешься на здешние условия содержания? Может быть, стоит похлопотать о том, чтобы с тобой обращались жестче? Тебе это нравится? Боль. Голод. Холод. Насилие? – Мои вкусы весьма специфичны, – коротко хохотнула бабочка, склоняя голову на бок, позволяя спутанной сладкой вате упасть на по-детски острое плечо, – боль – лишь долото в руках умелого скульптора. Он сделал меня лучше. Он сделал меня сильнее. До него я была никем. А ты… – Рей сделала паузу, чтобы усилить значимость сказанного, – так никем и остался. Рей чувствовала падение в бездну, но странным образом боли не было. Она медленно выплывала из темноты, будто пробуждаясь от глубокого сна. Выброшенная мелкой рыбешкой на берег волнами зловещего ночного океана. Лошадиная доза транквилизатора, что мужчина вколол ей в плечо, надолго отрубила ее, даруя блаженное забытье, в котором она так остро нуждалась. Можно было бесконечно отрицать естественные нужды своего организма, но у ее тела было свое мнение на этот счет. Ему нужен был отдых. От мыслей. От себя. От осознания своей беспомощности перед обстоятельствами. От злости. Рей в панике распахнула глаза, вспомнив предшествующие своему заточению события. Она дернулась в бессильной злобе, ощутив себя связанной снова, но вскоре прекратила бессмысленные попытки вырваться, коротко выругавшись и осознав, что так лишь сильнее затягивает узлы на лодыжках и запястьях. Кто-то перенес ее на кровать, впрочем, не озаботившись всем остальным. Из одежды на ней оставалось невесомое платье из темного шелка, которое сейчас открывало куда больше, чем ей хотелось бы. В мрачном бункере, где ее держали, пахло тошнотворной затхлостью и мочой, ведь ублюдок даже не потрудился подставить ей ведро, а, будучи в отключке, она была не в силах сдержать естественные позывы. Непостижимо, откуда в организме вообще брались на это ресурсы, учитывая измучившую ее жажду. Дьявол. За оглушительным биением сердца в ушах ей едва удалось разобрать его невесомые шаги. Он подошел, мелькая где-то за изголовьем кровати, облаченный все в ту же черную форму из плотной ткани, напоминающую спецовку. Идеальная форма. Для маньяка или для работяги – во всех этих многочисленных карманах легко можно было спрятать и инструмент, и долото, и шприц с новой порцией сильнодействующего лекарства. Да и на темном едва различимы следы крови. – Должно быть, больно? – в притворном сожалении мужчина опустился рядом и вздернул узел над ее головой, выгибая руки девушки под неестественно острым углом. Тупая боль пронзила ее сознание, даруя ясность мысли. Сонливость как рукой сняло, а всплеск адреналина в крови разогнал вязкую усталость в теле, из-за которой узница чувствовала себя беспомощной тряпичной куклой. – Пришел поглумиться? – прошипела Рей, стараясь не терять концентрации, хотя внутренне была даже в какой-то мере благодарна своему мучителю, ведь ее воспаленному мозгу нужна была встряска. Он так и стремился уплыть обратно в тягучее марево, утратив последние ниточки, связывавшие ее с реальностью. Все это казалось затянувшимся кошмаром – липким, вязким и оставляющим мерзкое послевкусие на языке. Он сам казался чертовым кошмаром. – Просто соскучился. Его густые черные волосы упали вперед, выбиваясь из-под маски. Он вновь поднялся и с ленивой грацией хищника сделал очередной круг возле кровати. Что-то оглушающе загремело под его ногами, и Рей с нарастающим ужасом подметила, что мужчина подхватил одну из валяющихся на полу бутылок и с неподдельным интересом покрутил ее в своих руках. Девушка ощутимо напряглась, когда он оседлал ее бедра и резким движением избавил ее от остатков изодранного платья, совсем не боясь зацепить нежную кожу ножом. Сердце Рей пропустило удар под его пристальным, оценивающим взглядом. Она не могла видеть, но буквально чувствовала, как на его губах под маской расцветает садистская ухмылка. – Поиграем, девочка. Ты по-прежнему полна решимости сделать этот прогнивший мир лучше или готова сдаться на милость сильнейшего, приняв мою руку? «Я покажу тебе путь». – Сдохни, мудила, – она рассмеялась, отчего подсохшая, свежая корочка на ее губах натянулась и вновь треснула. Рей ждала удара, успев понять, насколько ее мучителя раздражают ее острый язык и привычка сквернословить. Но он, как ни странно, отказал себе в удовольствии в воспитательных целях наказать дрянную девчонку привычным способом. – Как пожелаешь, милая, но сначала... – на этих словах его обжигающе ледяная ладонь двинулась по ее животу ниже, к сосредоточению тепла между ног. Он небрежно ласкал ее сквозь влажную ткань трусиков, что были в потеках от ее запекшейся крови и выделений. – Какая же ты лгунья, Рей. Скажи, тебя всегда заводила грубость, или тому причиной именно я? Она упрямо отводила глаза, не желая видеть, как он с отвратительным влажным хлюпаньем загоняет сразу два пальца по самые костяшки в ее уже готовое лоно. Тело снова предавало ее, позволив поверхностной, властной ласке себя одурманить. Боже, до чего же она самой себе была противна. Но ему никогда не заполучить ее полностью: она скорее умрет в его руках, чем признается в подобном. Она никогда не даст ему желаемого. Никогда не превратится в послушного зверька, выпрашивающего хоть крупицу тепла от жестокого хозяина. – Ненавижу тебя. – Как пожелаешь. И она закричала, срывая связки, когда горлышко той самой бутылки ворвалось в нее, заменив огрубевшие пальцы. Слишком. Она не была готова к такому. Рей пыталась свести колени и оттолкнуть его, но ее жалкие потуги, казалось, лишь сильнее распалили мужчину. – Ты покоришься, поверь. Всего лишь вопрос времени, – его обжигающий шепот коснулся виска, и он отстранился, чтобы с размаху вонзить нож в ее бедро и провернуть его, теша себя новыми криками и одновременно проталкивая горлышко с каждым толчком все глубже. Рей молила о забвении, что-то бессвязно бормоча, будто в бреду, но он умело удерживал ее на самой грани, приводя в чувство в тот самый момент, когда девушка уже готова была окунуться в темноту своих век. Там, в темноте, сливаясь с ее криком и стуком крови в ушах, пульсировал и проклятый мотив, ржавчиной въедаясь в подкорку. «Трудно непоседам В тесте усидеть — Птицы за обедом Громко стали петь...» Она искусала губы и беззвучно плакала, стараясь не смотреть на него, чувствуя, как тонкое покрывало под ней напитывается кровью. – Не покидай меня, девочка. Ты ведь не хочешь пропустить все веселье? Улыбнись.