Разноцветные осколки: зарисовки

На дворе стояла холодная ночь. За окном падал снег, покрывая толстым одеялом всё, к чему прикасался. Суета города не прекращается, и даже растёт, а маленькая квартира на четвёртом этаже всё никак не может успокоиться. Это место совсем позабыло о слове «спокойствие» уже как шесть лет. Филипп Виттебейн сидел на кухне и пил вино из бутылки. После каждого глотка, он ставил бутылку на стол так, что он чуть ли не содрогался от силы рывка мужчины; Филиппу было как-то наплевать на это. Со стороны казалось, что этот раздражающий звук только поднимал настроение пьяного священника. Иногда он поглядывал в окно и засматривался на прохожих. С особым раздражением он смотрел на молодых парочек и подростков; Филипп всегда считал, что романтику нужно держать в приделах дома, а в обществе вести себя как нормальные люди. Конечно, так было не всегда. Когда его брат был жив, он поддерживал романтические отношения между ним и его женой – Эвелин. Несмотря на разные взгляды на мир, Филипп не испытывал к ней ненависти. Хоть он и не находил её шутки смешными, она всё равно была замечательной женой и матерью. Этого у неё никто не отнимет. Калеб не был исключением. Будучи ребёнком, Филипп всегда был рядом с ним. Иногда он считал брата отцом, нежели тем, кем он был. Пока их родители занимались службой в церкви и наговаривали на современное общество, Калеб растил брата и защищал его ото всех опасностей, которые прячутся в тёмных уголках этого мира, вот-вот готовые поглотить всё на своём пути. Из колеи его выбил стук в дверь. В дверном проёме стоял его племянник – Хантер Виттебейн. Он уставился вниз, боясь поднять взгляд с пола и сказать хоть одно слово. Такое было не впервые, и Филипп тут же мысленно вздохнул; он ненавидел мягкотелость этого четырнадцатилетнего юноши. Сколько бы раз мужчина не кричал на него, сколько бы раз не бил, мальчик вообще не менялся. Филипп уже был готов сдаться, однако, не мог; он должен воспитать из Хантера нормального человека, а не тряпку. — Ну, чего молчишь? — П-простите, дядя. Я не смог купить сигареты… Филипп тут же переменился в лице. Его лицо сморщилось, а в глазах читался гнев. — Простите, пожалуйста! Мне отказали в продаже товара из-за моего возраста… Пожалуйста, простите! На глазах Хантера навернулись слёзы, несколько из которых скатывались по щекам, задевая шрам на правой щеке. Ненароком Филипп вспомнил тот день, когда впервые увидел кровь на лице своего племянника. Часть его разума чувствовала сильную вину, однако другая считала, что он поступил правильно. Правило «кнут и пряник» было основой его воспитания. «Пряник» заключается в том, что Хантер живёт в его доме на его зарплату, и не платит налоги, а «кнут», - во всём остальном. — Почему ты такой неблагодарный, Хантер? Я позволил тебе жить со мной? Позволил. В холодильнике еда есть? Есть. Я выделил тебе комнату? Выделил. Тогда почему ты позволяешь себе быть таким неблагодарным? — Э-это неправда! Я благодарен, Богом клянусь… Я-я рад, что вы взяли меня под своё крыло! — Тогда почему ты не можешь отплатить добром за добро? Неужели я так многого прошу? — В-вовсе нет! П-просто… ни один магазин не может продать мне сигареты. Я почти все в городе оббегал. Простите, пожалуйста! Филипп цокнул и сделал последний глоток вина, после чего с грохотом поставил бутылку на стол. Хантер вздрогнул и закрыл глаза; он был готов к тому, что сейчас дядя бросит в него эту бутылку. — Мне уже надоели твои оправдания, Хантер. Я не пойму, где оступился в твоём воспитании, что ты стал таким паршивцем? В церковь почти не ходишь, оценки нестабильные, так ещё и дерзишь мне чуть ли не каждый день! Мой нервы не железные, Хантер. — Простите… — сказал юноша, отведя взгляд в сторону. — С меня довольно. Не выходи из своей комнаты до утра. Я не хочу тебя видеть. Хантер судорожно кивнул и открыл дверь, однако ненадолго остановился. — Я люблю вас, дядя… — Что я только что сказал? Уходи и не мешай мне. Юноша вновь закивал и выбежал из кухни, оставив Филиппа одного. Хантер заперся в своей комнате и вытер слёзы об рукава кожаной чёрной куртки. Простите меня… Простите меня! Простите меня! Простите меня! Простите меня! Простите меня! Простите меня, мама, папа! Я отвратительный сын, племянник и человек! Я ничего не могу сделать, дабы помочь дяде. Я бесполезный! подумал Хантер. Его внимание привлекла плюшевая розовая лягушка, которую он прятал под кроватью. Она напоминала детство, – ту счастливую пору, когда не было криков, запаха алкоголя, сигарет и постоянного холода, когда всё было хорошо, и он мог улыбаться. Хантер хотел обнять эту игрушку, но вовремя остановил себя. Ему нельзя таким быть. Ему 14. Он больше не жалкий ребёнок, которого нужно защищать. Он почти взрослый, значит должен вести себя соответствующе. Взрослые не устраивают истерику на пустом месте и не обнимают игрушки. Хантер упал на пол и закрыл лицо руками. Всё будет хорошо. Верно, всё всегда хорошо. Я не один! Пока дядя со мной, всё будет хорошо. Он всё ещё любит меня! Мы станем нормальной семьёй, и тогда всё будет хорошо! Нет, всё плохо! Мне больно! Он бьёт меня! Я так больше не могу! Я не справляюсь! Мама, папа, простите меня! Я подвёл вас и подвожу его! Хантер судорожно рыскал по карманам куртки и джинсов в поисках «успокоительного средства»; пачка лезвий нашлась в кармане джинсов. Хантер снял куртку и засучил рукава белого свитера. Ему отрылся вид на перебинтованные руки. Бинты начинались от локтя и заканчивали на запястьях. Хантер быстро снял бинты и взглянул на свои руки. Их внутренняя сторона покрыта порезами разной длины. Несколько из них были свежими и только-только обросли коркой. Подросток взял одно лезвие и сделал небольшой надрез возле запястья. Кровь быстро дала о себе знать и начала постепенно выливаться наружу. На этом Хантер не остановился. Он начал делать идентичные порезы в районе запястий, пока они не были покрыты кровавыми лужами. Подросток судорожно вытирал их ватой, бросая её в мешок. Где-то спустя минут десять, он почувствовал, что смог немного успокоиться. Его дыхание стало чуть ровнее, и дрожь ушла, словно её вовсе не было. Хантер перебинтовал свои руки и спрятал мешок с окровавленной ватой под кроватью вместе с использованным лезвием. Хоть дядя не так часто заходил в его комнату, это не успокаивало Хантера, и он старался быть осторожным. Там также лежали любимые книги: «Кладбище домашних животных», «Сияние», «Хребты безумия», «Иные боги» и т.д. Эти произведения были настоящим сокровищем для подростка. Он берёг их как зеницу ока. Подросток быстро переоделся и залез в кровать. Его нога чуть не попала в дырку в пододеяльнике, однако это было не так важно. Больше всего на свете Хантер хотел уснуть и не проснуться, хоть и понимал, что это ужасно эгоистично. Он не может оставить Филиппа одного. Этот мужчина его семья и ничто этого не изменит.

* * *

Хантер открыл глаза и взглянул на часы. Они показывали полшестого. Подросток не сильно удивился. Иногда он вставал гораздо раньше из-за кошмаров или бессонницы. Хантер быстро умылся и переоделся, после чего направился к кухне. Свет в комнате всё ещё горел. Дядя опять пил всю ночь… Это ведь плохо для здоровья, подумал подросток. Хантер заглянул в комнату. На столе стояла бутылка вина и шесть литровых бутылок водки. Голова Филиппа лежала на столе. До этого он ни разу не видел, чтобы дядя пил так много водки. Подросток напрягся. Его руки предательски дрожали, выдавая страх. Забив на всё, Хантер подбежал к дяде и обнял его за плечи. — Дядя, вы в порядке? Ответьте, пожалуйста! П-простите за вчерашнее! Обещаю, я достану для вас сигареты, только прошу, проснитесь! На глазах Хантера вновь навернулись слёзы, пока он пытался привести дядю в чувства. Тело Филиппа упало на пол, чуть не повалив за собой Хантера. Подросток пытался нащупать пульс, однако не смог. Перед ним лежало бездыханное тело человека, который был для него последним живым родственником. В комнате ненадолго повисла тишина. Она давила на юношу, не давая ему даже пальцем пошевелить. В конце концов, тишина прервалась душераздирающим криком ребёнка-сироты. Хантер кричал так, как не кричал никогда; он кричал, словно завтрашний день не наступит. Он кричал, ведь мир несправедливо забрал жизнь человека, который верой и правдой служил богу. Этот человек подарил Хантеру крышу над головой, а теперь его нет. Он сам не понял, как в квартиру ворвались его соседи, на которых Хантер не обратил внимания. Его взгляд был потерянным, а по щекам скатывались горькие слёзы. Двое то ли мужчин, то ли женщин подняли его, однако Хантер продолжил молчать и смотреть на бездыханное тело Филиппа. Сквозь шум он слышал, как кто-то звонит в скорую помощь. Голова подростка кружилась. Весь мир кружится. В ушах стоит невыносимый гул, от которого нет спасения. Будь Хантер способен на рациональное мышление, он бы подумал о том, что дядя видел перед смертью. Возможно, в последние минуты жизни, Филипп жалел обо всей той боли, которую пережил его племянник? Может он вспоминал Калеба, или родителей? Этого Хантер никогда не узнает. Хантера куда-то ведут, но куда, он не понимает. Он ничего не понимает. Разум подростка отключился. Как бы громко его не звали, он не произнёс ни слова. Всё, что когда-то было, есть, и будет, - больше не важно. Ничто в этом мире не важно. Окружение представляет собой бесконечно кружащийся мир и гул, от которого хочется застрелиться. От него нет спасения. От него больше никогда не будет спасения.