Неравнодушие

Это мог бы быть прекрасный, солнечный, зимний день. Наледь засыпало снегом с ночи, кристаллы до того белые, что переливаются бриллиантами, слепят. И не холодно. Облачко пара вырывается и тут же тает, щекочет красный нос. И тихо как-то: на улице будто машин меньше, тянутся вереницами тихими, мирно гудящими, будто не в мегаполисе находишься. Благодать. — Поздравляем, — доносится откуда-то слева, и парнишка, не предавая особого значения на ничего не значащие слова, только кивает. Спускается по ступеням, прячет руки в карманы черного пуховика. Знает, что вот-вот свернет влево, а там уже машина, привычное тепло, разговоры ни о чем и день завертится, разгорится, и плевать, что полдень, середина рабочего дня, конец недели. Вот-вот, и со следующего месяца съемка, новый этап, новые лица. Интерес почти детский, стоит держать под контролем, взрослый уже. В ушах будто голос матери. Взрослый уже. Взрослый. Кажется, что время немного усмехается: взрослость — понятие относительное. Ты ведь можешь работать с четырнадцати, курить с пятнадцати, в шестнадцать влюбиться один единственный раз в жизни, а в пятьдесят вдруг понять — нихрена ты не взрослый. Все на машинки «Лего» заглядываешься, хочешь космонавтом стать в сорок, а в тридцать прийти к той же матушке на пирожки и остаться навсегда. Что-то тормозит совсем случайно. Слишком философские мысли, быстрый темп жизни, разрозненность — все остается за спиной. Впереди черный автомобиль и дорога. А тормозит-то что? Взгляд находит выбивающееся из общего, когда-то заученного городского пейзажа сам. И оно ему не нравится. Не правильно это. Не верно. — Эй? И как еще незнакомец может подойти к незнакомцу? Вот и стоит в метрах пяти, застыл ледяной глыбой, вглядываясь в дышащего, сжавшегося почти на обочине человека. Женщину. Девушку. — Вы в порядке? — голос кажется ему глухим. Стоит подойти, наверно? Может, плохо человеку? Сердце, голова, душевные переживания? Что угодно, он-то сам человек неравнодушный, вроде как его даже добрым кто-то назвал. Ага. Вот и доброта лезет со всех щелей. — Вы меня слышите? Что-то болит? — он делает еще три коротких, неуверенных шага. Понимание схлопывается до того смешно и страшно, слышится, как капкан за спиной смыкает свои зубья. Потому что человеку явно нехорошо, а брать ответственность за чужую жизнь в этот солнечный день совсем не хотелось. — Я вызову вам Скорую, — достает телефон и на секунду залипает. А телефон какой у этой замечательной службы? 01? 02? 666? — Ты меня видишь? И телефон чуть не выскальзывает из похолодевших пальцев. Парень смотрит прямо перед собой, на фигурку худую и даже несуразную. Чуть приподнимает бровь, пытаясь определить, обдолбана ли дамочка? — Ноль-три, — будто сам себе и вынужденной собеседнице сообщает, бьет по сенсорному экрану быстрее. — Стой, стой, — та настолько резко подрывается, вынуждает сделать почти трусливый шаг назад. Девчонка еще. Глядит затравленно, удивленно. Может, полиция? — Ты точно меня видишь? — еще более упрямо, трескуче спрашивает. — Вижу, — почти усмехается. — Тебе помощь нужна… — Ты медиум? — Что? — Я говорю, ты медиум? Видишь меня? — она улыбается. Действительно улыбается, широко, приветливо, с облегчением. Вводит в ступор. Они так и стоят друг напротив друга, два дебила, право слово, ему неловко. — Очень смешно, — тут же схлопывается удивление и, не сбавляя шаг, удаляется дальше к автомобилю. — Да нет, стой, подожди, — девчонка бежит за ним. Фанатки, такое бывает. Что не сделаешь, чтобы привлечь внимание кумира? Не режет вены, а на том спасибо. А все эти представления… ну он уже не мальчишка, устало озирается, взглядом находит свою машину и спешит. — Стой же, ну, — она преграждает путь. Не налетает, успевает затормозить. Футболка и джинсы, господи, да он бы уже промерз до костей. Глядит строго, набирает воздуха побольше в легкие, чтобы мягко, но верно послать. Это работает. Всегда работало. — Слушай… — Дим, ты чего там застрял? — летит голос водителя, звонкий, яркий, почти праздничный. — А не видишь? — кривится Дима, кивком указывая на прилипчивую фанатку. — Кого не вижу, бедолага? — усмехается издевательски, заставляя немного прихереть. — Издеваетесь, чтоль? Обходит по-касательной, чисто на всякий случай. Садится вперед, пристегивается, чувствуя на себе слева скептический, а справа восторженный взгляды. — Ты своей бесовщиной меня больше не напугаешь, — предупреждают, чтобы точно запомнил. — Если решили подловить, хоть девчонку бы не морозили, — фыркает Дима в ответ, врубая печку на полную. — Да о чем ты? Отмахивается от вопроса. Включает музыку погромче, поритмичнее, краем глаза замечая, что девчонка испарилась. Замерзла, наверно, все-таки не май месяц на улице. Ему плевать, но ответственность за чужие жизни брать не хочется. Как и за здоровье. За решения. За опыт. Ему самому бы научиться брать ответственность за самого себя и потом, сидя в темной квартире, не называть себя идиотом. Да, пожалуй, вот это и взрослость. Не сожалеть о выборе. — … сегодня? — А? — сонно моргает, с трудом переключая внимание с мигающего красного на лицо водителя. — Придешь сегодня? Тебя сколько раз звать можно? Персональное предложение выслать? — Иди ты, — усмехается беззлобно, почти устало. — Дал же слово, значит, приду. — Ну смотри-смотри, — фыркают в ответ, сворачивая на оживленную улицу, за что тут же получают сигнал от позади едущего автомобиля. — Наведи на него порчи, а? Вот урод… — За дорогой смотри, — совет искренний и простой. Дима оборачивается, хочет просто посмотреть, что за дядечка столь нетерпеливый и грубый послал их трехэтажным отборным матом, вызывая почти почтение за такой богатый словарный запас. И замирает. Девчонка сзади сидит, с улыбкой этой дурацкой, в идеально-белой футболке. — Какого хрена? — только и успевает выдохнуть чернокнижник прежде, чем дядечка чуть не врезается в них позади.