Жертва против обстоятельств

      Ши Мэй поднял на Чу Ваньнина лихорадочный взгляд, в котором горела жажда одобрения. Он хотел, чтобы его идеей восхитились, но чем дольше тянулось молчание, тем быстрее затухал огонь в глазах. Обычно Ши Мэй хорошо скрывал чувства, но сегодня от беспомощности перед смертью его неизменная маска затрещалала, и он не знал, как управиться со своим лицом, которое годами не знало солнечных лучей. Как Чу Ваньнин раньше не замечал, что Ши Мэй ходит в маске круглые сутки? От жутких трещин в ней стало не по себе до тошноты, и чтобы успокоиться самому — а не успокоить Ши Мэя — он заговорил:       — Все обусловлено эволюцией. Мы же не улитки и не черви, чтобы все люди могли оплодотворять друг друга вне зависимости от пола. Если природой заложена такая программа, отступление от нее может плачевно кончиться.       Чу Ваньнин открывал рот, его язык двигался, складывая согласные, горло исторгало гласные звуки, но происходило это само по себе. Сказанные им слова в будущем будут говорить на каждом углу: «Мы не улитки и не черви. Если вмешаться в замысел природы, это добром не кончится».       «Вот логика президента Хуа, — думал Чу Ваньнин. — Говорили, он был отличным врачом-гинекологом, разбирался в женских органах, но стремление вмешаться в естественный порядок вещей сыграло с ним злую шутку. Уверовав во всемогущество человеческого разума, Хуа Бинань ошибся и стал предателем. А те длинноносые, которые привезли в Китай препараты для жуткого насилия над подданными президента Хуа, точно были в курсе, что их изобретение несовершенно и опасно. Хуа Бинань стал преступником не из-за злого умысла, а по причине омерзительного невежества и высокомерия. Неужели в будущем Ши Мэй подкинет Хуа Бинаню эту чудовищную идею?»       Сколько бы Чу Ваньнин ни говорил Ши Мэю, что идея так себе, тот не слушал. Ему в потрясении перед лицом смерти нужна была надежда, и он хватался за нее как за соломинку. Чу Ваньнину же казалось, что он разговаривает со страницами учебника, а не с живым человеком. Разумеется, к тридцати двум годам он принял, что не стал бы собой, если бы родился нормальным мужчиной. Утратить свои дополнительные органы значило бы утратить себя. Но слушая сейчас восторженные речи Ши Минцзина, он содрогался от ужаса. Неважно, какую роль этот красивый юноша сыграет в становлении идей будущего президента Хуа. Этими благими намерениями по спасению нации от вымирания будет вымощена дорога в ад для миллионов китайцев.       **       Мо Жань собирался приехать на все готовенькое. Ну максимум обнаружить на озере Цинхай парочку недостроенных конюшен или завалившуюся вышку связи. Из подслушанных разговоров Чу Ваньнина с Наньгун Сы у него в голове сама собой нарисовалась радужная картина цинхайской цивилизации.       Что-то среднее между каменным веком и стимпанком. Вот у берега пыхтит любимая железная девочка Сюэ Мэна, по глади озера рассекают латунные паровые лодки. Фабрика по производству банных ковшей грохочет и сбрасывает в девственные воды тонны отходов. Раз это стимпанк, должно, наверно, вонять лошадьми? А если каменный век, люди должны ходить с каменными топорами за поясом и в шкурах? Мозг тут же подкинул Мо Жаню яркую картину: Чу Ваньнин возлежит на покрытой шкурами постели, его нагота прикрыта лишь роскошным белоснежным мехом северной лисицы. Прикрыв глаза трепещущими ресницами, он обгладывает крупную кость и соскребает остатки мяса белыми зубами, облизывает ее, оборачивая язык вокруг, всасывает остатки животных соков влажными губами. Мо Жань тряхнул головой: нельзя было вспоминать о Чу Ваньнине среди дня. Он ужасно скучал, ему нужен был любой Чу Ваньнин: и в шкурах, и без, и застегнутый на все пуговицы. Но не было никакого.       В мире воображаемой цинхайской цивилизации было очень шумно: помимо грохота паровых пылесосов и визга вездесущих гудков там имелась прорва людей — и каждый из них обязательно открывал рот, чтобы извергнуть хоть какое-нибудь мнение по новейшему цивилизационному вопросу. Поэтому, конечно, на озере Цинхай, думал Мо Жань, ступить будет некуда — либо ребенку руку отдавишь, либо петуха пнешь.       Но когда их отряд прибыл на место, на озере никто не кудахтал, не дрался из-за дырявого сапога, не попрошайничал и не выискивал, чего бы стащить. Весь водяной пар равнодушно плыл в километрах над свинцовой водой и вовсе не собирался приводить в действие никакие механизмы. По глади озера скользили ветхие рыбацкие лодки, а на берегу были хаотично разбросаны новые и старые здания. С десяток, не больше.       Так и началась самая большая стройка в жизни Мо Жаня. Поначалу он думал, что опыт в строительстве конюшен ему пригодится, но прорабу его лошадиные идеи не понравились. Тут творчеству не были рады. Вокруг озера нужно было поднять десять городов, и сейчас главной задачей стало возведение базовых зданий: администрации, казарм, амбаров для продовольствия и нескольких жилых домов в качестве затравки.       Вообще, конечно, стройка должна была начаться раньше. Но как-то не задалось. Из десяти ответственных в строю остались двое, поэтому дело продвигалось почти никак. Большая часть строителей так и осталась болтаться на берегу без дела. Поэтому тут у каждой собаки была своя персональная будка, у берега отгрохали роскошные мостки для рыбалки. Мо Жань не удивился бы, если бы под водой обнаружил кучу маленьких будочек для окуней. Строители изнывали без работы, а организаторы были где угодно, только не у берега Цинхая.       Одного задрал медведь, второй повесился, третий спер ружье и ушел к бандитам, четвертый и пятый сбежали в сытую и заразную Сычуань. Шестой сказал, что основать монастырь важнее, чем строить какие-то там городишки, и пытался сбежать в горы, но заблудился там и помер с голоду, не дойдя до лагеря километр. Седьмой заболел и чуть легкие не выкашлял, только к приезду отряда Сюэ Чжэнъюна стал с постели вставать. Восьмой… Ох, про восьмого никто даже вспоминать не хотел, такой он был долбоеб. Полный спектр, в общем. Свобода у людей, что с них возьмешь.       Работа пошла замечательно: они трудились и в дождь, и в зной. Жаркие часы пережидали в озере, а от холодного ветра прятались в пахнущих опилками новых домах. Со станции прибывали новые рабочие, и вскоре их отряд двинулся дальше — закладывать второе поселение на озере Цинхай. Там, конечно, случилась история, и не одна.       Сначала в городе завелся воришка. Ну как в городе — к тому времени достроили только три дома. И как воришка — вроде ничего особенного не пропало. Сначала стала пропадать еда. Тут риса не хватило, там консерву кто-то укатил. Сюэ Мэн выдал гениальный ответ на эту мистическую загадку: мышь!       Мэй Ханьсюэ в спешном порядке выписал из обсерватории Куньлунь трех подросших котят. Только вот их мать мышей отродясь не видела и детей не учила, как с мышами обращаться. Им прислали необразованных дурных подростков. Как-то раз в раковину под умывальником правда попался мышонок, так эти три идиота не знали, что с ним делать. Просто сидели на краю и смотрели, как несчастный кроха тщетно пытается выбраться из ловушки и раз за разом скатывается вниз. Белый напомнил Мо Жаню Чу Ваньнина. Тот так же наклонял голову, когда его при строительстве конюшни просили забить гвоздь. «В чем концепт гвоздя? И зачем его забивать?» В чем концепт мыши? И зачем ее ловить? Аристократы хреновы.       Потом стали пропадать стройматериалы, и тут уже все занервничали. Вряд ли мыши в норе понадобилось картинку к стене прибить. На своих, конечно, не думали. Потому что народу было мало, все друг от друга зависели и друг за другом пристально следили. Да так следили, что посрать спокойно не посрешь. Вывод напрашивался невеселый: кто-то посторонний приходит к ним тырить все, что криво лежит. Так и выходило, что привозят им стройматериалы — моргнешь, а половины как не бывало, только три котенка сидят и смотрят на тебя: «Что, опять слямзили у тебя добро? А ты заслужил».       В придачу к бесполезным котятам им с большой базы прислали древних винтовок и военных. Те провели пару обучающих занятий по обращению с оружием и ускакали в закат. Палец на курок класть только перед выстрелом, патроны проверять, на людей не направлять, все, дальше сами. Постреляйте там по банкам, что ли. Ну, для тренировки.       Мо Жань повертел винтовку, потыкал ногтем отполированное поколениями дерево, пожал плечами и положил ее обратно на стол.       — Ого, какое, — Мэй Ханьсюэ дрожащей рукой дотронулся до ствола. — Говорят, таким винтовкам смазка никакая не нужна, все прекрасно на грязи работает.       — Вот в чем секрет, — фыркнул Мо Жань. — Ханьсюэ нашел себе новую девочку. Простите, кожаные девочки, вы не работаете на грязи.       Дядя натужно расхохотался, но потом осторожно напомнил им:       — Я понимаю, мальчики, для вас это все будто бы понарошку. Только я боюсь, этим ружьям недолго осталось висеть на стене.       — Слушай, а разве не должны военные нас защищать? — вдруг спросил Сюэ Мэн.       Он непринужденно вертел в руках незаряженную винтовку и гордо пушил перышки, но Мо Жань заметил, что брату не по себе от перспективы защищать поселение с оружием в руках.       — Много ли военных осталось после сдерживания эпидемии? — вздохнул дядя. — У нас когда-то была самая большая армия в мире, но что с ней стало теперь? Нам остается только молиться, чтобы на нашей стороне было больше военных, чем в бандитских группировках.       — Дезертиры, — Сюэ Мэн перестал вертеть оружие в руках.       Сердце Мо Жаня тревожно забилось в груди. Будто пелена спала с глаз. Все это отнюдь не поход, не увеселительная прогулка, не романтическое приключение и не стройотряд. Раньше он жил либо в огромном защищенном поселении, либо в недоступной обсерватории, которая никому не сдалась. Теперь они находились на самом краю цивилизации, в открытом поле строили новые дома. Привезли с собой лес, оборудование, еду и инструменты. А теперь у них появилось кое-что более привлекательное. Винтовки.       — Мэнмэн, тебе придется взять девочку к себе в постель, - подытожил Мо Жань. - А лучше двух.       Однако на следующий день никто на них не напал. И через неделю, и через две. Жизнь шла своим чередом. Вещи продолжали пропадать, Сюэ Мэна и некоторых других людей из команды это жутко бесило, и они постоянно посылали в открытое поле на окраине угрозы о переломанных ногах. Что Мо Жаня успокаивало — все винтовки были на месте. Лежали по постелям и отдыхали, иногда наведывались в тир.       Взрослый Мо Жань не бывал в тирах: в дорогих дорого, в дешевых опасно. В детстве он стрелял из чужих пистолетиков пластмассовыми пульками, которые могли пробить стопку газетных листов. Благодаря вою окрестных мамаш все знали, что удачно выпущенная пулька может сделать обычного пацана одноглазым пиратом. Почет и уважение. Но получить пулькой по ноге оказалось ужасно больно и, увы, не приводило к пиратству, поэтому Мо Жань быстро наигрался в чужие игрушки и перешел в клуб любителей первобытных палок-хлесталок.       А тут в Сышэне их всех принудительно загнали в тир. Мо Жань когда узнал о таком мероприятии, помчался собирать банки из-под консервов, притащил дяде полный мешок. А дядя и говорит:       — Стрелять будем холостыми.       Резон был: патроны на вес золота. По ночам на ящиках с патронами спали три человека, а днем охраняли двое и каждые пять минут кто-нибудь заглядывал проверить качество охраны. Конечно, они стреляли холостыми.       Мо Жань быстро привык к отдаче, дуло в его руках больше не плясало при каждом чихе и будто стало продолжением тела. Игрушка была что надо. Раритетная, зато надежная: затвор заедал всего два раза из пяти. На стрельбах из-за этих затворов мат лился рекой. Отдача людей тоже порядком доставала. Они с этой винтовкой были как с лопатой в карьере: вверх-вниз, вверх-вниз. Но больше всего доставал священник Сюй, потому что ходил между всеми и бил хворостиной тех, кто наставлял дуло на ближнего своего. Стоял себе в очереди человек, болтал, ну ушла винтовка в сторону, с кем не бывает, а этот гад прыг из кустов, хворостиной по рукам — н-на! Очень коварный богослужитель.       На стрельбах Мо Жаню было очень весело. Он и думать забыл о том, что стрельба холостыми может приблизить тот день, когда придется стрелять по людям. А вот Сюэ Мэну приходилось тяжко. Он считал, все потому что ему постоянно попадались норовистые винтовки. Все кругом считали, все потому что кому-то надо подкачать ручонки.       Вскоре на руки стали выдавать патроны: по пять на рыло. Как только рыло переставало охранять ценные объекты вроде гвоздей и мешков с рисом, патроны изымали и передавали другому рылу. Пришел день, когда и Мо Жань получил на руки свои сокровища. «Потеряешь — урежу паек, выстрелишь — урою», — вот было напутствие их главного патронного хранителя.       — Лучше держи их в кармане, — посоветовал Мо Жаню его напарник Чжоу Янь. — Рукам легче.       Когда-то Чжоу Янь ничего тяжелей компьютерной мышки в руках не держал, а тут пожалуйста — ночь стоять со здоровенной винтовкой.       — Да она и так весит как кошка драная, — фыркнул Мо Жань и зарядил все пять патронов.       К середине ночи он о своем решении пожалел и с тех пор заряжал только один патрон, а другие распихивал по карманам поглубже, чтоб не вывалились случайно. И об этом решении ему пришлось пожалеть.       **       Сначала Мо Жань подумал, это гром. Но звук был слишком пустым, от него вздрогнуло сердце, но не земля под ногами. Чжоу Янь, с которым Мо Жань охранял ночью склад, тут же схватился за винтовку:       — Воры забрались, суки драные!       Они вломились внутрь, но вора уже след простыл, только трепыхалась рваная бумага на окне. Судя по размеру дыры, воровала явно не мышь.       Тогда Мо Жань сорвался в погоню. Если патрон потерять — урежут паек тебе, а если в твою смену свистнут еду, урежут паек всем! И все будут до Нового года плевать тебе в суп из благодарности за такие подарки.       Следы от окна вели в поле. Когда-нибудь равнину они застроят целиком, может, даже откусят часть леса или гор. Но пока тут буйно росла полынь, колосились дикие травы и цветы, и под струями дождя в ночной тьме поле шумело и качалось, будто воды мертвой реки. Ливень заливал Мо Жаню глаза. Он бежал через полынь, стебли хлестко били его по ногам, цеплялись за лодыжки, пытались повалить на землю. Поначалу Мо Жань не понимал, куда бежит и зачем, но когда черное поле озарила белая вспышка молнии, впереди он увидел две крохотные фигурки. Теперь они и впрямь были размером с мышей. Вот-вот нырнут в траву и пропадут навсегда. Чжоу рядом завопил, что надо стрелять, пока воры не сбежали. Мо Жань вскинул было винтовку, но вовремя опомнился. Это не игра.       — Ты ебнулся? — гаркнул он в ответ. — А если я попаду?       — И что? — Чжоу тоже приставил приклад к плечу, его мокрые пальцы дрожали, но не желали ложиться на спусковой крюк.       — Они просто воры!       Так и не решившись выстрелить, напарник лосем понесся вперед через траву и бросил через плечо:       — Так стреляй по ногам! Они оружие украли!       Полынь тут доходила кисточками до сердца, нельзя было своих ног разглядеть, не то что ноги воришек. И как Чжоу успел заметить, что украли? Мо Жань ринулся вперед и заорал на бегу:       — Стоять! Не то стрелять буду! По…       Он собирался сказать «по ногам». Он не собирался стрелять вообще. Да кто не обещал ноги переломать в разгаре ссоры? Обычное дело. И все почему-то ходят, почти никто не хромает.       Только вот в шорохе полынных волн Мо Жань уловил новый звук — будто в гальку бросили булыжник, и мелкие камни рассыпались эхом по полынному полю. И еще один — будто хищная волна ударилась о волнорез и отступила, шурша ядовитой пеной. Никаких вспышек в небе — лишь иссиня-черная ночь.       Чжоу в двух шагах от него замер и пригнулся так, что макушка скрылась в траве. Мо Жань последовал его примеру, но из укрытия не было видно, как далеко убежали их враги. Молнии сверкали редко. И даже по выстрелам не поймешь, где воры — эхо разносило звук повсюду. Мо Жань на мгновение растерялся и почувствовал себя слепым полуглухим котенком. Зловещий звук прокатился над полем еще раз — и ноги сами понесли Мо Жаня вперед. Трава превратилась в тысячу крошечных плетей, а летний дождь — в ледяной душ. Кишки в животе завязались в мертвый холодный узел. Черная ароматная полынь щекотала сухое сердце.       Мо Жань бежал, и в его полупустой голове вспыхивали и затухали обрывки человеческих мыслей. Он думал, что если даст им уйти, придут другие. Вынесут все. Вынесут еду — и здесь все умрут с голода. Вынесут лес, гвозди и рубанки — и здесь все умрут от холода без крыши над головой. Это все его, Мо Жаня! Как они смеют тырить его вещи по ночам?!       Как они смеют стрелять в него? Они могли его убить. Он не разрешал. Никто не смеет... И тут Мо Жань вспомнил, как дрался в детстве. Одинокий, полный обиды и жажды рвать и кусать. Никто не смеет его бить. Никто не смеет убивать его без разрешения. Только он решает, когда и где!       Вынырнув из черного травяного моря, Мо Жань поднял винтовку. Он знал, где воры. Глаза привыкли к темноте, и он видел, как там впереди полынное море дрожало, будто по бушующей воде рассекали две невидимые утки.       Мо Жань вдохнул и положил палец на спусковой крючок, прицелился к невидимым утиным ногам. Мо Жань вдохнул еще, надавил пальцем, — и выстрелил. Винтовка взбрыкнула, но грохот от выстрела уже разнесся каменным эхом над бешеным морем травы.       Воров и правда оказалось двое: оба не старше двадцати. Одному пробило плечо, а другому — шею. Один стонал от боли и матерился, а второй лежал лицом в землю и не хотел вставать. Ящик с инструментами, который они вынесли со склада, валялся рядом в грязи.       Погибшего вора похоронили на следующий день. По христианским обычаям, потому что из местных только католический священник знал толк в погребальных обрядах. Мо Жань смотрел, как священник учит обрядам своего маленького сына, смотрел на раскисшую землю, на омытую дождем полынь. Смотрел на убитого — тот был сильно похож на Мо Жаня, будто отражение в плохом зеркале.       **       Чу Ваньнин соскучился. А явление это было прямо-таки парадоксальным, потому что он полтора месяца провел в бесконечных разъездах, беготне и дурацких интеллектуальных играх с бандитами, скучать было некогда. Были и бешеные невоспитанные псины, по которым петля плачет, а были дрожащие твари, которым свистнешь: «Это кто сделал?» — уже бегут забиваться в ближайшее дупло или с обрыва сигают. Пойди разбери, что с такими делать. Вроде и жалко, потому что решил мамин бродяга в анархиста поиграть, а вроде и поделом, пусть его сопли на кулак мотает на каменоломне, сколько пользы будет.       Попадались им и горные генералы. Пока генералами себя звали все подряд, обычно те, кто не понимал, какая ответственность за этим словом стоит. Это тебе не на беличьих шкурках лежать и указания раздавать. Сходите в такую-то деревню, принесите перца и соли, а в другой соприте гвоздей, надо вашему генералу дворец отгрохать. Кстати, забегите на озеро Цинхай за досками и инструментами. Большая часть этих генералов так и сгинет, не успев сделать себе имени.       Поначалу все это воровство и грабежи шли как по маслу, а потом народ адаптировался и стал огрызаться. Среди знакомых Чу Ваньнина в больших поселениях были и такие, у кого глаза кровью наливались, если из их кружки воды хлебнешь. А тут не из кружки, а со склада, и не хлебнули, а вынесли на хрен пиломатериал. А он спит с сотней мужиков под одной крышей. Тут один ноги не моет из принципа, там второй на ночь гороха нажрался, третий храпит, четвертый дрочит. И только мечта о новом просторном бараке греет тебе душу. Просыпаешься — вынесли все, не из чего барак строить. Тут даже святой расстроится.       Новости о Мо Жане и Сюэ Чжэнъюне Чу Ваньнин получал в поселении Восточный Ишэн от госпожи Ван. Все, к счастью, были живы и здоровы, и как бы Чу Ваньнину ни хотелось встретиться с ними, времени на путешествие в такую даль у него не было. Наконец, спустя несколько недель его отправили на озеро Цинхай, как раз в поселение Сышэн, где работал Мо Жань.       Когда они уже подъезжали, Наньгун Сы воскликнул:       — Твою ж налево! Не успели.       Сердце Чу Ваньнина сначала в пятки ушло, а потом он пригляделся и понял, что вызвало такую реакцию. Ничего не сгорело, и никого не вырезали, просто над одним из зданий в Сышэне высился гигантский уродливый католический крест. Наньгун Сы был ярым патриотом и пропитался заветами генерала Тасянь-цзюня до самых печенок. А генерал говорил, что западные религии — опиум для народа, они затуманивают сознание дурацкими сказками и отвращают китайцев от их коренной сути. Он даже шаманов так не преследовал, как христиан. Вот Наньгун Сы и ненавидел католиков до зубовного скрежета. И при этом в свое время умудрился по уши влюбиться в дочку священника.       Сейчас это, конечно, была уже старая и, к сожалению, весьма печальная история. Но даже после всего, что случилось, Наньгун Сы католиков не полюбил. Даже наоборот, до сих пор бухтел, когда вспоминал: «Как ее отец мог быть таким глупым, ну как?»       Приехали в Сышэн они как раз когда на кухне начали готовить обед. Чу Ваньнин ожидал увидеть там Мо Жаня, и сердце сладко замирало в предчувствии встречи после долгой разлуки. Но у походной плиты оказался молодой мужчина в рясе, а у котла с рисом — мальчик лет семи. От запаха жареной рыбы рот наполнился слюной. Наньгун Сы прошептал:       — Кажется, я перехожу на подножный корм.       — Не преувеличивай.       — Буду есть эту еду — провоняю ладаном.       — Прояви уважение к чужой религии, — раздраженно шикнул Чу Ваньнин и спокойно обратился к священнику: — Святой отец, в Сышэне сейчас есть Сюэ Чжэнъюн, Сюэ Мэн или Мо Вэйюй?       Тот мягко улыбнулся:       — Приветствую путников. Да, они сейчас на стройке, к обеду должны вернуться. У нас уже почти все готово. Шуанлинь, — священник обратился к сыну. — Бей в гонг, пора всем собираться.       «Сюй Шуанлинь?» — Чу Ваньнин не успел скрыть удивление под маской безразличия. В лице маленького мальчика, который усердно колотил половником по огромному эмалированному тазу, ему чудились давно забытые черно-белые черты. Лицо покойника.       — Что вас так удивило? — священник улыбался, точно робот, отчего становилось не по себе. — Что-то не так с моим сыном?       — Все в порядке, — холодно ответил Чу Ваньнин. — Мы можем пообедать со всеми?       — Конечно, я всегда готовлю про запас. Господа Сюэ, что отец, что сын, весьма прожорливы.       Смех священника Сюя подхватил лишь маленький сын, а Чу Ваньнин и его товарищ Наньгун Сы были слишком подавлены неожиданной встречей с призраком будущего. И если Чу-лаоши быстро пришел в себя, Наньгун Сы впал в такой дикий ступор, что даже не поздоровался ни с кем из знакомых, когда все пришли обедать.       Мо Жаня Чу Ваньнин заметил издалека, как и всегда. Тот будто бы вытянулся с прошлой встречи и стал крупнее, а кожа его загорела до ласкающего глаз медового оттенка. Только вот глаза больше не горели ни страстью, ни жаждой жизни. В них была лишь жуткая лихорадка.       — Юйхэн! — воскликнул Сюэ Чжэнъюн, заметив Чу Ваньнина. — Мы уже и забыли, как ты выглядишь! Жань-эр, смотри, кто приехал!       Взгляд Мо Жаня был острым, но не внимательным. Он попытался разродиться улыбкой, вышло паршиво. Каждый мускул в его теле был напряжен, будто он нес на макушке огромную тяжесть. Чу Ваньнин так озадачился его настроением, что забыл улыбнуться в ответ.       С Мо Жанем явно что-то случилось. Сам он был физически цел, а вся его родня жива и здорова. Сюэ Мэн только был слегка встревожен, а Сюэ Чжэнъюн наоборот — улыбался больше, чем дозволяли приличия. Но мир вокруг Мо Жаня не вертелся, они могли переживать о чем угодно.       Чу Ваньнин хотел было напрямую спросить, в чем дело, но тут ему в голову пришла неприятная догадка. А вдруг завяли помидоры, и Мо Жань не знает, как сообщить об этом? Вдруг он нашел замену? В такой длительной разлуке оно немудрено, да и Чу Ваньнин не из тех людей, которых хочется ждать годами.       За обедом Чу Ваньнин сидел как орел в гнезде. Наблюдал, нет ли тут подвоха. Подвох обнаружился везде. Раньше Мо Жань сверлил его взглядом и норовил изнасиловать ногами под столом, а теперь сидел и клевал еду, как заводной петух, половину пронося деревянными руками мимо рта. Беседу не поддерживал, а когда все обсуждали рейд новоприбывших, вопросов не задавал. Ему было вообще не интересно, чем все это время занимался Чу Ваньнин. Он говорил лишь когда к нему обращались, и отвечал резко, не подбирая слов. В просьбах не отказывал, но на другие вопросы отвечал по-хамски односложно.       После обеда Чу Ваньнин поймал Мо Жаня, чтобы поговорить, но разговор вышел скомканный и несуразный. С ним Мо Жань явно старался вести себя как прежде, но окаменевшие плечи не давали смягчиться шее, а деревянная шея сковывала горло. Он стал неправдоподобной копией самого себя.       — Как рейд? — спросил Мо Жань, хотя только что за столом они полчаса обсуждали именно треклятый рейд.       — Живой, как видишь, — пожал плечами Чу Ваньнин.       Мо Жань вперился в него взглядом так, что стало неудобно, и с неестественным жаром сказал:       — Это очень хорошо.       — Я тоже рад тебя видеть.       — И я тебя.       Он отвечал с огромными паузами, немного невпопад, будто разговор отвлекал его от какого-то очень важного занятия внутри головы. Но чем дольше они стояли друг рядом с другом, тем мягче становилось напряженное лицо Мо Жаня. Может, он расслабился бы совсем, если бы где-то на стройке не уронили бочку. Грохот вышел знатный, и эхо разнеслось между стен. Чу Ваньнин не придал звуку значения, но Мо Жань вдруг одеревенел пуще прежнего, совершенно потерял нить разговора и отпросился дальше работать.       Они разошлись каждый по своим делам. Мо Жань — класть крышу, а Чу Ваньнин — к озеру на совет к Сюэ Чжэнъюну. С ним отправился оклемавшийся и злой как собака Наньгун Сы. Он изжевал в труху кучу лисьих хвостов, и от травы у него позеленели зубы.       Совет Сюэ Чжэнъюн решил совместить с рыбалкой и отказывался начинать до тех пор, пока каждый не нацепит по жирному червяку на крючок и не забросит леску в воду. Потом он поудобней уселся на мостках с удочкой в руках, выпрямил спину и вздохнул:       — Проблемы у нас пошли серьезные. Нужен твой совет, Юйхэн.       — Что-то по моему профилю? — кисло спросил Чу Ваньнин.       Ему нужен был совет, обо что вытереть пальцы после червяка. Он вытер их о деревянный настил, но все равно остался недоволен.       — На той неделе мы поймали бандита, — Сюэ говорил, не отводя взгляда от воды. — Теперь не знаем, что с ним делать. Отпускать опасно, наказывать толком не за что. Хотя прихлопнуть иногда хочется.       — Зачем ловили тогда?        — Он с товарищем залез к нам на склад за инструментами, вот и попался. Спасибо Жань-эру и Чжоу Яню.       Голова Чу Ваньнина сразу стала варить мысли одновременно в разных котелках. Что делать: с бандитом, с теми, кто может за ним прийти, с Мо Жанем? Почему: к ним в Сышэн пришли, Мо Жань так напряжен? Он решил начать с наименее личных вопросов:       — Бандит с товарищем? Товарища упустили? Не боитесь, что за пленным придут?       — Второго застрелили.       — Перестрелка за инструменты в Сышэне? — Наньгун Сы от удивления даже лисий хвост выплюнул. — Кто второго застрелил? Мо Жань, наверно? Он странный стал.       Сюэ Чжэнъюн кивнул, поджав губы. Чу Ваньнин редко видел его расстроенным, но сейчас оказался как раз такой случай. Легко понять, в чем причина. Чу Ваньнин и сам чувствовал себя погано, когда его подчиненные и товарищи рисковали жизнью. Но тут совсем другое дело: Сюэ воспитывал Мо Жаня, был ему как отец, и в той перестрелке мог Мо Жаня потерять. Стоило этой мысли пролететь мимо сознания, как сердце раненым зверьком подскочило в груди, и Чу Ваньнина замутило.       — Зачем он туда вообще полез? — спросил он слишком громко.       — Сказал, что не мог иначе, — Сюэ Чжэнъюн фыркнул то ли с гневом, то ли с облегчением. — Я ему говорю, что ящик инструментов не стоит такого риска. Он сказал, что знает. Те дураки начали палить из ружей, а он побежал.       — Не в ту сторону побежал. Нормальные люди спасаются, поджав хвост.       Наньгун Сы встрял:       — А вы не знали, что он псих лютый?       «Если так дальше пойдет, — подумал Чу Ваньнин с отчаянием, — я могу его пережить. На такое я не подписывался».       — Ладно, — сказал он. — Лучше про бандита расскажи.       Сюэ Чжэнъюн рассказал. А когда Наньгун Сы ушел — рассказал еще раз. И от второго рассказа у Чу Ваньнина волосы дыбом встали.       Пленный бандит выглядел как крыса на каникулах: грязный и вонючий, с алой полосой разодранной кожи поперек лица, но спокойный и какой-то непристойно круглый. Да еще губы жирно блестели от жареных окуней — совсем порнографическая картина. Он был уверен, что его не убьют, что его накормят, напоят и спать уложат. Раздражение от такого вида было аж до зуда в костях, и особенно Чу Ваньнин взбесился, когда бандит стал открывать рот без спросу.       — Командир, ты тут самый главный? Скажи им уже, что от меня польза будет.       — Сначала выясним, чего от тебя будет больше — вреда или пользы. А потом решим, на бульон тебя пустить или на корм собакам, — злобно выплюнул Наньгун Сы.       Разговор вышел неинтересный. Бандит Цзинь Мин жалился, что в их деревне нечего есть, поэтому они ходили грабить поселение Сышэн. На вопрос, где пушки достал, он ответил, что у деда под кроватью нашел, а дед у него охотник. На вопрос, зачем стрелял, ответил, что не он первый начал. Все бандиты отвечали примерно то же. С голоду опух, пушка на голову сама свалилась, первым не стрелял, с трудом дуло от приклада отличает. Известная порода бандитов. Но было в нем что-то подозрительное и необычное, и Наньгун Сы тоже по ходу допроса очень оживился.       Бандит говорил на путунхуа чисто и без запинки. Но когда на него начинали давить, а в особенности когда Чу Ваньнин в процессе допроса подходил к стойке с веревками, он начинал частить. Из его рта начинали сыпаться словечки и обороты, которым в этом времени не место. В конце концов Цзинь Мин не выдержал и зашипел на Чу Ваньнина:       — Что ты трогаешь эти веревки проклятые?!       — Кто сказал тебе красть со складов Сышэн? — Чу Ваньнин послушно отошел от веревок, вынул из-за пояса хлыст и присел напротив Цзинь Мина.       Заметив, наконец, хлыст, бандит дернулся в ужасе, точно зверек. Теперь, когда Чу Ваньнин смотрел прямо, а не сверху вниз, открылся вид на алую полосу прямо под челюстью пленника: того явно душили. И след на лице тоже свежий. Но после того, что рассказал о Цзинь Мине Сюэ Чжэнъюн, жалеть его совершенно не хотелось. Это такая тварь, хуже не придумаешь.       — Это все… — Цзинь Мин посмотрел наверх, и пойди пойми, выдумывает он или вспоминает. — Это все Цзян Си.       — Где обитает Цзян Си?       Чу Ваньнин был почти уверен, что если имя и настоящее, то явно человек вообще ни при чем. Бандит снова завис: взвешивал, будут ли бить, если уличат во лжи. Можно врать напропалую или только чуточку приукрасить? Предать тех, кто в сотне километров, но точно может глотку вырвать? Или обдурить тех, кто прямо перед тобой, но может и помиловать? Все его мыслишки были на лбу написаны.       — Научный центр Гуйнань? Или Тосу? Датун? — принялся перечислять Чу Ваньнин.       — Точно, То-тосу! Научный центр Тосу!       «Из всех трех мест, что я назвал, реально существует только научный центр Гуйнань, мимо которого проходили мы с Мо Жанем, — подумал Чу Ваньнин. — Судя по взгляду Цзинь Мина, ему это место знакомо. Что же с ним делать?»       Голова Чу Ваньнина раскалывалась от распирающих ее изнутри мыслей. Что с ними со всеми делать? Бандит, Сюй Шуанлинь, Наньгун Сы и, что самое ужасное - Мо Жань. Которого он чуть было не потерял.