Дитя закатного солнца

Для несведущего обывателя, который устаёт от третьего уровня и безумно рад увидеть пышную зелень, четвёртый кажется едва ли не спасением, и очень часто это становится ошибкой. Озен и сама, ещё будучи молодой, обрадовалась, увидев этот узкий проход, от которого веяло минеральными источниками и слышались крики неведомых живых существ. Даже проклятие не пугало, оно будет когда-нибудь потом, на подъёме, а... Белый свисток помнила, с какой лёгкостью кудара подкараулили первого идиота, который отказался слушать старших и рванул вниз, опустив верёвку. Все правила Бездны прописаны кровью, и каждый раз их нарушение весьма показательно. Великая Яма не предупреждает дважды, а просто отнимает жизнь, в лучшем случае – только здоровье. – Не вздумайте сунуться, пока я не удостоверюсь, что всё в порядке, – сразу же обозначила Озен, аккуратно выглядывая вниз. Тёплые испарения, идущие от чаш гигантов, прошлись по коже её лица, мягко приглаживая обветрившиеся чешуйки. Это сейчас есть приятный эффект бани, но стоит побыть там час-два, обливаясь литрами пота, как благо превращается в настоящий кошмар. Впрочем, человек такая тварь, что ко всему привыкнет. Поскольку она не услышала ничего настораживающего, памятуя о преимуществе в виде животных, командир отряда взглянула на Кулла и Присциллу. Оба сидели тихо, будто бы приготовившись к неизбежному. Хотя, пожалуй, смотреть на угольного франта нет смысла, ведь он, в случае чего, может улететь, а пещерный гоблин... Да что взять с Присциллы, она ещё очень молодая и привыкла, что те, кто посильнее да покрупнее, спасут её в случае необходимости. – Так можно выдвигаться, командир? – не выдержал Видок, пожёвываешь метёлку злака, которую он нежданно-негаданно нашёл по дороге. – Не сахарный, не растаешь, если подождёшь, – снова призвав к молчанию, Озен осторожно спустила верёвку. Средство для спуска мягко спикировало на утоптанную поколениями свистков площадку, не встретив никакого сопротивления со стороны местной флоры или фауны. Четвёртый уровень продолжал жить своей жизнью и словно всем видом намекал, что ему нет дела до каких-то там людей, в очередной раз сующихся на его просторы. Кое-кто в такие моменты молился, но лично Озен от души материла округу, уговаривая её не рыпаться ещё немного, пока все не спустятся и хотя бы не будут готовы разбежаться кто куда в случае опасности. Спустившись, Белый свисток огляделась. Похоже, её ментальная ругань была услышана, и кроме трескотни птиц, не слышалось ничего угрожающего. – Ходу, – быстро отдала команду она, отступая с позиции для того, чтобы освободить дорогу остальным участникам этой сумасбродной экспедиции. Марулк и Видок сориентировались сами, без команды выбирая очерёдность спуска. Принимая каждого из них, Озен нет-нет да задумывалась о том, ждёт ли их Дьявольский Манок именно здесь, на четвёртом уровне. Пусть тварь, растревоженная Бондрюдом, и сбежала сюда, Но... если верить в то, что на третьем им не почудилось, и это переливчатое существо по каким-то причинам приходило к ним... точнее, не к ним. К Джубили. Эта мысль не давала Белому свистку покоя. Бездна, стерва, всегда была расположена к детям. Они были теми, кому было наиболее проблематично вернуться из самых её глубин. Совсем как муравьиный лев, выкапывающий воронку для того, чтобы его беспомощная жертва скатилась вниз, прямо в челюсти хищника, Великая Яма манила, используя артефакты как хитроумный повод. И да, терпению Бездны можно было позавидовать. Она играла на желаниях, заставляя человека накапливать ценности шаг за шагом, вздох за вздохом. И если она заинтересовалась в Джубили, то какую же ценность копила сейчас девочка? Что привлекло того странного зверя прибежать именно к ней, мало того, позволить дерзнуть покуситься на сокровище, хранимое им? Озен не страдала наивностью и романтизмом, чтобы предположить, будто Бездна жалеет её дочь, попавшую в ловушку Жалящей струны. Здесь было что-то другое, но что?.. – С ума сойти как тут жарко. А это что? Похоже на яблоки в карамели, – оглядевшись, указал на основание холма Свайн. – Яблоки в карамели? – Озен повернулась, куда он указывал, и прямо-таки обмерла. Это был не плод и не его часть, брошенная спугнутым зверем. Неведомая субстанция, подсохшая, действительно переливалась в лучах солнца, захваченных силовым полем , и цвет у неё был ближе к красному. И Озен уже знала, что это нечто будет пахнуть мочой и водорослями, а проблема была в том, что такое никогда не встречалось на земле, конкретно на этом холме, а всегда в каких-нибудь в кустах. Нехорошо. Очень нехорошо! Присцилла, спустившаяся было на землю, мигом взвилась на руки Джубили, прижимаясь к ней всем телом и дрожа. Со стороны чаш гигантов донеслось пусть и тихое, но похрюкивание. Хозяин территории шёл на разведку. – Куда? – прорычала Озен, одним рывком схватив Илту за шиворот: идиотка попробовала начать карабкаться по верёвке обратно, – Проклятие, забыла? Миссис Терье воззрилась на неё так, будто командиру отряда было положено отменить законы Бездны только для того, чтобы они спаслись. – Идём к спуску, ближе к краю четвёртого уровня, – негромко скомандовала Белый свисток, снимая шляпу и выставляя её перед собой, словно импровизированный щит, – Держитесь за мной, не высовывайтесь, если скажу бежать – бегите! Отступаем, отступаем, живо! Округлый силуэт выступил из поднимающегося со дна чаш пара. Огромный лоснящийся самец, в отличие от того, что жил тут до этого, более молодой, иголочка к иголочке, и в шерсти нет ни следа седины. Красная блямба на голове сочится той самой жидкостью, которая была видна на холме. Шарокол. Не его вина, что люди, шастающие то туда, то сюда, не считали его территориальных меток. Повезло ещё, что он не мчался во весь опор, готовый утыкать ядовитыми иглами любого посягнувшего на его удел. Как его обмануть? Как обойти? Озен уже случалось думать, сделали ли клинья Тысячника её кожу непробиваемой для шипов такого серьёзного противника, и вот, думы вернулись снова. Они пятились, а животное, понимавшее, что если оно захочет, от него не убежит никто и ничто, шло за ними, не сокращая расстояния, шагом самого настоящего победителя. Ему некуда было торопиться, и жизнь его не была в опасности, так что шарокол наслаждался зрелищем идиотов, которые оказались у него в ловушке. Ветер подул от отряда, попадая на красную блямбу, и он с хрюканьем принюхался, притоптывая задними ногами, увенчанными шпорами. И тут посреди всеобщей патовости ситуации прозвучало то, чего Озен спрогнозировать не могла. – Гириг? – это произнёс Марулк, и в его тоне не было страха, лишь удивление. – Что? – негромко спросила Белый свисток. – Это Гириг! Я его узнаю, – памятуя о правиле не соваться вперёд командира отряда, Марулк встал рядом с женой, – Гириг, мальчик, ты помнишь меня? Порядком обескураженный, самец шарокола остановился окончательно, и лапами притоптывать тоже перестал. Он поднял голову, принюхиваясь. Повертел головой то вправо, то влево. Неизвестно, насколько чётко он видел Марулка, но запах наверняка долетал до ноздрей животного. И это был знакомый запах, запах родителя. Несмотря на огромную долю агрессии, шароколы предпочитали обходить стороной своих родителей, особенно матерей, которые в принципе не претендовали на территорию или какие-то склоки. В глазах Гирига Марулк оставался подобием матери, пусть и непохожим на шарокола, но запах… Запах решал всё. Теперь, будучи взрослым, накачанный гормонами, самец шарокола не подлежал приручению, поэтому сделал так, как сделал бы, встреть он свою настоящую мать: развернулся с тяжёлым вздохом и потопал прочь, давая им время для того, чтобы тихонько уйти с территории. – Он... – начал было Марулк, но Озен отпихнула его плечом в сторону: – Потом порассуждаешь, а пока нам повезло, и больше судьбу искушать ни к чему. Ходу, ходу! – Я просто хотел сказать, – всё же обратились к ней голубые глаза, – Что очень рад, что Гириг жив и здоров, а ещё он очень красивый. – Я ни черта не понимаю, но спрошу в другой раз, – предварительно грязно ругнувшись, только и мог что сказать Видок, переглядываясь с точно такими же изумлёнными Свайном и Илтой. Выдохнув от облегчения, Озен улыбнулась. Пусть это и редко, но всё же случалось: Великая Яма расщедривалась добром на добро, когда-то оказанное по велению сердца.