***
— Сука. Первое, что произносит Пугод, когда к нему возвращается сознание. Дергает руками, понимая, что они надежно скованы между собой за спиной, а от оков тянется цепь к бетонной, холодной стене. — Не сквернословь. Мерзкий, такой знакомый, насмешливый голос слышится откуда-то из коридорчика. А после хлопок железной двери, поворот замка изнутри, несколько широких шагов, и перед ним наконец показывается высокая худая фигура Жирафа. — Прости, что задержался, надеюсь, ты хорошо поспал. — Иди нахуй, — шипит Пугод, чувствуя боль в спине. Кажется, он пролежал тут довольно долго. Модди не видел с ночи, Жираф приглашал на банкет. Какие-то бумаги, спор, Пугод назвал Жирафа слабаком, Жираф сказал, что Пугод подсос, успокоился — казалось бы, снова какие-то бумаги, потом потащил в карцерные помещения, очередной спор и темнота. Пугоду не сложно сложить два плюс два — Модди часто называл его «умным мальчиком». Пугод кривится в улыбке, смотря на Жирафа сверху-вниз. Тот смотрит в ответ, насмешливо, с хитрым прищуром в глазах, будто что-то говорит ему, и Пугод, к сожалению, понимает. — И что же ты понял? — Жираф проводит по оголенным рукам, поднимая рукава рубашки повыше. — Что ты конченный, — Пугод плюется словами, и Жираф морщится. В его руке мелькает пистолет, и он подходит к Пугоду вплотную. Пугод хочет дернуться от него — по привычке, на рефлексе, но позади только стена, и он упирается в нее затылком, подбирает под себя ноги и неловко задирает голову, смотря, как Жираф возвышается над ним. Его глаза сверкают чернотой, с которой людей убивают, и у Пугода по спине бегут мурашки. Жираф крутит пистолет в руке с пару секунд: проверяет на наличие патронов — напущено, по-актерски, искоса наблюдая за Пугодом, который следит неотрывно. «Всегда следи за своими и чужими руками» — сказал ему Модди месяц назад, когда впервые доверил ему оружие: показал, обучил и подарил. У Пугода с того времени короткоствольный револьвер хранится под пиджаком, «на всякий случай». Правда, револьвера при нем сейчас нет. Жираф, к сожалению, не тупой. И правда. — Слышал сказку про золотую рыбку? — начинает Жираф, кидая на него безумный взгляд. Пугод сглатывает. Он не боится Жирафа, он считает его полным придурком с завышенным самомнением и конченым поведением, но его чутье ясно дает понять, что что-то не так. И нервы напрягаются. — Ну. — Говорят, она может исполнять желания, — Жираф наклоняет голову вбок, смотря на Пугода почти неотрывно. Пугод смотрит то на пистолет в его руках, то в темные зеленые. — Почему не лампа джина? — Потому что ты маленький и тупой, прямо-таки рыбка, — отвечает Жираф наклоняясь к его лицу. Пугод стискивает челюсти. Хочет возразить, но Жираф продолжает. — Мечтаю о том, чтобы ты заплакал. Пугод усмехается слишком по-злому. — Еще что тебе сделать? Жираф мрачнеет лишь на секунду, а потом выпрямляется, ещё раз осматривает пистолет. Бросает холодный взгляд, сверху-вниз, так покровительски, подавляюще. И пистолет приближается к лицу слишком близко, что у Пугода по спине бегут мурашки. На щеку ложится чужая худая ладонь, оглаживает, обманчиво заботливо, и Пугода тянет блевать от такого. Он хочет снова послать его, закричать, чтобы он убрал руки, но лишь стискивает кулаки. — Милый, милый Пугод, — лепечет Жираф и подносит пистолет к чужим губам. По телу проходится слабая волна страха, — будь добр, открой рот. — Что ты хочешь сделать? — сквозь зубы выдавливает Пугод. Молчание. Пугод с силой зажмуривается, отворачивается так, что дуло пистолета мажет неплотно по щеке, царапает, но Жираф надавливает сильнее, стискивая оружие в пальцах. — Открой рот, — и его голос понижается на несколько тонов, — в твоих интересах. У Пугода по лицу ползет гадкая ухмылка. Он поднимает глаза на Жирафа. — Когда Модди узнает, где я, и что ты хочешь со мной сделать, он тебя на полосочки порежет, — выдавливает он. …жалкая сука, подобранная на помойке. У Жирафа глаза горят, когда он смотрит на Пугода сверху-вниз, и Пугод улыбается, так гадко, самодовольно, что у Жирафа от захватывающей разум злости белеют костяшки пальцев, сжавшие пистолет так сильно, будто он хочет продавить его корпус. — Не хочешь? — его голос обманчиво тихий. Пугод молчит. Как хочешь. Рука на чужой подбородок мертвой хваткой — Пугод снова дергается, но бесполезно, затылок в стену упирается. Головой вертит, но Жираф на челюсть давит, с трудом вынуждая открыть рот, и по зубам стучит железо пистолета, мажет по губам холодом. Хочет отвернуться. Выдыхает слишком громко, сопротивляясь. Ногой в живот — Пугод пополам сгибается от боли, рот открывая, кашляя, но его лицо перехватывают удобнее, и меж губ скользит дуло пистолета. Пугод чувствует, как по кромке зубов проходятся, и скрип отдается болью в мозгах и пульсацией в деснах. Рука под подбородок — поднимают, заставляя посмотреть наверх, и Пугод снова дергается, чувствуя вкус железа, давление на языке и собирающуюся слюну в полости. — Тебе идет брать в рот, — замечает Жираф, сдавливая его лицо. Слышится щелчок взведенного курка. — Думаю, твои мозги будут красиво смотреться вне твоей головы, — шутит Жираф, и теперь Пугоду действительно становится страшно. Пистолет глубже проталкивают, и Пугод почти давится, чувствуя, как дуло касается нежной кожи горла. Его мутит. — Ну же, я уверен, что ты можешь взять глубже. У Пугода в глазах темнеет.Холодный воздух карцера. У Пугода воспоминания вертятся в голове, оживляя забытые чувства. И ему на секунду снова становится страшно. Как тогда…
Револьвер под пиджаком выжигает в нем дыру, заставляя дышать медленнее, тяжелее, от вдруг нахлынувших эмоций. У Пугода в глотке застревает фантомное чувство — снова дуло заряженного пистолета, упирающегося в стенку горла. Страшно. Взгляд Жирафа сверху-вниз — страшно. Пугод не уверен, что Жираф психически здоров, и от этого страшно.
Пистолетом двигают, имитируя толчки, и ему плохо, он готов плакать, но лишь брови к переносице, терпение. А чужое лопается. Пугод ощущает его злость. Думает, что секунды, и последует выстрел, но пистолет изо рта тянут, лицо опускают, и Пугод к ледяному полу лбом почти припадает, чтобы откашляться, отдышаться. Жираф цыкает, крутит пистолет, испачканный слюной и кровью. Пугод кровь сплевывает, чувствуя тянущую боль в деснах и исцарапанные губы.Пугод сглатывает, бегая глазами по однотипным железным дверям карцера. Он не помнит, где он был, он не уверен, что вообще знает это место.
Усмешка. Пугод усмехается, но стоит улыбке на его лице мелькнуть, как голову прошивает сильный удар. Висок болит невыносимо, и Пугоду мерещится, что его застрелили, но он жив, чувствует, и дергается в сторону, все еще дышит. А на лице теплые капли, он жмурится, ощущает слезы в собственных глазах. Губы приоткрывает, и взгляд вниз, за отросшую челку, лишь бы не показать своей слабости. Краем замечает, как на него снова замахиваются, сжимается непроизвольно, но удара не получает. Чужой голос — рокотом, видимо замечая.Пугод вздрагивает, оказываясь перед нужной дверью. В кармане ключи, которые он стащил у Модди, под пиджаком револьвер, но он замирает, не в силах двинуться дальше.
— И что он хотел от тебя? — воспоминание. Модди двадцать один. Модди ему голову бинтует, любовно стирая кровь с виска. Пугод свое молчание помнит. Пугод не знает, что от него хотели на самом деле, и от этого еще страшнее. Намного страшнее, чем если бы над ним просто хотели поиздеваться. — Я… я не… — голос будто чужой. Модди молчаливо ведет платком по его щеке. — Я разберусь, все хорошо. Модди разберется. Пугод ему верит.***
— Пугод, что тебе сказал психолог? Пугод не уверен в том, что ему стоит отвечать, потому что он слышит в голосе Модди беспокойство, не смотря на его привычное безэмоциональное лицо. В мрачной квартире холодно и пахнет сигаретами. Здесь всегда так было — Пугод помнит об этом. Модди ненавидел духоту, предпочитая замерзать, а Пугод с его нравом мирился, кутался в теплую одежду даже летом. Запах сигарет он ненавидел, а сейчас у него в кармане пальто их полупустая пачка за два дня. У Пугода губы непроизвольно кривятся. Он даже не был у психолога, он не хочет у него быть. Его заставляют вспоминать все на свете, и у Пугода, нежелающего и так оставаться живым, только руки чешутся взяться за собственный револьвер, когда-то подаренный ему Модди. «Что Вы чувствовали в этот момент?» — Пугод желает не чувствовать вообще ничего. — Что я в порядке, — наглая ложь, Кончики пальцев покалывает. Модди знает, что Пугод врет. Модди неприятно, Пугод это понимает, Пугод это чувствует. Модди хочет его спасти. Но Пугод не хочет спасаться. Пугоду наплевать, что хочет Модди, Пугоду наплевать, что он делает кому-то больно. Теперь его черед сыграть эту партию, и он выйдет из нее победителем. И Пугод уходит в другую комнату, снова от Модди закрываясь. В голове мысль выженна: «будь добр… соответствуй своей роли».***
Три поворота ключа. Визг железной массивной двери. Пугод через силу порог переступает, не сразу замечая силуэт у стены. Горло сдавливает. Пугод улыбается, видя теперь такого незнакомого ему Жирафа. Чужие руки в кандалах, на лице залегшая тень усталости, запекшаяся кровь в волосах и на стене. Ему тут самое место. Жираф на него голову поднимает, и по его лицу ползет слабая приветственная улыбка. Почти искренняя, но у Пугода к горлу тошнота от ее вида. Омерзительно.***
Пугод в руках Модди рассыпается на тысячи осколков, цепляется как за последнее спасение. — М-Модди, — надрывно.Мне так жаль, прости меня, пожалуйста, мне очень жаль.
Модди его руками обхватывает, не понимая, до боли искренне, что происходит, и Пугоду от этого еще хуже. Ему хуже от того, что Модди взволнованно произносит его имя. Пугод рассыпается на тысячи маленьких частей, не в силах выдавить из себя ничего кроме извинений. Слезы по лицу, пальцами за чужую рубашку. Пугоду страшно сказать, что его насиловали, и он молчит об этом второй день.***
Невыносимая тишина. Смотрит пусто куда-то перед собой. Ненависть в его сердце растворяется. Страх исчезает, и Пугоду кажется, что ничего он не чувствует, но он чувствует — тело дрожит, и он смотрит на собственные руки, еще более бледные в полумраке. И Жираф смотрит на него, тоже молчит. Или говорит — Пугод не уверен. В ушах звон.***
— Хватит… п-пожалуйста… — он задыхается, глядит сквозь слезы, знает — не послушает, но он так хочет надеяться, что все это прекратиться. Ему прилетает пощечина, что в глазах темнеет, дезориентирует, и дальше голос, рокочущий, низкий и крайне довольный. — Заткнись, — Пугод прикусывает губу, и слезы льются с новой силой. Ничего не видит, вообще ничего. Только чувствует. Чувствует как берут за подбордок, тянут на себя, чтобы прошептать на ухо. — Ты — тело, — «хватит», — кусок мяса, у которого нет собственных желаний, — «хватит, хватит, пожалуйста, пожалуйста», — потому что ты блядь, — на колени давят, — просто маленькая шлюха, — «я не…», — поэтому будь добр, — Пугод ненавидит, он ненавидит его, он ненавидит Жирафа, он ненавидит Модди, он ненавидит себя; колени прижимают к груди, что мышцы тянет, становится мерзко, до ужаса, — соответствуй своей роли, — омерзительно, омерзительно, омерзительно; он рыдает.Просто блядь, просто тело.
«Дешевка». Задыхается. «Почему это не Модди?» Между ног пристраиваются. «Опять, опять, опять». Он жмурится. «Второй раз не больно». Чувствует дыхание на правой щеке, руки, удерживающие за колени и как головка чужого члена мажет по ягодицам. К горлу поступает тошнота. Не может не плакать. Внутрь входят. Хочется умереть, исчезнуть, прекратить все это. Он не хочет чувствовать. Он не хочет что-то чувствовать.***
Револьвер греет его сердце. Жираф смотрит на него выжидающе.***
Жираф смеется, смеется заливисто, абсолютно ненормально, когда Пугод падает перед ним на колени, рыдая вслух, не стесняясь, абсолютно плевав, что кто-то может услышать. И Жираф подходит ближе, становится, чуть ли не касаясь носочками туфель его коленей, смотрит сверху-вниз и улыбается, улыбается, улыбается, хотя у самого дрожат кончики пальцев. — Надеюсь, тебе понравилось, — у него на языке отвратительная горечь, и горло сводит, когда он видит, как Пугод раздирает собственные руки, впиваясь в кожу ногтями настолько сильно, насколько мог. Он всхлипывает, задыхается, не смотрит на него, видя перед собой только пелену, а Жираф издевается, Пугод шепчет проклятия и плачет ещё сильнее. Очки остались где-то в комнате. — К-какая же ты сука, — он закрывает лицо ладонями, растирает слезы, сопли, задушевно громко всхлипывает, и его голос дрожит вторя компульсивно дрожащему телу, — сука, сука, сука… — А что такое, — Жираф наклоняется к нему, хочет заглянуть в лицо, но Пугод лишь ниже опускается к полу, кладет руки на голову, стискивает волосы, и дерет так, что Жирафу почти больно, — не хочешь повторить? Пугод скребет по голове, мычит, но не отвечает, и Жираф усмехается. У Пугода на шее еще свежие отпечатки пальцев. Точно такие же на покрасневших запястьях и предплечьях. У Жирафа в груди такая тяжесть, но он продолжает. Тянется чтобы обхватить Пугода за подбородок и посмотреть в лицо, но тот шарахается, отталкивает руку и поднимает глаза. Они светлые, застланные пеленой, и Жираф улавливает в них то, что не хотел бы знать. На языке кислота, когда он смотрит в перекошенное от боли чужое лицо. У него глаза красные, на щеках полосы-дорожки от слез и глубокие царапины от ногтей. Он впивается в лицо Жирафа взглядом, его губы кривятся сначала в усмешке, а потом от нового приступа истерики. Глаза снова наполняются слезами, и плачет, жмурится, ведет ногтями по щекам, шее, раздирает, сгибается напополам, утыкаясь носом в собственные колени, и почти кричит, пытается обхватить себя руками, пожалеть, успокоить, но боль бьет по ребрам изнутри, ломает, и Жираф чувствует себя по-настоящему некомфортно. Его собственное сердце вдруг заходится в биении быстрее, когда он смотрит на дерганые движения Пугода, когда слышит его задушевеное приглушенное мычание. Он сглатывает, пальцы дрожат, он пятится назад, хотелось закурить, закрыть глаза и забыть весь этот кошмар, не видеть дрожь чужого тела, не слышать чужих слез. Страх, едва уловимый, но такой липкий, неприятный. Становится не по себе, страшно, страшно, не знает что делать. — Пугод, — на пробу зовёт Жираф. — Я убью тебя.***
«Я убью тебя» Пугод улыбается. Он улыбается, поднимая взгляд на Жирафа. Усмешка, еще одна усмешка, и Пугод смеется. Смеется громко, до истеричного громко, что тело дрожит крупнее. Револьер его сердце больше не греет. Револьер теперь греет его руку. Ему так нравится страх в чужих глазах, что он мажет пальцем мимо курка. Слезы непрошенные, его взгляд застилают, но ему не жаль, ни капли не жаль.***
— Пугод, — на пробу зовёт Жираф. — Я убью тебя, — у него глаза полные ненависти, будто он был готов прямо сейчас его пристрелить, но его ломало, неистово; шепчет: — я убью тебя, я обещаю, я убью тебя. Жираф задерживает дыхание.***
Ему не жаль, когда слышится выстрел, ему не жаль, когда из чужой простреленной головы течет кровь, ему не жаль, но он дрожит, смееется и плачет, чувствуя слишком много. Ему и правда нихуя не жаль.***
— Что это? Пугод неловко перенимает оружие из рук Модди. Короткоствольный револьвер. Совсем новенький. Пугод до этого держал в руках только пистолеты в тире, где Модди учил его стрелять. Пугоду тогда восемнадцать исполнилось. — Четвертое правило, — отвечает Модди, и Пугод на него внимательные глаза поднимает, поправляя съехавшие к кончику носа очки, — ты имеешь право только на одно убийство. Неважно чье и при каких обстоятельствах, но только одно. Пугод хмурится. Он не думает… Он не думал… Что ему захочется кого-то убивать. — Почему только одно? Модди ему заботливо лацканы пиджака поправляет. — Не хочу, чтобы ты пошел моим путем.***
«Я не буду тебя убивать».
Но хочу. Ведь это справедливость.
Не так ли?
***
У Модди на руках фантомная кровь. Модди чувствует ее липкость двадцать четыре часа в стуки, семь дней в неделю, и ему омерзительно от самого себя. — Модди, — голос его наставника обеспокоенный, — Модди его ненавидит и желает вскрыть ему глотку, — ты убил за неделю двенадцать своих людей, — голос отскакивает от хрустальных светильников его кабинета. Модди нравится этот полумрак, — я не говорю уже о пленных. Модди девятнадцать исполнилось недавно, и ему должность любезно повысили, отмечая его выдающиеся успехи на службе. — Почему? Модди глаза на него поднимает. Было ли ему жаль? — Что почему? — Зачем ты убил их всех? Модди помнит их задушевные крики, когда он по одному ломал пальцы. Он обещал. Он исполнил свое обещание. И даже если спасенный им мальчишка не узнает, даже если спасенный им мальчишка не хочет, чтобы его обидчикам ломали пальцы, Модди хочет, чтобы их пальцы были сломаны, а мозги украшали асфальт. — Захотел, — честность. Мыло в руках тает под плотной горячей струей воды. Модди в зеркало не смотрит, брезгливо оглядывая собственные пальцы.***
Тарелка супа под нос, почти неловко, но с привычной точностью в движениях и отсутсвием дрожи в руках. Модди глядит на мальчишку сверху-вниз. Тот недвижим, совсем недвижим, только глаза гуляют по поверхности стола, по своим рукам на коленях, по паркетной поверхности пола. Стыдливо, боязливо, и Модди самому как будто бы страшно. — Тебе нужно поесть, — говорит Модди, усаживаясь за стол напротив. Мальчишка все еще молчит. И Модди выдыхает устало, — пожалуйста. — А если, — его голос слабый, — если ты хочешь отравить меня? — Если бы я хотел тебя убить, я бы это сделал еще в карцере. Он честен. У Пугода глаза пустые. Тишина, почти оглушающая. Ему не нравится полумрак квартиры. Ему не нравится ее пустота, а Пугод возвращаться как будто не хочет.***
— Здравствуй. Сигарета дотлевает в руках, когда входная дверь открывается. Сигарета на вкус мерзкая, Модди их ненавидел, но не мог отказаться. Зависимость, такая ненавистная, но вместе с тем все еще зависимость. Входная дверь открывается, и на пороге холод. Холод проникает в квартиру, Модди ежится, отворачивается от окна, за которым простирался город. Они не жили в высотке по классике. Небольшая квартирка в тихом жилом районе, вдали от преступного района, где проводили они большую часть времени. Да что там. Сигарета дотлевает, и дым, светлый, незаметный, отвратительный на запах, растворяется в воздухе, испаряясь бледными клубами, едва заметными в полумраке. — Даже не поздороваешься? Модди смотрит на вошедшего. Длинное пальто нараспашку, лакированные идеальные туфли, очки на носу. — Привет, — безэмоционально выдавливает Пугод, снимая с себя пальто. Формальность. Модди за ним следит неотрывно, каждое движение. Длинные пальцы, сжимающие плотную ткань, длинные тонкие пальцы, развязывающие шнурки, длинные тонкие пальцы с едва заметными трещинами от холода, вешающие ключи на крючок, рядом с дверью. Искусанные губы, очки, по привычке, съехавшие на нос — Пугод перестал обращать на это внимание. — Что сказал психолог? — Модди тушит сигарету о край пепельницы: сминает ее хрупкое тело одним движением. Последние клубы дыма растворяются в воздухе. Свет из окна: уличные фонари, звёзды, луна, фары редких автомобилей. Пугод кривится. Сначала просто морщится в недовольстве, потом уголки его губ дергаются, рот изгибается, и он натягивает улыбку. Непроизвольно, по инерции. Модди научил его улыбаться, и Пугод не против улыбаться сам. Вкус никотина, осевший на языке, и залегающие под глазами тени. Модди чувствует, будто мир вокруг спит, будто это все — ненастоящий сон, причуда, фантазия, до того плохая. — Что сказал психолог? — повторяет. Смотрит на Пугода в упор. Пугод под его взглядом — пригвожденный к полу, не смеющий двинуться с места, но ему хочется. И Модди это видит. Все его естество противится. — Что я в порядке, — плюется словно ядом, и Модди неприятно. Чужие слова словно лимонный сок на открытую рану. — Это не то, что сказал психолог, — чеканит. Не может по-другому. Пугод смеется, и у Модди по спине идет холод. Пугод его слушал, Пугод его слышал, и каждое слово Модди, как игла, загнанная под кожу. У Пугода чешутся вены. Почему-то каждый считал должным залезть в них. И Пугод смеется. Не от радости и веселья. Модди смотрит на него как на безумца. Но Пугод не безумец. — Какая разница, — его голос надрывается, — какая разница, — и переход в дрожь. И он сам трясется. Модди поджимает губы. Ответственность давила ему на плечи. Очередной приступ. Не то, что он может контролировать, мысль — не то, что Пугод может контролировать, и это проблема, потому что Пугод упрямец, он не поймет того, чего не хочет понимать, его разум занят иными вещами, которые ему навязали. Купить, продать, купить, продать, и выбросить. Модди хочет ему сказать «успокойся», но только злится от собственного бессилия. Голова Пугода больше не его зона влияния. На его голову в принципе больше ничего не влияет. И потому он утопает. Модди от этого мерзко. Он почти уверен, что в этом и его вина. И ни один психотерапевт, ни один психиатр не сделает из Пугода такого же, каким он был. Модди вообще не уверен, что Пугоду можно помочь, потому что Пугод не готов лечиться, Пугод не готов помогать себе. Он в помощи более не нуждается, кажется, смирившись со всем, что в его голове творилось. Он сублимирует. Пугод таскает его сигареты, Пугод тонет в работе, Пугод играет в своем казино, всаживая круглые суммы, потому что может и потому что знает, что Модди слова ему поперек не скажет. И кто еще кем вертит? — Пугод, — вновь зовет его Модди, и слова в глотке застревают. — Модди, я хочу побыть один, — бросает небрежно, без капли любви, и Модди кажется, что его в землю втаптывают. Хочет злиться, но злиться не может. Только не на Пугода. И Пугод уходит в другую комнату, дверь за собой захлопывая. Модди не помнит, когда они спали в одной кровати последний раз.***
Тишина квартиры.***
Модди курит у окна, гляда на Пугода сквозь поволоку на глазах. Пугод на его кровати расхристанный, уставший, глядящий жадно, с удовольствием. Одеялом не прикрытый, и Модди скользит взглядом по его худому телу. К своим восемнадцати Пугод изрядно повзрослел, и Модди кажется, что мальчишка, которого он когда-то себе присвоил, никогда не существовал. Пугод красивый. И Модди становится самым алчным на свете. Пугод затекшие ноги вытягивает, и Модди, зажав сигарету между губ, окно приоткрывает. Пугод сразу ежится, тянет недовольное «ну, Модди». Модди на это только усмехается, потушив сигарету о край пепельницы — на языке сладкий вкус никотина. Подходит к нему вновь, цепляет за щиколотку, приподнимая чужую ногу. Пугод морщится, поддается неохотно. — Опять? У Модди все еще в голове пугодовское лицо, искаженное возбуждением. И собственное желание плещется внутри, требуя повторить акт. — Не опять, а снова. Пугод мычит. Но у самого Пугода глаза довольно блестят после оргазма, и он, не сопротивляясь, позволяет уложить свою ногу на плечо, самостоятельно закидывая вторую. — У меня слишком хорошее настроение. Модди ему улыбается, чуть наклоняясь к его лицу ближе, и Пугод хихикает, смотря слепо. Очки покоились где-то на тумбочке рядом. Неловко руками тянется, обхватывая шею. Пальцами кончики волос перебирает. И смотрит так глупо, так наивно влюбленно. И Модди кажется, будто он может быть здоров, будто Пугод здоров, будто насилия не существует, будто все может быть хорошо… — Как немного тебе нужно для этого, — иронизирует. Модди только получает пост Главы, клянется себе — никогда больше. Потому что кровь на его руках кажется уже не стираемой. Модди кажется, что он сам весь в крови. И на большее он не способен. Ему омерзительно от самого себя.***
Модди не нравится тишина квартиры. Модди ее ненавидит. И Модди ненавидит этот мертвый взгляд Пугода, которым он на него смотрит. Теперь Пугоду плевать. А Модди физически больно. Пугод сидит перед ним словно не живой, и Модди поверить не может, что в револьвере у Пугода на два патрона меньше.